ФОРМА СЛОВА И ЧАСТИ РЕЧИ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ
[ПЕЧАТАЕТСЯ ВПЕРВЫЕ. НАПИСАНО В 1943 г.]

§ 1. Связная речь членится на отдельные единства, участвующие в передаче значений. Эти единства могут быть дробные или цельные, то есть такие, которые существуют только как часть более сложного целого, или такие, которые могут существовать и в отдельном употреблении и в составе более сложных единств. Примером дробного единства может служить морфема или незаконченная часть предложения, примером цельного — слово или предложение. Из сказанного следует, что цельное единство может входить в состав более сложных цельных или дробных единств, но может быть и таким, которое не выделяет уже в своем составе других цельных единств и разлагается только на единства дробные. Ниже речь будет идти именно о таких простых цельных единствах и входящих в их состав единствах дробных, то есть о слове и его составных частях.

Те цельные и составляющие их дробные единства, которые служат предметом предлагаемого рассуждения, могут представлять собой в русском языке какую-нибудь комбинацию звуков речи, например: вода, ты, при, ой, желание, передать, столик, кускам, причем такая комбинация в определенных условиях может и варьироваться в своем звуковом составе или относительно места ударения, например: звать — зову — призывать, носок — носка, рука — руки — ручка, ходить — хожу — хаживать. Исследуемые единства могут состоять и из одного отдельного звука речи, например: а, и, пишу, шли. Возможны также единства, представляющие собой нуль звука, то есть отсутствие его там, где он есть в параллельных случаях, например: стол — нуль звука при стола, рук — нуль звука при рукам, шел — нуль звука при шла. Все эти единства различаются одно от другого своим устройством, то есть материальным составом и способом соединения с другими единствами в речи, а в зависимости от этого — своей функцией, то есть ролью, которая принадлежит каждому из них в передаче значений. То или иное устройство единства, из которых состоит речь, отличающее его от других и выражающееся в том, как оно функционирует в речи, будем называть его формой.

§ 2. В современном русском языке выделенные нами для исследования единства различаются со стороны своей формы следующим образом.

Во-первых, различаем в них единства значащие и единства технические. Под первыми понимаются здесь такие, которые сами по себе передают известные значения или по крайней мере принимают участие в передаче значения целого. Таковы, например, названные выше единства вода, ты, передать, столик, кускам. Под вторыми понимаются такие, которые сами по себе никаким значением не обладают и служат чисто механическими средствами соединения значащих единств между собой. Изъятие таких единств из состава целого не изменило бы ни с какой стороны значение целого, но нарушило бы его материальную структуру и свойственную ей закономерность. Такими техническими единствами являются, например, в русском языке звуки о, е, у, а в словах пароход, кровеносный, полубутылкой, терпеть, писать. Для большего удобства будем ниже называть значащие единства знаками, а технические единства — формативами.

§ 3. Знаки в русском языке, как уже сказано, могут быть цельными и дробными. Цельные знаки, о которых здесь идет речь, — это слова, то есть единства, которые обладают законченным устройством, и хотя и вступают в связной речи в соединение с другими такими же единствами, но принципиально в этом не нуждаются, так как составляют минимально достаточную величину, способную функционировать как целое. Таковы знаки вода, пальто, хороший, бежать, везде, про, и, ой и т. д. Дробные знаки — это морфемы, то есть единства, которые не существуют отдельно от других и возможны только в том или ином сочетании с другими как части более сложных единств. Таковы знаки стол, рук, без нуля звука в конце этих слов, чуд-и-ес в слове чудес, слад- ость и нуль звука в слове сладость, жен-ы в слове жены, пере-ход и нуль звука в слове переход, мы-ть-ся в слове мыться и т. д. Морфемы имеют то общее с формативами, что и те и другие не существуют в языке сами по себе и являются только в тех или иных комбинациях с другими единствами, но разнятся от них тем, что наделены той или иной функцией в передаче значений, тогда как формативы не участвуют собственно в самом акте передачи значений и обладают только техническим назначением.

Из сделанного различия между знаками вытекает и другое, касающееся самих слов как цельных знаков. Очевидно, слова бывают неразложимые и разложимые, то есть представляют собой в первом случае такое единство, в котором не выделяются никакие более дробные членения, например пальто, везде, про, и, ой, а во втором единство, в котором выделяются такие более дробные и далее уже неразложимые членения, например вод-а, хорош-ий, чуд-ес, слад-ость — нуль звука; жен-ы, пере-ход — нуль звука и т. д. В свою очередь и разложимые слова различны, что зависит от форм знаков, входящих в их состав.

§ 4. Знаки, входящие в состав разложимого слова, могут быть или сами по себе цельными неразложимыми знаками, например пальто в слове полупальто, везде в слове вездеход, ах в слове ахать, по, при в словах пошел, пришел, или же они могут быть морфемами. Эти последние возможны двух родов. Это, во-первых, основы, то есть такие знаки, которые самим своим устройством принудительно требуют того или иного своего восполнения другими знаками и в этом обнаруживают свою неполноту и незаконченность. Таковы, например, основа свин- с ее чередующимися вариантами свинј-, свинеj- в словах свинья, свиней (с нулем звука), свинский, по-свински, свиноводство; основа рук- (без нуля звука) в словах рук (с нулем звука), рукастый, рукоделие, руководство. Особенность функции основ состоит в том, что они обладают не значением в строгом смысле этого понятия, а лишь его возможностью, которая реализуется так или иначе, в зависимости от того, какие знаки присоединяются к основам в качестве их восполнителей.

Во-вторых, различаем морфемы, восполняющие основы, то есть морфемы, которые, присоединяясь к основам, тем самым актуализируют потенцию значения, им свойственную. Таковы нуль звука в словах стол, рук, свиней, морфемы -ов в слове облаков, -ск и -ий в слове свинский, -ес в слове чудес, -к-, -а в слове ручка и т. д.

