І

НОВЫЕ СОЦИАЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ ИДЕИ В ИССЛЕДОВАНИИ ВОПРОСА О НАЦИОНАЛЬНЫХ ЯЗЫКАХ И ДИАЛЕКТАХ

В советскую эпоху — в связи с разработкой марксистской теории развития разных общественных явлений (среди них — и языка), а также под влиянием разнообразной и сложной практики формирования литературных языков у многочисленных народов Советского Союза, раньше не имевших письменности, углубилось и уточнилось понимание как самого термина «литературный язык», так и закономерностей истории соответствующего общественного явления в разные эпохи. Понятия национального языка и национального литературного языка, вопрос о разных типах, способах и формах их образования и развития в разных социально-исторических условиях подверглись разносторонним историческим разысканиям на материале языков народов СССР и зарубежных. Естественно, что общие изменения в историческом освещении этой сферы развития народно-речевых культур прежде всего должны были отразиться в общих курсах языкознания или во «Введении в языкознание», а также в отдельных обобщающих работах типа монографии проф. В. М. Жирмунского «Национальный язык и социальные диалекты» (Л., 1936).

Проблема образования национальных языков в связи с развитием капитализма и отношения между национальным языком и диалектами — территориальными и социальными — была впервые в советском языкознании и притом с яркой вульгарно-социологической окраской освещена в работе Ан. М. Иванова и Л. П. Якубинского «Очерки по языку» (Л.—М., 1932), в основном применительно к русскому языку. Та же концепция получила более широкое

и разностороннее выражение в книге В. Жирмунского «Национальный язык и социальные диалекты» (Л., 1936).

В своей новейшей статье (1964) «Проблемы социальной диалектологии» ¹ В. М. Жирмунский подчеркивает огромную творческую инициативу проф. Л. П. Якубинского в «новой постановке проблемы национального языка как исторической категории определенной эпохи и взаимоотношений между общенациональным языком и его территориальными и социальными диалектами в их общественно-исторической обусловленности». Вместе с тем В. М. Жирмунский открыто называет свою историко-лингвистическую концепцию, нашедшую отражение и выражение в его книге «Национальный язык и социальные диалекты», чересчур «упрощенной и прямолинейной». И действительно, В. М. Жирмунский, выдвигая классовую точку зрения на национальный язык и придерживаясь упрощенных общесоциологических взглядов на развитие отдельных языков в до-национальную и национальную эпохи, рисует такую картину языкового расслоения капиталистического общества: «Рядом с языком господствующих классов, который является господствующим языком данного общества, мы находим другие социальные диалекты; разнообразные крестьянские говоры, мещанское просторечие, диалектически окрашенный язык рабочих. В основном характерным признаком языкового развития капиталистического общества является его принципиальное двуязычие: единому языку господствующего класса (языку „общему”, „национальному”, „литературному” — по недостаточно прочно установившейся терминологии) противостоят территориально раздробленные диалекты подчиненных общественных групп (крестьянства, городской мелкой буржуазии, отчасти пролетариата — в особенности на заре его развития, когда он еще не утратил бытовых связей с крестьянством и мещанством)» ².

«Диалекты находятся на положении бесписьменных языков... Наличие литературы на диалектах, возникающей при особых условиях в XIX в., не противоречит этому принципиальному положению: по своим основным установкам диалектологическая литература является как бы записью устной речи, стилизацией под устный сказ. На-

¹ «Изв. АН СССР, ОЛЯ», 1964, т. XXIII, вып. 2, стр. 102—103.
² В. Жирмунский. Национальный язык и социальные диалекты, стр. 6.

против, язык господствующего класса служит не только разговорным языком... в качестве «национального языка» он в то же самое время является языком публичной речи, устной и письменной. Он употребляется в официальных случаях государственной и общественной жизни... На нем ведется преподавание в школах разного типа... Им пользуются в театре... Наконец, он служит языком письменности и печати — художественной литературы, науки, газеты, интимной и официальной переписки и т. д.; отсюда термины „письменный язык” (Schriftsprache), „литературный язык” (Literatursprache), которые нередко употребляются в расширенном значении национального языка» (стр. 6—7).

