Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 1995. № 6. С. 83—89.

 

О. Г. Ревзина

Язык и литература: учение академика В. В. Виноградова в свете современного гуманитарного знания

Учение акад. В. В. Виноградова о языке и литературе сформировалось в 20-е гг. нынешнего столетия. Оно претворилось в фундаментальные исследования русского языка и русской литературы в 30—50-е годы. В. В. Виноградов вернулся к теоретическим вопросам в обобщающих статьях и монографиях конца 50—60-х годов, включая посмертную, изданную в 1971 г. и посвященную теории художественной речи. На протяжении многих десятилетий отечественная филология опирается на труды В. В. Виноградова, черпает из них знания, руководствуется его исследовательской программой. Нельзя представить себе ученого, который обратился бы к русскому художественному языку, минуя изыскания В. В. Виноградова. Его определение пушкинского стиля «и сейчас может служить образцом и отправной точкой для последующих исследований» ¹. То, что сделано В. В. Виноградовым, не подвержено времени. Но развитие научного знания, изменение научной картины мира, новые научные интересы побуждают по-новому взглянуть и на устоявшиеся теории. Каким же предстает учение В. В. Виноградова в контексте современного гуманитарного знания?

Напомним прежде всего основные положения его концепции. Она была воодушевлена научной парадигмой первой половины XX в. и заключала собственный ответ на вопросы, представшие перед блестящей плеядой отечественных ученых-филологов. Что есть язык художественной литературы — язык художественной прозы, поэтический язык? Каков понятийный аппарат, предназначенный для его описания? Как он бытует во времени, в литературном процессе, в языковой жизни социума? Что есть индивидуально-авторский язык художника слова? Что есть словесно-художественное произведение — художественный текст, в чем состоит его анализ и в чем заключается его научное описание? «Сама методология изучения языка художественного произведения оказывается темной и спорной» ², — пишет В. В. Виноградов. Показательно, что он идет от целого текста, от «литературно-художественного памятника». И сразу же для него оказывается важным найти этому «памятнику» место во времени, связать с личностным художественным сознанием, с собственно языковым и с литера-

83

турным контекстом. Так рождается сформулированное с большой четкостью и строгостью разделение двух методов — двух подходов к описанию литературно-художественного произведения. «Литературно-художественное произведение как целостный эстетический объект открывается наблюдателю с двух точек зрения: функционально-имманентной и ретроспективно-проекционной» ³. В первом случае речь идет о том, чтобы познать объект «целостно и замкнуто, как своеобразную структуру словесных форм в их эстетической организованности» ⁴, во-втором — «произведения поэта выносятся за пределы структуры языковой личности... и рассматриваются в проекционной плоскости как элементы общего литературно-языкового контекста» ⁵. В пределах функционально-имманентного метода В. В. Виноградов формулирует постулаты о языке художественной литературы и её основной единице — символе, о двух контекстах речи литературно-художественного произведения, о композиционно-речевых категориях литературы, о понятии индивидуально-авторского стиля писателя. В это общее теоретическое построение добавляется разработка категории образа автора как конституирующей категории художественного текста и принцип «микроскопического» текстового анализа. Функционально-имманентное изучение делает возможным «акт сопоставления явлений однородных, но различных в той мере, насколько были различны включавшие их в себя личностные структуры» ⁶, т. е. переход к ретроспективно-проекционному методу. «На путях этого изучения, — пишет В. В. Виноградов, — раскрываются не только связи и взаимодействия между языками литературных школ, жанров, но конструируется для данной исторической действительности понятие языка литературы, устанавливаются принципы его эволюции в связи с эволюцией самой литературы в её структурных формах, и определяются формы отношений языка литературы к другим типам речи» ⁷.

В концепции В. В. Виноградова многое перекликается с формальной школой, структурализмом и семиотикой. Расподобление практического и художественного языка, определение языка художественной литературы как языка словесного искусства, базирующегося на естественном языке, имеет параллель с различением первичной и вторичной моделирующих систем в семиотике. Представление о художественном тексте как о завершенном и замкнутом в себе эстетическом объекте, требующем имманентного анализа, в равной степени является основой семиотического подхода. Мысль о том, что «все творения поэта... — проявления одной поэтической личности в её эстетическом развитии, хотя бы эта личность обнаружила себя в разных „несогласных" ликах художественной индивидуации» ⁸, получила многократное подтверждение в порождающей поэтике, в исследованиях поэтических идиолектов. Да и сам приоритет лингвистики, столь характерный для гуманитарного научного мышления в двадцатом столетии, ретроспективно высвечивает не имевшиеся научные несогласия, а скорее общие концептуальные установки.