§ 5. Но далее и эти восполняющие морфемы бывают в русском языке двух родов, именно — аффиксы и окончания (термина «флексия», по многим основаниям неудобного, я здесь избегаю). Первые по своему устройству могли бы быть названы одиночными морфемами, вторые — комплексными. Этим я хочу указать на то, что окончания присоединяются к основам как отдельные члены цельного комплекса, так что если дана восполняющая морфема а, то тем самым даны также восполняющие морфемы b, с, d и т. д. Между тем аффиксы присоединяются к основам каждый сам по себе, хотя, независимо от этого, могут входить в ту или иную систему знаков, объединяемых общим типом значения. Например тот факт, что слово жена разлагается на основу жен- и окончание -а, принудительно связан с тем фактом, что основа жен- соединяется также с окончанием -ы, -е, -у, -ой, -ами, -ах и т. д. и, кроме того, с тем, что тот же комплекс окончаний, как нечто цельное, возможен и при многих других основах вроде стен-, голов-, рук-, баб- и т. д. Подобные цельные комплексы морфем представляют собой, следовательно, своеобразное единство, во всей полноте своих членов переносимое от слова к слову, в пределах того же разряда, и создающее те цепи слов, которые именуются парадигмами. Но например, морфема -ушк- в слове женушка, хотя и может быть в известном отношении поставлена в один ряд с аффиксами, выделяющимися в составе слов женщина, женский, жених, тем не менее не образует с ними такого цельного комплекса знаков, переносимых как одно целое от основы к основе. Поэтому и само по себе слово женушка не есть еще свидетельство того, что остальные слова данного ряда существуют в языке в реальном употреблении или даже в

возможности, равно как не предполагает этого и в отношении слов головушка, сторонушка. Так, рядом со словом дама невозможно «дамушка», «дамщина», «дамих», но есть дамский, равно как при сторонушка нет «линиюшка», при головушка нет «рукушка», «ногушка». Зато при рука есть рученька, но рядом с губа нет ни «губенька», ни «губушка», а только губка и, при некоторых условиях, губочка. При слове купец есть купчиха, при пловец — пловчиха, но слова делец, скупец, молодец, подлец не имеют таких параллельных образований. При село есть сельский, но при окно — оконный, а не «оконский» при полотно — полотняный, а не «полотенский» и не «полотенный». При сберегать имеем сберегательный, но при строгать — строгальный и т. д. Вряд ли вообще в русском языке можно найти ряд таких аффиксов, которые бы все целиком, как парадигма, одинаково участвовали и в образовании однотипных слов от более или менее значительного числа основ. Какое-то количество подобных параллельных образований непременно должно быть, потому что иначе в языке не было бы и соответствующих морфем. Но сплошь да рядом наблюдаем или отсутствие ожидаемого образования от одних слов, при наличии его в других однотипных случаях, или же однотипные по функции образования, создаваемые разными аффиксами. Именно поэтому и невозможно сказать заранее, какие из таких образований действительно существуют в языке, а каких нет в употреблении и даже в возможности.

Между тем в случае комплексных морфем наличие хотя бы одного из членов комплекса служит вполне достаточной гарантией того, что в языке та же основа реально существует и в соединении с каждым другим членом данного комплекса порознь. Если какой-нибудь из таких ожидаемых случаев и отсутствует в языке, например отсутствие в употреблении первого лица единственного числа от глаголов вроде победить и т. п., то это есть своеобразное явление дефектности именно данного слова, чего никак нельзя сказать про отсутствие слова «дамих» при жених и тому подобные случаи.

§ 6. К этому основному различию в устройстве аффиксов и окончаний присоединяются и некоторые другие. Так, первые невозможны без вторых, но вторые возможны без первых. Иначе говоря, каждая основа, независимо от того, восполнена она аффиксом или нет, непременно должна иметь какое-нибудь окончание, то есть морфему комплексного типа. Далее, то, что здесь названо окончанием, уже и потому заслуживает такого названия, что непременно заканчивает собой разложимый знак, так что различие между аффиксом и окончанием заключается еще в том, что первый всегда предшествует второму. Затем аффиксы в русском языке могут как предшествовать основе (префиксы), так и следовать за ней (суффиксы), тогда как окончание может находиться только после основы. С этим связано и то, что аффиксов в слове может быть и несколько, но окончание — только одно. Наконец, аффиксы могут представлять собой и чередующиеся вариации звуковых комбинаций, например сладок — сладка, окончания же никогда не являются в звуко-

вых чередованиях. Зато окончания могут составлять и нуль звука, тогда как аффикс в виде нуля звука, если и возможен в исключительных случаях, то только в слиянии с нулем звука окончания. Таковы русские формы типа погиб, вез, где в нуле звука слиты суффикс и окончание (ср. погибли, везли).

§ 7. Это глубокое различие в устройстве обоих типов морфем, восполняющих основы, не есть какая-нибудь техническая деталь русского языкового строя, но связывается и с очень глубоким различием их функций. Общность функций аффиксов и окончаний, как уже сказано, состоит в том, что те и другие актуализируют потенцию значения, принадлежащую основам. Но эта актуализация в том и другом случае совершается по-разному и имеет различный смысл. В отличие от основ, аффиксы обладают значением не потенциальным, но вполне актуальным, зато таким, которое по самой своей природе всегда составляет известную часть более сложного значения, а само по себе не существует. Сколь бы абстрактным ни были в известных случаях значения аффиксов, они не делаются более конкретными оттого, что присоединяются к значениям основ и принципиально от этих последних не зависят, — наоборот, они сами составляют условие полноты проявления значений основ. Значение суффикса -к- в словах стирка и ручка разное, но только в таком же смысле, в каком мы говорим, например, о разных значениях слова стол в выражениях дубовый стол, питательный стол. Однако каждое из двух значений суффикса -к-: 1) действие по глаголу (какому бы то ни было) 2) уменьшительность (чего бы то ни было), само по себе есть значение законченное и независимое. Все дело только в том, что в русском языке значения, передаваемые аффиксами, непременно входят составной частью в значения цельных разложимых слов, а самостоятельно, как отдельное значение, не существуют. Именно к этому сводится разница между значением уменьшительности, передаваемым суффиксом -к-, и тем же значением, передаваемым цельными словами: малый, небольшой и т. п. Смысл один, но выражен он различно, а потому и значения в данных двух случаях разные. В отличие от значений аффиксов, значения основ не могут рассматриваться только как части более сложных значений. Они возможны именно как отдельные и цельные значения, но это еще не подлинные значения, а только намек на значение, которое начинает жить полной жизнью в языке лишь при условии его воплощения в цельном разложимом слове того или иного типа.

Раскрытие и конкретизация этих намеков и составляет функцию окончаний. Окончания не дополняют значения основ, а лишь указывают способ их применения в каждом данном случае движения мысли. Сами по себе они собственно лишены значения, в подлинном смысле этого понятия, то есть они не указывают ни на какой мыслимый предмет действительности. Лишь в особых случаях, когда два разных окончания обладают совершенно одинаковым назначением и, следовательно, указывают на применение значения основы в одинаковом направлении, самое противопоставление этих окончаний при

одной и той же основе может приобретать способность передавать действительные значения, то есть означать нечто реально существующее в действительности. В прочих случаях роль окончаний состоит только в том, что они придают основам известные свойства, необходимые им для того, чтобы они могли функционировать применительно к данным условиям изложения, сообщения и т. д. Знак -ы в слове жены ничего не прибавляет к значению основы жен-, но придает ей свойства, какие ей необходимы, например, для того, чтобы можно было сказать любовь жены. Точно так же и знак -у в слове пишу есть необходимое свойство этого слова в сочетании я пишу. Нуль звука в слове ножниц имеет такую же функцию превращать основу в дееспособный член соединения нет ножниц и т. п. Но тот же нуль звука в слове рук в сопоставлении с окончанием и в слове руки обладает уже не только этой функцией, но также и реальным значением множественности. Но первая его функция есть результат соотношения рук — нуль звука, а вторая — результат соотношения нуль звука — и при одинаковой основе рук-. В целом же окончания являются не знаками предметов мысли, а знаками значений, то есть как бы знаками второй степени. Такой именно смысл принадлежит обычному, но вряд ли удачному термину «формальное значение» в применении к функциям окончаний.