«В особенности следует отметить роль письменности (письменной публичной речи) как средства выработки единого национального языка: исследователи не раз указывали на значение государственных канцелярий („Kanzleisprache”), „приказов”, в создании первой письменной нормы на заре истории национальных языков» (стр. 7—8).

«Социальные диалекты, возникающие в результате классовой дифференциации общества, отнюдь не равноправны, и их взаимоотношение не ограничивается механическим сосуществованием: они связаны между собой сложным взаимодействием, иерархическим соподчинением и борьбой, обусловленной общим направлением социального развития данной эпохи и страны. В этом взаимодействии и борьбе национальный язык выступает как социальная норма, господствующая над всеми другими социальными диалектами» (стр. 15—16). В таком виде представлялась В. М. Жирмунскому картина соотношения национального языка и социальных диалектов в эпоху развития наций.

Любопытно, что через тридцать лет В. М. Жирмунский с еще большим жаром отстаивает необходимость усиленно социологического подхода к обсуждению и освещению проблем образования и развития национальных литературных языков. «Вряд ли можно, например, — пишет В. М. Жирмунский, — правильно осветить проблему образования и развития национальных литературных языков, не касаясь вопроса о тех социальных группах и классовых силах, которые стихийно или сознательно боролись между собой за ту или иную норму общенационального языка и являлись ее преимущественными общественными носителями и распространителями. Между тем в коллективной моногра-

фии Института языкознания АН СССР „Вопросы формирования и развития национальных языков” (М., Изд-во АН СССР, 1960) проблемы социальной дифференциации языка и социальной борьбы в языке тщательно обходятся, несмотря на декларативное заявление в редакционном „Введении”, что „конкретные формы этого процесса зависят от специфических особенностей развития данного национального языка (очевидно, от особенностей социальных? — В. Ж.), от истории народа, говорящего на данном языке» (стр. 4).

Обширное двухтомное исследование М. М. Гухман «От языка немецкой народности к немецкому национальному языку» (т. I и II, М., 1955—1959), прокладывающее новые пути в этом вопросе ³, тем не менее говорит в основном о различиях и взаимодействии территориальных, а не социальных норм письменного языка и о взаимоотношениях разговорного языка и письменной нормы. «Варианты литературного языка XIV—XV вв. были обусловлены местными (областными) особенностями» (II, стр. 64). Есть, правда, упоминание об «известном опрощении письменно-литературного языка» в эпоху Реформации и крестьянской войны, о его «сближении с разговорным языком», о «появлении в письменном языке новых стилистических приемов, более близких народному просторечию» (II, стр. 128), но оно остается неразвитым и социально не обоснованным» ⁴.

³ Это заявление в данном контексте звучит несколько странно, так как М. М. Гухман была основным редактором сборника Института языкознания АН СССР «Вопросы формирования и развития национальных языков».
⁴ В. М. Жирмунский. Проблемы социальной диалектологии, стр. 105.

аспекты функционально-стилистический и временной» ⁵. «О существовании социального аспекта в диалектологии автор, как и другие участники этой монографии, даже не упоминает», — комментирует В. М. Жирмунский, который склонен объяснять как свои, так и чужие отклонения от разных лингво-социологических «истин» «догматическим отношением к теориям И. В. Сталина» ⁶.

«Всякому овощу — свое время», — гласит народная пословица. Лишь бы овощи были полноценны и высококачественны.