Современное гуманитарное знание имеет во многом иные приоритеты. Оно отказалось от господства лингвистики. Под знаком вопроса находится само понятие литературы, литературного дискурса. «Современная (постструктуралистская) семиотика постепенно, по мере развития, пришла к убеждению, что totum литературы не постижим» ⁹, — пишет исследователь из Констанца И. П. Смирнов и заново ставит задачу «выяснить специфику художественного дискурса» ¹⁰. Текст как завершенный целостный эстетический объект получил собственную номинацию — «произведение», а в центре внимания оказался текст-чтение, главными признаками которого являются, по Барту, открытость, беспрерывное означивание, «не структура, а структурация», «принципиальная множественность». Текст не есть отчужденный объект, он, собственно, производится в процессе чтения, и главное в нем — голоса, культурные коды. Деконструкция должна коснуться не только текста, но самого исследователя. Он должен освободить себя от мифов о субъективности и объективности, от предвзятого, отложившегося в стандартную теорию знания. Только в этом случае возможно чтение — «языковая работа» ¹¹, суть которой — «выявление смыслов». И в самом тексте главное — не авторская индивидуальность, не прямые цитаты, а сам факт цитации: и автор и читатель предстают как пересечение множества всевозможных дискурсов.

Можно по-разному относиться к теоретическим воззрениям, сформировавшим новую научную парадигму. Не подлежит сомнению, однако, что она обращена к тем явлениям, на которые до поры до времени не обращалось внимания, более того — их нельзя было увидеть, прежде чем раскрылись в полном объеме возможности и границы возможностей, диктуемых установившейся парадигмой. И здесь следует обратить внимание на то, что в учении В. В. Виноградова было своеобычным, присущим именно ему. Признавая роль лингвистики, В. В. Виноградов никогда не сводил изучение литературно-художественного дискурса к лингвистическим понятиям и воззрениям. По удачному выражению А. П. Чудакова, он «защищал поэтику от лингвистики» и неизменно утверждал, что у науки о языке художественной литературы должен быть «свой специфический круг понятий и категорий» ¹². Особенный же интерес вызывают три момента: раскрытие «двух контекстов литературно-художественного произведения», «микроскопический» анализ текста и понятие о символе. Рассмотрим детально, что об этом пишет В. В. Виноградов.

«Литературное произведение, из каких бы форм оно ни слагалось, вмещено в контекст „общего“ письменного или устного языка. Система этого языка в своих разных стилях и жанрах входит в структуру литературного произведения как его предметно-смысловой фон, как сфера его речевой организации. Язык всякого писателя рассчитан на понимание его в плане языка читателя» ¹³. И В. В. Виноградов раскрывает

85

общеязыковой фон как «фон социально-языковых систем», «социально-речевых сфер». Он подчеркивает, что функционально-имманентный метод апеллирует к языковому сознанию современников — поэтому столь существенным и потенциально эффективным является «научно-лингвистическое изучение современной поэзии». Для словесно-художественного произведения «понимание языковых форм современной ему действительности является постулатом изучения. Ведь в структуре литературно-художественного произведения потенциально заключены символы всей языковой культуры его эпохи» ¹⁴, а «знание языковой культуры... эпохи в возможной полноте является основным эвристическим приемом» ¹⁵. Исследовательские работы В. В. Виноградова, что называется, «кишат» голосами и дискурсами, вместе с произведением звучит его эпоха. При анализе отдельных произведений, языка писателя в целом В. В. Виноградов все время обращается к стилистическим пластам: так происходит в работе о «Житии Протопопа Аввакума», так — в исследовании поэтического языка Ахматовой («разговорно-интеллигентская речь», характеризующая определенный «социальный коллектив»), так — в анализе «Двойника», в фундаментальных исследованиях о Пушкине, Гоголе, Лермонтове, Толстом. Язык чиновника, язык крестьянина, язык военных, язык бюрократии, бытовая речь, научный язык философии, естественных наук, язык теологии — стилистические характеристики становятся основой выделения символов. Но спрашивается, что Такое стилистические пласты, стилистические смыслы? Не есть ли они свертки точек зрения, типов мышления, социальных ролей, институционализированных самим языком? И когда текст понимается как неисчерпаемая множественность дискурсов, как множество голосов, что же более может удостоверить эти голоса, как не прямое, непосредственное выражение их языковыми средствами? В этом плане подход В. В. Виноградова представляется очень современным, перешагивающим через границы своего времени и как бы содержащим в себе более поздние научные устремления.