Но в применении к аффиксам просто о формальных «значениях» говорить уже не приходится даже и тогда, когда имеем в виду аффиксы со значениями наиболее общего характера. Это остается справедливым, например, и по отношению к видовым аффиксам русского глагола, которые отличаются тем, что они одновременно являются знаками первой и второй степени. Так, если даже согласиться, что значение совершенного вида заключается в указании на известную границу в проявлении временного признака, то этим еще не сказано ничего о том, какая именно граница имеется в виду в каждом отдельном случае. Запеть есть совершенный вид к петь в точно таком же смысле, как спеть. Но в первом случае речь идет о возникновении временного признака, во втором — о его прекращении. То обстоятельство, что глаголы первого рода обычно толкуются в словарях при помощи выражений вроде «начать петь», а вторые оставляются без толкований и сопровождаются лишь указаниями типа «сов. к петь», — есть явление определенной лексико-графической и грамматической традиции и не имеет никаких более веских оснований в самом существе дела. Вот эти-то элементы начала или конца, возникновения или прекращения и суть те дополнительные значения, которые вносятся в значения глагольных основ видовыми префиксами и которые в других случаях выражены чисто лексическими средствами например брать — взять, так что, если бы видовое значение русских глаголов всегда передавалось так, как оно передается в случаях последнего рода, то самое понятие вида было бы лишено всякого грамматического содержания.

Таким образом, восполнение основ аффиксами непременно сопровождается присоединением к потенциальным значениям основ

новых, дополнительных значений, входящих в значения целого как их части, не имеющие отдельного существования. Поэтому здесь всегда два значения: одно основное, но еще не раскрытое, не актуализированное, и другое — дополнительное, существующее лишь как часть и подробность целого. Значение целого здесь всегда больше, чем одно значение основы. Оно есть это значение основы плюс еще что-то. Но в случаях типа жены, пишу восполнение основы не придает ее значению никакого нового, дополнительного элемента, а только очерчивает границы и способ применения этого значения в условиях связной речи. Эта-то разница функций аффиксов и окончаний и находит свое выражение в описанном различии их устройств.

§ 8. В сравнительно немногочисленных случаях русскому языку известна своеобразная разновидность окончаний, которую можно было бы называть частицами. К ним относится, например, морфема -ся в глаголах вроде купаться, ругаться; морфемы -те, -ка в формах повелительного наклонения, например подите, подите-ка, пойдемте, пойдемте-ка, частицы бы в формах условного наклонения, частицы то, ли и др. От окончаний эти морфемы отличаются своей способностью наслаиваться одна на другую, в то время как окончание, согласно § 6, в каждом данном слове возможно только одно. От окончаний и аффиксов вместе эти морфемы отличаются тем, что, за очень редкими исключениями (например, боюсь), они присоединяются не к основам, а к уже законченным словам, превращая таким образом цельное само по себе слово в новое слово. В сущности и в таких случаях, как боюсь, основа бою- только случайно не есть отдельное цельное слово. Иными словами, по способу своего присоединения к другим знакам частицы составляют класс агглютинирующих морфем русского языка. По своим функциям это преимущественно знаки модальных отношений, во всяком случае — знаки, хотя и составляющие в русском языке обособленную группу» но все же близкие по природе к окончаниям как знакам второй степени.

§ 9. Что касается формативов (§ 2), то и в них можно различить две разновидности. Во-первых, они служат для соединения двух типов основ или для соединения основы и неразложимого слова внутри разложимого, например пароход, полупальто. Будем называть такие формативы соединительными. Их очень немного, и самый распространенный из них есть так называемый соединительный гласный о. Во-вторых, они служат для присоединения окончаний к основам, точнее — для придания основе того вида, который нужен ей для того, чтобы к ней могло быть присоединено окончание, например писать, лететь, пишешь, любишь. Будем называть такие формативы тематическими, а те видоизменения основы, которые создаются присоединением тематических формативов, — темами, например писа-, лете-, пише-, люби-. Тематические формативы характерны для русского глагола, соединительные — для имени. В отличие от тем, основы, при которых есть

аффикс, в их отношении к окончанию могут быть названы производными, или вторичными, основами. Основы же без аффиксов и тематических формативов соответственно можно называть непроизводными, или первичными.

§ 10. Из предшествующего следует, что всякое разложимое слово в русском языке состоит по меньшей мере из основы и окончания. Слова, заканчивающиеся частицами, не меняют дела, так как этого рода слова являются словами и без частиц. К основе и окончанию, этим двум минимально необходимым и достаточным элементам русского разложимого слова, в его устройстве могут присоединяться также другие основы или неразложимые слова, формативы и аффиксы. На первый взгляд может показаться, что комбинации всех этих элементов внутри разложимого слова бесконечно разнообразны. Но здесь есть своя закономерность. Выяснение этой закономерности составляет основную задачу русской морфологии как науки о форме слова и его дробных составных частей в русском языке.

В соединении основ с аффиксами и окончаниями эта закономерность проявляется прежде всего в том, что одни основы предполагают аффиксы и окончания одного рода, другие — другого. В свою очередь и аффиксы предполагают тот или иной тип окончаний, с которыми они соединяются и без которых, согласно с предыдущим, они вообще не существуют. Выбор присоединяемого знака идет в направлении от основ к аффиксам и окончаниям. Основа обладает известным кругом возможных значений, при помощи аффикса и его дополнительного значения этот круг сужается до данной частной разновидности значения, которое в окончании получает наконец свою полноту актуализации и свойство, необходимое данному знаку как слову, участвующему в связной речи. Сами же по себе окончания, как наиболее бесплотная часть слова, ни в каком отношении не предуказывают того, что им предшествуют. Именно с них поэтому и должен начинаться анализ формы слова. Нужно сначала установить, какие типы окончаний существуют в русском языке, для того чтобы вслед за тем решать вопрос о том, какие основы, с аффиксами и без них, с какими типами окончаний способны соединяться.