Для языковых отношений эпохи феодализма В. М. Жирмунский считал характерными качественно иные формы двуязычия. Это — прежде всего различие между языком победителей и языком побежденных (например, в Галлии V в. между германским языком победителей и народной латынью романизованных галлов, в Англии после норманкого завоевания 1066 г. между французским языком норманн-завоевателей и англо-саксонским, позже среднеанглийским языком широких масс феодальной Англии и др. под.). В эпоху раннего феодализма в Англии «французский язык, как язык господствующего класса, употребляется (рядом с латинским) в правительственных актах, в парламенте и суде, на нем (и на латыни) ведется обучение в школах, возникает богатая феодально-аристократическая литература на французском языке, созданная поэтами англо-норманского происхождения (например, «Тристан» Томаса — около 1160 г., стихотворные рыцарские новеллы Марии Французской — конец XII в., и мн. др.). Напротив, литературные памятники на среднеанглийском языке во второй половине XII в. чрезвычайно немногочисленны: английский язык после литературного расцвета англосаксонской эпохи (VII—X вв.) опускается при норманнах на положение языка бесписьменного, если не считать нескольких произведений более или менее случайного характера, вышедших из среды низшего духовенства» ⁷.

«...До начала XIV в. французский язык остается в Англии разговорным языком двора и феодальной аристо-

⁵ Вопросы теории лингвистической географии. М., 1962, стр. 9.
⁶ В. М. Жирмунский. Проблемы социальной диалектологии, стр. 106.
⁷ В. Жирмунский. Национальный язык и социальные диалекты, стр. 23. Он же. Проблемы социальной диалектологии, стр. 100.

кратии... В течение XIV в. положение меняется». Начинает формироваться «английский национальный язык» на основе среднеанглийских диалектов. В разных жанрах литературы и письменности в разной степени обнаруживается смешение английских и французских диалектов, особенно в области лексики. «В современном английском языке слова англо-саксонские и старофранцузские... отчетливо дифференцированы по своим социальным признакам. Уже Вальтер Скотт в романе «Айвенго» дал образец остроумной социологической интерпретации английской двуязычной лексики» (стр. 25) ⁸.

Двуязычие подобного типа встречается неоднократно в эпоху образования феодального общества (например, при завоевании немецкими рыцарями в XII—XIV вв. заэльбских земель и Прибалтики, населенных славянскими, балтийскими и финскими племенами; в государстве османских турок, включавшем иноязычных греков, румын и балканских славян, и др. под. (Ср. польский язык в Литве и отчасти в Западной Украине и Белоруссии, немец кий язык — в Чехии; английский в Исландии и т. д.).

«Другая форма двуязычия, характерная для феодальной эпохи, заключается в существовании рядом с родным языком, употребляемым по преимуществу в бытовом общении, особого рода интернациональных письменных языков — «священных языков» религии, клерикальной письменности и церковного просвещения» (стр. 29). Такими интернациональными письменными языками являются латинский в Западной Европе, арабский в мусульманских странах, церковнославянский (древнеболгарский) у восточных и южных славян. Эти интернациональные языки становятся языками науки и школы, государственных актов, административной и судебной переписки. «Так, латинский язык выполняет в феодальной Европе все важнейшие общественно-политические и культурные функции других национальных (литературных) языков эпохи капитализма; но вместе с тем это — язык не национальный, а международный, и притом в основном только письменный, т. е. язык специального назначения» (стр. 29). В. М. Жирмунский не делает строгой попытки разграничить объем и сферы функций этих международных письменных языков, а так-

⁸ Здесь и далее цифры в скобках называют страницы работы В. М. Жирмунского «Национальный язык и социальные диалекты».

же типы и формы их взаимодействий с народными или родными языками в разных странах Западной Европы — романских, германских, западнославянских.

В Западной Европе «только в эпоху расцвета феодализма (XI—XIII вв.) возникает светская рыцарская поэзия на народных языках, зафиксированная в письменной форме... Наконец, вместе с разложением феодализма в XIV—XVI вв. начинается борьба за национализацию языка и культуры... в эту эпоху нарождающиеся национальные языки постепенно вытесняют латынь и принимают на себя ее культурные и общественные функции» (стр. 30).