Посмотрим теперь на понятие «общего литературно-языкового контекста», постулируемого ретроспективно-проекционным методом. Каков он, в чем его смысл? Представлена ли в нем хронологическая последовательность, причинно-следственная закономерность, идея эволюции? Безусловно, эти смыслы присутствуют, но ими понятие общего литературно-языкового контекста не исчерпывается. В. В. Виноградов пишет о «морфологизации сопоставляемых фактов», что вводит уже не временной, а пространственный фактор — не последовательность, но соположение. И сверх того — о систематизации и схематизации литературных форм, о превращении их в клише, о внутриязыковом обмене и контробмене, когда «явления индивидуально-поэтического стиля... входят в структуру социально-языковых объединений» ¹⁶. Художественное произведение обретает черты зеркала, в котором отражаются другие тексты и которое само отражается в других речевых произведениях. Так в «Двойнике» «художественная действи-

86

тельность, возникавшая в словесной ткани произведения, будто накладывалась на отвергаемый литературный мир, который явственно сквозил в новом сюжетном преломлении» ¹⁷. И связь «Двойника» и «Записок сумасшедшего» — «в некоторых нормах построения художественного мира, а не в канве сюжетной композиции, не в прямом преемстве их типов» ¹⁸. Интертекстуальность — категорию новой парадигмы — видят в «диалоге различных видов письма», в «пересечении нынешних или предшествующих культурных контекстов» (по определению Ю. Кристевой) ¹⁹. «Общий литературно-языковой контекст», как его определяет В. В: Виноградов, выступает в таком случае объемлющим понятием: в него входят и традиционные представления о влияниях и предшественниках, о прямых цитатах и реминисценциях, и то, что формирует интертекстуальность художественного текста.

Мы привыкли читать В. В. Виноградова определенным образом, порой сокрушаясь о том, что он пишет слишком сложно, противоречиво, с отступлениями, о том, что кажется простым и ясным. По существу же происходит редукция его мысли до объема, доступного читателю. Отвергнув провоцирующий соблазн квазипонимания, можно получить доступ к тому, что открывалось В. В. Виноградову. Свой анализ «Двойника» он называет «микроскопическим», проводящимся совокупно с «анатомо-морфологическим» описанием. Р. Барт также предпринял «микроскопический» анализ «Сарразина» Бальзака, и вот его принцип, для выражения которого он, подобно В. В. Виноградову, использует метафору тела: необходимо «добираться до мельчайших сосудиков смысла, не пропуская ни узелка из ткани означающего, в каждом из них чувствуя присутствие кода или кодов, исходной (или конечной) точкой которых служит такой узелок» ²⁰. В. В. Виноградов расплетает словесную ткань «Двойника», выделяя в нем повествовательный сказ — «исчерпывающую рисовку движений», высокий, торжественный сказ, построенный на церковнославянизмах и риторических фигурах, разговорно-речевой стиль с вкраплениями черт канцелярского, разговорно-чиновничьего диалекта, отдельно исследует речь Голядкина, её составляющие и её патологию: «изысканный стиль», «звукоречь» («словечки» просторечия, иностранные речения, «поговорочные выражения повседневной жизни и пословицы») ²¹. Р. Барт пользуется как будто совсем другим инструментом, говоря о кодах и голосах — Голосе Эмпирии, Голосе Личности, Голосе Знания, Голосе Истины и Голосе Символа; акциональном, герменевтическом, семантическом, символическом, гномическом кодах. И однако сравнение кодов Р. Барта и «мельчайших составляющих» В. В. Виноградова выявляет их неожиданную и всё же несомненную близость: повествовательный сказ — акциональный код; торжественный сказ — символический (риторический) код; семантический код (коннотативные семы «женскость», «богатство» и т. д. в «Сарразине») — и такие смыслы, как «патологичность», «механизированность» в «Двойнике»; загадки и отгадки в «Двойнике», передающие позицию неполного знания рассказ-

87

чика-наблюдателя («ливрея, очевидно, была взята напрокат для какого-то торжественного случая», «Начал что-то отыскивать глазами» — примеры В. В. Виноградова), — и герменевтический код «Сарразина»; выражение прописных истин, стереотипов в пословицах, отсылках к общеизвестным культурным фактам — и гномический код, «некий коллективный, анонимный голос, исходящий из недр универсальной человеческой мудрости» ²². Причем В. В. Виноградов занимается языком, а Барт специально предупреждает, что «лексии», на которые он делит текст, совершенно произвольны и подобны кубикам, «грани которого обклеены словами, словесными группами, фразами или абзацами, или, иначе говоря, их облекает язык, выступающий в роли естественного «эксципиента» ²³. Но все дело в том, что внутрь кубика можно проникнуть, лишь поняв язык, который таким образом структурирует, делает возможным самые кубики. Как пишет тот же Р. Барт, «выявлять смыслы значит их именовать» ²⁴. И здесь следует остановиться на последнем вопросе: сказать о символе, о ценности языка и о субъективности.