§ 11. Все многочисленные окончания слов русского языка распределяются по трем типам комплексов, в зависимости от того, как соотнесены друг с другом окончания внутри образуемого ими замкнутого целого. Соотносительность окончаний внутри комплекса проявляется в том, каким образом окончания, входящие в данный комплекс, сменяют друг друга при одинаковых основах и какой способ «изменения» слова, как говорят в таких случаях, создается этой сменой. Надо оговориться, что отдельные слова, объединяемые в одну парадигму такой сменой окончаний и представляющиеся поэтому различным изменением одного и того же слова, отличаются одно от другого очень часто не только сменой окончаний, но также и некоторыми сопутствующими явлениями, например изменением звукового вида основы или переменой места ударения. Эти сопутствующие явления, как и материально разный состав самих окон-

чаний в пределах их различных комплексов, создают варианты и разновидности данного комплексного типа. Пока обратим внимание именно на те различия, которыми создаются сами типы комплексов и которые состоят в том. что в каждом из этих типов смена окончаний, независимо от остального, совершается по-разному. Три типа комплексов, различающиеся в данном отношении в русском языке, следующие.

Сначала различаем комплекс глагольных и комплексы именных окончаний. Существенная особенность глагольного комплекса заключается в том, что в нем объединены окончания разных типов, так что этот комплекс сам распадается на несколько комплексов меньшего объема — комплекс окончаний с временными значениями, комплекс модальных форм, образуемых частицами, комплексы форм залоговых и незалоговых и т. д. Именно эта сложность и пестрота состава данного комплекса окончаний, к которым., как указано, присоединяются, на правах членов того же комплекса, и частицы, несмотря на свою разнородность сохраняющих все же значение членов своеобразного единого целого, и служит его характеристикой. По этой своей примете данный комплекс окончаний может быть назван разнотипным.

В противовес ему, комплексы именных окончаний могут быть названы комплексами однотипными, так как в них нет характерных для глагола резких переходов от одного способа образования к другому, третьему и т. д. Здесь различия между словами, составляющими одну парадигму создаются средствами, параллелизм и однотипность которых очевидны. Но внутри именных комплексов различаются два варианта однотипности, которые четко противопоставлены один другому и должны рассматриваться как: два самостоятельных комплекса, образующих нечто единое только в противопоставлении глагольному. Самая существенная примета обоих именных комплексов та, что здесь окончания являются окончаниями падежа. Но эти окончания являются, во-первых, просто падежными, а во-вторых, падежно-родовыми, соответственно чему и различаем комплекс падежных и комплекс падежно-родовых окончаний. Форма окончаний первого из двух именных комплексов и образуемых этими окончаниями слов отличается тем. что это окончания одночленные, то есть сменяющие друг друга при восполняемой ими основе непременно поодиночке, а не парами, тройками и т. д., тогда как окончания второго из именных комплексов — это окончания трехчленные, сменяющие или по крайней мере способные сменять друг друга по три на каждой ступени изменения слова. Каждое из отдельных окончаний в пределах ряда жена, жены, жене, женой и т. д. противопоставлено каждому из остальных окончаний того же ряда порознь, так что на каждой степени изменения слова жена по падежам всегда наблюдаем одну форму. Думаю, что параллелизм окончаний единственного и множественного числа, имеющий черты синтаксического параллелизма, не меняет смысла этого указания на одночленный тип смены окон-

чаний в данном комплексе. Это все-таки только параллелизм, а не полное тождество. Иначе говоря, самая актуализация значения основы, в зависимости от того, осуществляется ли она только в пределах категории падежа или же также и в пределах категории числа, имеет в обоих случаях особое направление, так что в применении ко многим явлениям этого рода можно с известным правом говорить не о шести, а о двенадцати падежах русского имени. Поэтому с собственно морфологической точки зрения каждый падеж множественного числа есть как бы новый падеж в сравнении с тем же падежом единственного числа и новая ступень одночленного изменения слова. Это находит себе, между прочим, выражение в том, что есть много слов которые не изменяются по числам (белье, ножницы, пять), а также в разобщенности форм единственного и множественного числа в ряде других случаев (час — часы, цвет — цветы). Таким образом, к общей характеристике комплекса падежных окончаний следует добавить еще указание на то, что самое число окончаний, входящих в данный комплекс, может варьироваться между шестью и двенадцатью.

Иное дело — падежно-родовой комплекс. Здесь, в пределах каждого трехчленного ряда вроде большой — большая — большого, большую — большое, все три члена представляют уже не параллелизм, а прямое тожество, непосредственно данное в этом троичном виде. На фоне этой троичности совпадение звукового вида двух членов трехчленного ряда вроде большому — большой — большому представляется случаем омономии, а неразличение трех членов во вторых шести падежах, своеобразно сочетающееся с указанной выше автономностью этих падежей по отношению к первым шести, служит дополнительной характеристикой описываемого комплекса в целом. Таким образом, это комплекс, в котором в пределах категории единственного числа различаются по три или по два члена на каждой падежной ступени, а в пределах категории множественного числа каждая падежная ступень имеет только один общий член.

В зависимости от того, к какому типу комплексных морфем принадлежит окончание разложимого слова, различаются в русском языке разные морфологические классы слов. Из предыдущего следует, что таких классов должно быть три. Это слова глагольные, падежные и падежно-родовые. Два последних вместе противопоставлены первому, как имена. Но внутри каждого из указанных трех классов есть свои подразделения и разновидности.

§ 12. Наиболее беден такими разновидностями первый из этих трех классов, состоящий из слов с глагольными окончаниями. Глаголы русского языка исключительно разнообразны по своей форме, но это разнообразие создается в них не системой окончаний, совершенно одинаковой у всех глаголов, а множественностью способов создания глагольных тем и производных основ с помощью формативов и аффиксов. Что же касается окончаний, то хотя они повторяются со всеми подробностями при каждом глаголе, самая их система,

как отмечено в § 11, очень пестра и разнотипна в своем внутреннем составе. Поэтому глагольные окончания сами по себе не создают разных классов глаголов, но внутри каждого глагола возникают зато обособленные группы форм с взаимно противопоставленными окончаниями и функциями. Эти группы форм следующие.

Во-первых, в составе глагольного комплекса выделяются формы с фиксированными, то есть неизменяющимися, и формы с изменчивыми окончаниями. Первые можно было бы назвать непарадигматическими, вторые— парадигматическими. К первым относятся инфинитив и деепричастия, ко вторым — все остальные категории русского глагола. Деепричастия представляют собой своеобразную тень парадигмы, но не более, чем тень, так как в практическом употреблении в современном русском языке чрезвычайно редко встречаются обе формы деепричастия, так называемые формы деепричастия настоящего и прошедшего времени, от одного и того же глагола. Нормальным же является соотношение типа гуляя — погуляв.