Интересные иллюстрации, выходящие за пределы книги В. М. Жирмунского, для характеристики распределения социальных функций в сфере письменной и устной речи между диалектами в донациональную эпоху и постепенного расширения и обобщения функций возобладавшего диалекта до уровня основной базы национального языка можно извлечь из истории испанского языка, опираясь на труды акад. В. Ф. Шишмарева и доцента Г. В. Степанова.

В этих трудах очень важно и плодотворно указание на жанрово-стилистическую и диалектную дифференциацию литературно-письменной речи в Испании в донациональную эпоху.

Если в области официально-канцелярского языка письменности кастильский диалект завоевывает довольно прочное положение уже к XIII в., то несколько медленнее идет вытеснение диалектов из сферы литературного языка художественной прозы и поэзии. Акад. В. Ф. Шишмарев отмечает, что «с точки зрения литературной диалекты в XIII и даже в начале следующего века еще почти уравновешивали друг друга» ⁹. «В XIII в. появляется многочисленная литература неэпических жанров на галисийском, каталонском, арагонском и других диалектах. С конца XIII в. начинается подъем значения кастильского диалекта как базы испанского общенародного литературного языка». «Факт обращения ряда провинциальных, а также каталонских и португальских писателей к кастильской литературной норме является несомненным свидетельством того, что кастильский диалект превратился в испанский язык. Несмотря на то, что каталонские писатели уже к концу

⁹ В. Ф. Шишмарев. Очерки по истории языков Испании. М.— Л., 1941, стр. 130.

XV в. имели свою собственную литературную традицию, каталонец Боскан известен только как кастильский поэт. По-кастильски пишут и валенсийцы Тимонеда, Хиль Поло, Гильен де Кастро, Монкада... Португалец Монтемайор написал на кастильском языке „Диану” и ряд лирических стихов. Создатель португальской комедии Жиль Висенте и крупнейший классик португальской литературы Камонш (Camões) оставили совершенные по форме произведения, написанные по-кастильски».

К XVI в. леонский диалект уже окончательно перешел на положение патуа. В области языка художественной литературы за ним закрепилась прочная, но скромная функция: он стал использоваться для речевой характеристики социально «низких» персонажей.

Такая же судьба постигла и галисийский диалект, на котором некогда создавались блестящие образцы лирической поэзии куртуазного типа. К периоду XVI—XVII вв. ничто уже не напоминало о его былой силе. В отличие от леонского диалекта галисийским охотно пользуются не столько испанские, сколько португальские драматурги ради достижения комического эффекта.

Несколько иначе обстояло дело с арагонским диалектом. «Столица Арагона Сарагосса к началу XVI в. была одним из крупнейших центров полиграфической промышленности и успешно соревновалась с кастильскими городами Бургосом и Толедо, уступая только печатням Севильи и Саламанки. Книги, отпечатанные в типографиях Сарагоссы, были полны арагонизмов. Однако политический авторитет кастильского и успехи кастильской литературы в конце концов подорвали мощь арагонского диалекта и вытеснили его из литературного обращения» ¹⁰.

«Разумеется, при соответствующих благоприятных условиях каждый из испанских диалектов мог бы лечь в основу национального языка (так же, как это произошло с кастильским). Однако леонский, арагонский, астурийский, галисийский не развились в национальные языки, но не потому, что этому препятствовали особенности их грамматического строя и словарного фонда, а в силу причин исторического, политического и экономического порядка. Характерна в этом отношении судьба галисийского

¹⁰ Г. В. Степанов. К вопросу о формировании испанского национального языка. «Уч. зап. ЛГПИ им. А. И. Герцена», т. 93. Факты английского и романских языков, 1954, стр. 14—18.