Виноградовский символ — многогранное понятие. В одних случаях он сам как кубик в бартовском смысле. Это можно сказать о символах — стилистических знаках. Это можно сказать о пушкинском слове, в котором, по определению В. В. Виноградова, «происходит скрещение разных социально-групповых и стилистических контекстов» ²⁵. В других же случаях В. В. Виноградов подчеркивает текучесть символа, непривязанность его к номенклатуре языковых единиц. Символом может быть слово и морфема, целое высказывание и сочетание высказываний. Такая открытость символа прямо ведет к открытому процессу означивания, совершающемуся в тексте, к тому, что глубинный смысл, выделившись, ищет в тексте все новые и новые означающие. И символ неотделим от текста, бытует в нем. Это созвучно современным представлениям о беспрерывном семиозисе, свершающемся в тексте. Но одновременно В. В. Виноградов говорит об обусловленности значения символа «всей композицией данного „эстетического объекта“» ²⁶. И здесь ясно обнаруживаются лакуны как раз современной парадигмы, стремящейся освободиться «от ига целостности». С языком соединяют семантику власти, но забывают о его творящей силе. Дезавуируют личность как растворяющуюся в хоре голосов, но отстраняются от её созидающей роли в самой структурации дискурсов, что было столь явственно вскрыто В. В. Виноградовым. И совершенно не случайно эта структурация вершится в художественном тексте. Самая очевидная, самая насущная прагматика искусства для человеческого мира очевидна, и уходить от этого — это все равно что бежать из космоса в хаос. Ничто другое как язык делает возможным множественное прочтение, сам феномен текста как множественного дискурса. В. В. Виноградов показал, как, не впадая в произвольность, свойственную порой тому же Барту, можно решать подобные задачи.

88

Великую роль Пушкина В. В. Виноградов видел в синтезе всех жизнеспособных пластов русского языка. В трудах В. В. Виноградова также видится синтез того жизнеспособного, что явлено в двух научных парадигмах — той, которой еще предстояло свершиться на протяжении XX века, и той, которая её сменила. Когда читаешь виноградовские труды с их огромностью, максимализмом, с этим ощущением их автора, что все сделанное — лишь капля в том, что еще предстоит сделать, невольно приходит на ум то, что пишут о русском сознании. Не русский ли язык и русская культура водили его пером?

Примечания

¹ Гаспаров Б. М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка // Wiener Slawistischer Almanach. Sonderband 27. Wien, 1992. S. 359.
² Виноградов В. В. О художественной прозе // В. В. Виноградов. Избранные труды. О языке художественной прозы. М., 1980. С. 68.
³ Виноградов В. В. Школа сентиментального натурализма. Роман Достоевского «Бедные люди» на фоне литературной эволюции 40-х годов // В. В. Виноградов. Избранные труды. Поэтика русской литературы. М., 1976. С. 141.
Виноградов В. В. О художественной прозе. С. 92.
⁵ Там же. С. 95.
⁶ Там же. С. 97.
⁷ Там же.
⁸ Там же. С. 92.
Смирнов И. П. На пути к теории литературы // Studies in Slavic Literature and Poetics. Vol. X. Amsterdam, 1987. S. 6.
¹⁰ Там же. С. 11.
¹¹ Барт P. S/Z. М., 1994. С. 21.
¹² Виноградов В. В. Наука о языке художественной литературы и её задачи (на материале русской литературы). М., 1958.
¹³ Виноградов В. В. О художественной прозе. С. 82.
¹⁴ Там же. С. 68.
¹⁵ Там же. С. 69.
¹⁶ Там же. С. 96.
¹⁷ Виноградов В. В. К морфологии натурального стиля (Опыт лингвистического анализа петербургской поэмы «Двойник») // В. В. Виноградов. Избранные труды. Поэтика русской литературы. М., 1976. С. 104.
¹⁸ Там же.
¹⁹ См.: Косиков Георгий. Идеология. Коннотация. Текст. (по поводу книги Р. Барта S/Z // Ролан Барт: S/Z. M., 1994. С. 290. Ср. также: «...всякое письмо есть способ чтения совокупности предшествующих литературных текстов... всякий текст вбирает в себя другой текст и является репликой в его сторону...» / (Кристева Юлия. Бахтин, слово, диалог и роман // Вестн. Моcк. ун-та. Сер. 9. Филология. 1995. № 1. С. 102).
²⁰ Барт Р. Цит. соч. С. 23.
²¹ Виноградов В. В. К морфологии натурального стиля. (Опыт лингвистического анализа петербургской поэмы «Двойник»). С. 133.
²² Барт Р. Цит. соч. С. 30.
²³ Там же.
²⁴ Там же. С. 21.
²⁵ Виноградов В. В. Стиль Пушкина. М., 1941. С. 8.
²⁶ Виноградов В. В. О поэзии Анны Ахматовой. (Стилистические наброски) // Виноградов В. В. Избранные труды. Поэтика русской литературы. С. 374.

89
Рейтинг@Mail.ru