Во-вторых, в составе парадигматических форм глагольного комплекса, в процессе дальнейшего его расчленения выделяем группы форм залоговых и незалоговых. Залоговые формы — это причастия, в которых различаются формы действительного и страдательного залогов. Это формы падежно-родового типа (о которых см. § 14), характеризующиеся особыми аффиксами. Особая проблема русского залога, в подробное обсуждение которой здесь входить не место, заключается в том, что, наряду со страдательными причастиями, в качестве параллельных к ним форм в определенных условиях употребляются формы с частицей -ся (читаемая — читающаяся, читаема — читается и т. д.). Не мешает, однако, заметить, что за пределами этого соотношения глаголы на частицу -ся, независимо от их частных значений, вплоть до возвратного, не имеют никакого отношения к грамматической категории залога.

В-третьих, незалоговые формы расчленяются на группу форм модальных и группу форм временных. Особенность модальных форм, как уже было отмечено в § 11, состоит в том, что они образуются частицами. Сюда относится частица бы, создающая формы условного наклонения, и комплекс частиц нуль звука в чередовании с звуком и, и далее, -те, -ка, создающие путем присоединения к формам известного рода формы повелительного наклонения. Временные формы распадаются на группу форм прошедшего времени, характеризующиеся особым суффиксом с значением прошедшего времени -л и трехчленным родовым (но не падежным) окончанием, и группу форм с так называемыми личными окончаниями и подвижным значением времени, зависящим от видового значения глагольной основы. Замечательная черта русских глагольных форм без сомнения, есть та, что формы, взаимно противопоставленные внутри каждой из намеченных групп, противопоставлены и своими основами (писал бы — пиши, писал — пишу и т. д.). Что же касается самих основ, то в их образовании решающее значение принадлежит различным формативам, а в меньшей мере — аффиксам, исчисление и ана-

лиз которых, а соответственно и самое учение о классах русского глагола, включая учение об образовании видов, составляет уже конкретную задачу русской морфологии.

Этому членению глагольных форм, как явствует даже из сказанного, соответствует система принадлежащих им функций. Общая функция всех глагольных окончаний состоит в том, что с их помощью глагольные слова или присоединяются к именам, или присоединяют к себе имена и вследствие этой способности обозначают признак предмета, возникающий во времени. Но далее эта общая функция глагольных слов, в зависимости от намеченных выше формальных членений, через которые они проходят, получает известные модификации, смысл которых выражается в терминах вроде «инфинитив», «залог», «наклонение», «время». Так известный морфологический тип слова служит основанием его синтаксических свойств и вместе с последним — его семасиологической структуры.

§ 13. Общая функция слов с падежными окончаниями состоит в том, что эти окончания сообщают обладающим ими словам свойства, нужные им для того, чтобы к ним могли присоединиться глагольные или падежно-родовые слова, например отец спит, старый отец, или же для того, чтобы они сами могли присоединяться к другим падежным словам и глаголам, например портрет отца, любить отца. Слова, обладающие окончаниями падежного комплекса и приобретающие вследствие этого указанные свойства, независимо от значения своих основ, со стороны значения, принадлежащего им как целому, суть слова предметные в широком смысле этого термина. Иными словами, они обозначают то, что может функционировать в мысли как предмет и чему могут быть приписаны те или иные признаки. Эти синтаксические и семасиологические способности падежных слов претерпевают известные модификации вместе с модификациями самого морфологического типа, к которому они принадлежат.

Прежде всего падежные слова делятся на такие, в которых форма, создаваемая падежным окончанием, есть одновременно с этим также форма числа и рода, и на такие, в которых форма падежа не есть форма числа и рода. К первым относятся имена существительные, ко вторым — предметные местоимения и непорядковые числительные. О форме числа говорилось уже в § 11. Она создается в существительных противопоставлением окончаний синтаксически параллельных падежей, например стола — столов, и есть непременная принадлежность каждого существительного. Относительная автономность обоих чисел не устраняет того факта, что каждое существительное имеет ту или иную форму числа. У большинства существительных есть оба числа, у некоторых — только единственное, например белье, у других — только множественное, например ножницы. Противопоставлением вариантных окончаний одних и тех же падежей одновременно создается и форма рода, например брата — жены и т. д., также обязательная для каждого существительного. Разница, однако, в том, что это противопоставление почти

никогда не вносит дополнительного значения в значение основы, как это происходит при противопоставлении, создающем форму числа. За исключением крайне редких и совершенно непродуктивных параллелей вроде супруг — супруга, реальное значение рода в словах, обозначающих живые существа, то есть значение обладания признаками того или другого пола, принадлежит не форме падежа, а самой основе, производной или непроизводной (ср. случаи вроде внук — внучка, а с другой стороны — случаи вроде слуга и т. п.). Таким образом, различаем род, как понятие морфологическое, то есть как ту или иную группу вариантных падежных окончаний, складывающихся в парадигму и синтаксически связанных также с определенными окончаниями падежно-родовых слов, и род,. как понятие семасиологическое, находящее себе выражение в определенных аффиксах или же только в синтаксических связях.

Прочие падежные слова, то есть слова, падежная форма которых не есть форма числа и рода, делятся на слова с неграмматическим значением рода и числа и слова без значения рода и числа. Первые — это личные местоимения я, ты, мы, вы и морфологически родственные им слова себя, кто, что, некто и др. Все эти местоимения удобно объединяются общим именем предметных местоимений. В них значения рода и числа принадлежат не самой по себе падежной форме, как у существительных, а самим словам, как понятию семасиологическому. Так как при этом с семасиологической точки зрения местоимения — это слова с так называемыми окказиональными значениями, то и свои значения рода и числа они заимствуют из обстановки речи (ср. я в устах Петра или Татьяны и т. д.). Не нужно, далее, доказывать, что мы не есть множественное число к я в том смысле, в каком мы говорим о числе существительных: столы — это много столов, мы — это никак не много я, потому что в каждый данный момент речи есть только один (одна, одно) я. Следует иметь в виду еще и ту особенность формы предметных местоимений, что их именительные падежи представляют собой неразложимые слова, то есть слова без окончаний, что связано с характерной для этих слов супплетивностью основ в их склонении. Особый случай представляет слово он и связанные с ним она, оно, они. Эти слова совершенно разобщены с предметными местоимениями в морфологическом отношении, так как относятся к классу падежно-родовых слов. Но и чисто семасиологически вряд ли можно связывать отношением полного тожества функции, с одной стороны, первые два лица, с другой — третье лицо, на что давно уже обращено внимание в лингвистике.

Остаются падежные слова без значения рода и числа, то есть непорядковые числительные. Отсутствие форм рода и числа у числительных не требует обширных пояснений. Слова один — одна — одно — одни, разумеется, не числительные и принадлежат к классу падежно-родовых слов, с которыми связаны и общностью функции, например один человек сказал мне и т. п. Тем не менее, по собственно семасиологическим основаниям, слово один способно функциониро-

вать в роли аналогичной роли числительных, однако без их синтаксических свойств, например один рубль — пять рублей. Эта способность свойственна только формам единственного числа слова один, а слово один функционирует как числительное только при существительных, не имеющих единственного числа, например одни ножницы. Что касается слов два, оба, то они действительно обладают формой рода, но не такой, как у существительных, и не такой, как у падежно-родовых слов. От последних слова два, оба отличаются отсутствием формы среднего рода, причем в слове два, кроме того, наличностью форм рода только в именительном падеже, а в слове оба — наличностью этих форм во всех падежах (по крайней мере в книжном языке). Ни тот, ни другой случай невозможен ни в единственном, ни во множественном числе падежно-родовых слов. От существительных же слова два, оба отличаются тем, что их родовые различия принадлежат к одной и той же парадигме.

§ 14. Перехожу к словам с падежно-родовыми окончаниями. Общая функция этих окончаний состоит в том, что они сообщают слову свойство, нужное ему для присоединения к падежному слову. С семасиологической же стороны слова, обладающие падежно-родовыми окончаниями и обязанные этим указанной синтаксической способности, это слова, обозначающие признак предмета, не связанный с понятием времени, то есть признак, присущий или данный предмету. Также и эти общие свойства падежно-родовых слов испытывают известные модификации сообразно с наблюдаемыми внутри этого класса слов модификациями формы слова. Таких модификаций можно найти снова три.

К первой относятся падежно-родовые слова, обладающие трехчленным окончанием -ой, — -ая — -ое с его фонетическими вариантами. Это — непритяжательные прилагательные, которые сами распадаются на так называемые относительные и так называемые качественные, прежде всего в зависимости от того, обладают ли они так называемыми краткими формами или нет. Давно признано, что известной потенцией качественности, то есть способностью иметь при себе краткие формы, обладает в принципе почти всякое относительное прилагательное. Это тем более важно, что краткие формы, как известно, нередко стремятся к обособлению от соответствующих полных в качестве самостоятельных словарных единиц русской речи (должен при должный, согласен при согласный и т.п.). Степень этого обособления бывает разная, и в пределе становится абсолютной, например рад. По отношению к таким случаям можно говорить об изолированном предикативном употреблении падежно-родовой формы, сохраняющей, однако, свой основной морфологический признак принадлежности к данному классу слов — трехчленный падеж (хотя бы и единственный) и продолжающей обозначать признак, не связанный сам по себе с понятием времени. Что касается сравнительной степени, то это одна из форм, входящая да комплекс форм известного разряда непритяжательных прилагательных, создаваемая окончаниями -е, -ее и т. д. при соответствую-

щих явлениях чередования звукового вида основы. Значение этих форм, на мой взгляд, нельзя ставить в один ряд, как это часто делается, с значениями аффиксов, и окончания сравнительной степени — это такие же знаки второй степени, как и прочие окончания слов русского языка.

Непритяжательным прилагательным противопоставлены прилагательные притяжательные, то есть прилагательные, не имеющие окончания -ой — -ая — -ое. Притяжательные прилагательные делятся в свою очередь на два разряда, но все они, в их противопоставлении непритяжательным, характеризуются следующими общими чертами: во-первых, обязательностью специального суффикса с притяжательным значением; во-вторых, окончаниями именного типа, то есть нуль звука — -а — -о, в именительном падеже единственного числа и соответствующими окончаниями по крайней мере в некоторых других падежах. Первый класс притяжательных прилагательных обладает суффиксом -ij (орфографическое -ий) с беглым гласным и, отсутствие которого в прочих формах оставляет суффиксу только один звук -ј, например: козий, козья, козье. Эти притяжательные прилагательные отличаются от прочих тем, что они обладают именными окончаниями только в именительном-винительном падеже всех родов и чисел и обозначают не индивидуальную, а родовую принадлежность. Притяжательные прилагательные с значением индивидуальной принадлежности обладают суффиксами -ов, -ин и именными окончаниями не только в именительном-винительном падеже всех родов и чисел, но также в родительном и дательном ед. числа мужского рода.

Всем прилагательным, вместе взятым, противостоят в классе падежно-родовых слов непредметные местоимения. Они характеризуются окончаниями именного типа в именительном-винительном падеже всех родов и чисел, однако с возможностью в именительном падеже ед. числа мужского рода окончания -от вместо обычного в таких случаях нуля звука (тот, этот) и, в отличие от прилагательных, звуком е, а не и в окончаниях твор. падежа ед. числа и косвенных падежей мн. числа (тем, тех, теми). Последнее, впрочем, не обязательно, например самих, одних, — так же, как их.

§ 15. Внутри каждого из рассмотренных трех классов слов и их подразделений существуют свои разновидности форм, выделяющиеся в разных случаях по разным основаниям. В именах существительных эти подразделения создаются материально разным составом падежных окончаний (типы склонений) и прикрепленным к каждому из таких составов ассортиментом аффиксов. Непритяжательные прилагательные, не различающиеся окончаниями, распадаются на отдельные разновидности в зависимости от того, производная у них основа или нет, а в первом случае — в зависимости от того, какими аффиксами восполнена их основа. Разновидности глаголов, как уже говорилось, также создаются не окончаниями, если только не считать случаев отсутствия известных групп окончаний; например залоговых, у известных глаголов, а

типами основ, в форме которых совершенно своеобразная роль принадлежит формативам различного рода, создающим глагольные темы разного состава. Известна также исключительная роль префиксов в словопроизводстве русского глагола и создании форм с видовыми значениями. Подробное описание всех этих разновидностей внутри отдельных классов слов с их функциональными характеристиками составляет конкретную задачу русской морфологии и к предмету настоящего рассуждения не относится.

§ 16. За пределами описанных трех классов разложимых слов остаются еще наречия. Здесь имеются в виду только те наречия, которые представляют собой разложимое слово. Этого рода наречия выделяются в особый, четвертый класс слов не своими окончаниями, а только потому, что их окончания как бы вынуты из тех комплексов, к которым они принадлежат, и потому создают слова с изолированной комплексной формой. Окончания наречий — это все-таки окончания, а не аффиксы. В словах вроде зимой, хорошо, шутя это очевидно уже по одному тому, что это, собственно, слова не какого-нибудь особого класса, а слова, принадлежащие каждое к одному из трех основных классов слов русского языка, но только поставленные в особые синтаксические условия, например: приехал зимой и приехал поздней зимой; сочинение хорошо, мне хорошо и одет хорошо; шутя над товарищем и учится шутя и т. д. Строго морфологически, то есть как известного рода формы, слова зимой, хорошо, шутя составляют во всех таких контекстах одно и то же, и если бы все дело сводилось к разной синтаксической роли этих слов в разных случаях, то не было бы никаких оснований говорить вообще о наречиях как о каком-то особом разряде слов русского языка. Слово учитель может функционировать как подлежащее и как сказуемое, например: учитель учит и он учитель. Но это обстоятельство никому не дает оснований видеть в обоих этих случаях разные «части речи» в слове учитель. Однако специфической способностью так называемого примыкания к прилагательным и глаголам и вследствие этого способностью обозначать признак признака в русском языке обладают не только такие слова, как зимой, хорошо, шутя, но также (оставляя пока в стороне слова неразложимые) многие слова, с гораздо меньшей легкостью вдвигаемые в ряд слов с тем или иным комплексным типом окончаний. В этом именно и заключается морфологическая проблема русского наречия.

Существо вопроса сводится к тому, что изоляция отдельной формы и разобщение ее с прочими формами того же комплексного ряда имеет разные степени. В простейшем случае такая изоляция не выходит за границы того, что может быть названо частным видом употребления данной формы, нимало не изменяющим форму самоё по себе. Трудно понять, почему, например, слово зимой в сочетании приехал зимой есть наречие, а слово зиму в сочетании зиму работал мы продолжаем считать винительным падежом ед. числа от слова зима. Слабое оправдание этой интерпретации

можно было бы видеть в том, что винительные падежи вроде зиму работал, ночь не спал в современном русском литературном языке обычно не употребляются без определений целую, всю, прошлую и т. п. Но это соображение лишено всякой теоретической принципиальности. Не подлежит никакому сомнению, что пары зимой — зиму, прошлой зимой — прошлую зиму по внутренним отношениям между составляющими их выражениями представляют собой полные тожества. Итак, признаем в подобных случаях наречия зимой, зиму, соответственно и хорошо, шутя и т. п., разложимыми словами с окончаниями одного из трех комплексных типов, но словами синтаксически (а в ряде случаев и семасиологически) разобщенными с комплексом, к которому они принадлежат своей формой.

Следующую ступень изоляции находим в случаях, когда она сопровождается тем или иным видом фонетической деформации изолированной формы. Сюда относятся различные случаи дифференциации звукового состава или по ударению данной формы внутри и вне комплекса например: кругóм — крýгом, здóрово — здорóво, спустив — спустя и т. д. Еще более глубокой становится изоляция в тех частых случаях, когда прочие слова того же комплекса не употребляются в современном языке и намек на их возможность сохранился только в остающейся в употреблении, на правах наречия, изолированной комплексной форме, например: пешком, исподтишка, спросонок, всмятку, настороже и т. д. Все разнообразные явления этого рода, независимо от разной степени лексикализации каждого из них представляют по своим окончаниям нормальные формы одного из трех комплексных типов при своего рода нулевом комплексе. Так например, отсутствие в употреблении комплекса слов к которому можно было бы отнести слово пешком, не устраняет того очевидного факта, что в этом слове есть такое же окончание -ом, как в словах столом, пером, с которыми пешком связывается морфологически через ряд посредствующих явлений с меньшей степенью изолированности комплексной формы, как крýгом (при кругом), градом посыпалось (при градом убило) и т. д. Наконец, крайние степени изоляции находим в тех случаях, когда изолированная форма обладает неупотребительным вне наречной функции окончанием, как например в словах мастерски, по-волчьи. В подобных случаях слово оказывается лишенным своего комплекса уже не по своей основе, а по окончанию. И тем не менее это все-таки окончание, присоединяющееся на особых правах к обычному замкнутому комплексу падежно-родовых слов. Разумеется, намеченные здесь типичные случаи морфологии русского наречия далеко не исчерпывают всего, что можно было бы сказать по данному поводу при других условиях изложения. Но их достаточно для того, чтобы понять сущность разложимых наречий как особого класса слов современного русского языка.

В итоге, следовательно, различаем в современном русском языке четыре следующих класса разложимых слов: слова глагольные, слова падежные, слова падежно-родо-

вые и слова с изолированным окончанием одного из трех первых классов.

§ 17. Сверх этих четырех классов слов остаются слова неразложимые (§ 3). Все они вместе, независимо от принадлежащих им в речи функций, в известном отношении противостоят описанным четырем классам разложимых слов по характеру своего устройства. Тем не менее даже и чисто морфологический анализ не может не считаться с тем, что в числе неразложимых слов есть известное число таких, функции которых делают их соотносительными со словами разложимыми. В соответствии с этим неразложимые слова русского языка делятся на соотносительные и несоотносительные с разложимыми словами первых четырех классов. Примером неразложимых слов, соотносительных по функции с разложимыми глагольными словами могут служить слова вроде бах, бух, хвать, шасть. Примером неразложимых слов с функциями падежных слов служат слова вроде пальто, кенгуру, боа. Со словами падежно-родовыми соотносительны слова вроде беж, аплике. Неразложимые слова с наречными функциями многочисленны, например: завтра, уже, везде, когда. Если не считать таких наречий обладающих преимущественно местоименными значениями, то общее число неразложимых слов функционально соотносительных с разложимыми в русском языке совершенно ничтожно. Нельзя не считаться и с тем, что подобные слова с именными функциями сплошь представляют собой относительно недавние иноязычные заимствования, не оказавшие почти никакого влияния на структуру русского слова и не создавшие в, русской морфологии ни одного нового сколько-нибудь продуктивного типа.

Что же касается таких неразложимых слов русского языка, которые функционально не соотносительны со словами четырех классов разложимых слов, то на них морфологический анализ прекращается вообще. Очевидно, что возможные различения в их составе должны уже зависеть исключительно от анализа синтаксического и семасиологического, который различает в них предлоги, союзы, междометия и пр. по основаниям рассмотрение которых не составляет предмета настоящего рассуждения.

§ 18. Все различения, описанные до сих пор, могут быть сведены в следующей таблице:

§ 19. Возникает вопрос об отношении предложенной схемы к делению слов русского языка на части речи. Вопрос этот очень сильно запутан в научной литературе, но все же, как мне кажется, не безнадежно. Нужно лишь согласиться с тем очевидным фактом, что классификация слов по их форме и та классификация, которая традиционно именуется «частями речи», разноприродны и составляют содержание различных научных проблем, причем вторая из этих проблем, именно проблема частей речи, предполагает первую, а не наоборот. Нет никакой надобности отрицать реальность так называемых частей речи, как живой и объективной данности языка, для того, чтобы считать себя вправе заниматься классификацией слов по основаниям, извлекаемым из анализа их формы. Но еще меньше оснований отрицать соответствие подобной классификации тому, что объективно дано в языке, из желания доказать реальность частей речи и необходимость их исследования,— меньше потому, что проблема частей речи явным образом не может быть решена, по крайней мере в применении к русскому языку, без предварительного анализа формы русского слова. Все дело заключается именно в том, что обе эти проблемы — разных планов. Установление морфологических классов слов — это только известная ступень в исследовании структуры языка, на которой необходимо прочно утвердиться для того, чтобы получить возможность различать синтаксические и семасиологические функции языкового знака. Что же касается проблемы частей речи, то она уже и в своем внутреннем содержании не есть проблема единого плана, так как решается посредством комбинации данных, доставляемых и морфологией, и синтаксисом, и семасиологией, но не в беспорядочном их смешении и скрещении, а в той строгой, иерархической их соподчиненности, которая объективно дана в языковой реальности, как диалектически расчлененном целом. Это целое представляет собой структуру, то есть такое соотношение форм, в котором мы проникаем через внешнее

во внутреннее. Исследуя, например, звуки русской речи, мы устанавливаем известное различие между гласным звуком, звучащим в конечном слоге слова столом и гласным звуком, звучащим в конечном слоге слова паром. Но исследование этих звуков нельзя считать законченным до тех пор, пока не будет сказано, что оба установленные звука несут на себе совершенно тожественную морфологическую функцию, то есть представляют собой функциональное тожество, фонему. При дальнейшем, собственно морфологическом анализе разность обоих звуков уже теряет всякую реальность, так как именно их тожество и составляет реальную плоть того, что изучается. Однако для того чтобы морфема -ом в словах столом, паром и, например, морфема -ью в словах костью, степью могли считаться исследованными до конца, необходимо предварительно установить синтаксическое тожество обеих морфем, которое и становится подлинным предметом исследования в синтаксисе, хотя бы для морфологии это были морфемы разные, объединяемые лишь функционально (не знаю, есть ли необходимость изобретать какой-нибудь особый термин для обозначения такого синтаксического тожества, состоящего из разных морфем, подобно тому как морфологическое тожество, состоящее из разных звуков, в так называемой фонологии именуется привившимся термином «фонема»). Совершая подобное восхождение к ядру структуры языкового знака и снимая последнюю оболочку с того, что стоит за знаком, мы тем самым становимся обладателями целого, в котором все предварительные ступени содержатся как диалектически снятые моменты. Вопрос об этом целом и есть вопрос «частей речи».

Таким образом, признание тожественности функционирования слов село и кенгуру, признание, которое позволяет сказать, что и слово кенгуру «склоняется», но только так, что все его «падежи» звучат одинаково, не только не мешает признавать в этих двух словах морфологически разные классы слов, но и более того — приобретает свое действительное значение только после указания на то, что это синтаксическое тожество в данном случае имеет под собой морфологически дифференцированную почву. Точно так же и распределение слов русского языка по разным морфологическим классам вовсе не имеет, например, своим выводом, будто никаких предлогов или союзов в русском языке нет. Но оно полезно по крайней мере уже одним тем, что свидетельствует о разноприродности оснований, по которым мы отличаем, с одной стороны, глаголы от имен, с другой — предлоги от союзов.

§ 20. Великая распря, которая разметала русских лингвистов по разные стороны баррикады, состоящей из проблемы классов слов и проблемы частей речи, несомненно, имеет свои корни в разности научного мировоззрения. Но самый ход полемики по этим вопросам связан с целой цепью недоразумений, истинная сущность которых, к сожалению, все более плотно окутывается очень далекими от объективности исследованиями последнего времени, под флагом борьбы с так называемым формализмом, попу-

ляризирующими полное смешение основных понятий языкознания. Из двух основных направлений в разработке русской грамматики, к которым так или иначе могут быть возведены все многочисленные теории частей речи новейшей эпохи, именно — направления, созданного школой Фортунатова, и направления, выросшего в рядах последователей Потебни, первое имеет уже то неоспоримое преимущество, что дает возможность трактовать морфологию как лингвистическую проблему, не только подготовляющую материал для синтаксиса, но обладающую, независимо от этого, своим собственным автономным содержанием. Разумеется, что это вовсе не должно влечь за собой пренебрежение синтаксической проблемой, когда наступает ее очередь. Но тем не менее самая потребность эмансипировать морфологию от синтаксиса, с такой настойчивостью заявляемая и в новейшей западноевропейской грамматической литературе, остается нашей очередной задачей. Учение Фортунатова о форме слова и классах слов при всех недостатках, которые могут быть в нем вскрыты современной лингвистической мыслью, дает все же твердую отправную точку для решения этой задачи.

Укажу здесь на три пункта учения Фортунатова, которые в особенности нуждаются в уточнениях и переосмыслении. Во-первых, нельзя в этом учении признать правильным основной классификационный прием, согласно которому слова классифицируются отдельно «по форме» и отдельно «по значению». В действительности различия в значении опираются на различия в форме, и оба ряда различий нельзя считать взаимно несвязанными. Тем не менее драгоценным является самый принцип независимой морфологической классификации, наглядно демонстрирующий беспочвенность обычного смешения в одну сплошную массу различий того и другого рода. Во-вторых, при всей высокой содержательности того, что писал Фортунатов по поводу понятия формы слова, логически невыдержанным и противоречащим его же исходной точке зрения представляется разграничение между «формами словоизменения» и «формами словообразования». В том виде, как оно дано Фортунатовым, это разграничение основано на смешении морфологических и семасиологических оснований. Формы того и другого рода должны различаться прежде всего особенностями именно формы для того, чтобы уже потом можно было разглядеть различие их функций. Подобная попытка, в виде анализа форм комплексных и одиночных, содержится выше, в § 5. В-третьих, что имеет уже больше терминологическое значение, противопоставление слов «с формами» словам «бесформенным», само по себе безупречное, давало бы гораздо меньше поводов для недоразумений и бесплодной полемики, если бы бесформенность толковалась как известная разновидность формы, как это и есть в действительности. Оставляя в стороне менее существенную деталь, касающуюся возможности говорить о форме слова как об известной его «способности», известное определение формы слова

у Фортунатова, мне кажется, надо было бы исправить так, чтобы под формой слова понималась способность или неспособность слова выделять в своем составе морфемы определенного рода. Тогда разложимые слова были бы примером форм одного типа, неразложимые — примером форм другого типа и самый спор по данному вопросу стал бы значительно легче.

Эти беглые замечания следовало бы развить и обосновать гораздо более подробно. Но здесь я принужден от этого воздержаться, так же как принужден пока воздержаться и от критики ряда ходячих положений потебнианства, за которые, как я убежден, вовсе не всегда несет ответственность сам Потебня. Скажу только в заключение, что тот, кто взошел на первый этаж здания, но в силу каких бы то ни было причин не разглядел правильного хода из первого этажа во второй, все же гораздо ближе к истинной цели науки, чем тот, кто не умеет найти и самого входа в здание, но сразу зато мечтает проникнуть в верхний этаж прямо с мостовой или через крышу, чтобы оттуда блаженно созерцать лежащие внизу сплетения и скрещения переходов в их, хотя и заманчивой, но полной неразличимости.