диалекта. Галисийский генетически связан с группой разновидностей пиренейско-романского, который обозначается термином „португальский”. В средневековый период галисийский мало чем отличался от португальского...»

«Язык Галисии и Португалии, — писал Нуниш де Льяну,— в древности был одним и тем же» (Ср.: Шишмарев, Очерки, стр. 254). «Галисийско-португальский является языком сложившейся в Западной части полуострова народности. Однако в XIV в. пути Галисии и Португалии расходятся, что приводит к отходу галисийского диалекта от португальского. Язык португальской народности развивается позже в национальный язык. Иная судьба ожидала галисийский диалект. Галисия, включившись в государственную систему Испании, оказалась в положении окраинной провинции, целиком зависимой от центра. Галисийский диалект постепенно начинает попадать в зависимость от ведущего диалекта испанской народности — кастильского, и все больше и больше теряет свою самобытность» ¹¹. Так сложны и многообразны соотношения и функции диалектов в феодальную донациональную эпоху, а также их связи с письменно-литературным языком и его жанрами в истории стран и государств.

По схеме В. М. Жирмунского, характерной формой существования народных языков феодальной эпохи «является тип поместно-территориальных говоров, замкнутых в границах средневекового поместья-государства» (стр. 33).

«Конечно, замкнутость средневековых диалектов, подобно замкнутости средневекового хозяйства, должна пониматься относительно... Уже в XII, но особенно в XIII в., французские литературные диалекты обнаруживают растущее влияние Парижа, как королевской резиденции, торгового и политического центра. Однако отдельные факты такого рода не меняют общей картины неподвижности и территориальной замкнутости средневекового поместья-государства и обусловленной этим обстоятельством территориальной раздробленности языка эпохи феодализма.

Поскольку средневековая Европа не знает „общих языков” феодальной аристократии, средневековый поместно-территориальный диалект — не социальный говор подчиненной общественной группы (по французской терминологии — patois), каким являются крестьянские или мещан-

¹¹ Г. В. Степанов. Указ. соч., стр. 11 —12.

ские диалекты современного капиталистического общества; это прежде всего — территориальная единица, объединяющая все население в пределах данного поместья-государства» (стр. 33—34). Таким образом, по мнению В. М. Жирмунского, в феодальную эпоху не существовало и не могло существовать общей разговорной формы литературного языка. Территориальные диалекты составляли основу разговорной речи всего населения отдельных поместий-государств.

«Конечно, это не значит, что феодальная аристократия и крепостные крестьяне в эпоху расцвета феодализма говорили на качественно одинаковом языке. Дифференциация социальных диалектов в эту эпоху особенно отчетливо сказывается в области лексики. Словарь, как идеологический инвентарь языка, обнаруживает всегда с наибольшей ясностью специфические противоположности в области классовой идеологии» (стр. 35—36).

«Таким образом, если фонетико-грамматическая дифференциация социальных диалектов более отчетливо обозначается, по-видимому, лишь в эпоху образования национального языка, то дифференциация лексическая существует уже в феодальном обществе как признак идеологических различий, обусловленных классовой борьбой» (стр. 39). Все эти вопросы требуют дальнейших углубленных исследований на материале истории отдельных языков. Общие рецепты мало действенны. И в соображениях В. М. Жирмунского (например, по вопросам морфологической дифференциации диалектов в донациональную эпоху) много сомнительного и очень схематического, т. е. неисторического.

«Образование национальных языков связано с возникновением буржуазного общества... Вместе с образованием наций впервые возникает и национальный язык как „общий язык” нации, преодолевший феодальную раздробленность поместно-территориальных говоров средневековья. В этом смысле Маркс и Энгельс говорят о „концентрации диалектов в единый национальный язык, обусловленной экономической и политической концентрацией”» ¹². Поэтому для лингвистики национальный язык также является исторической категорией определенной эпохи, эпохи подымающе-

¹² К. Маркс и Ф. Энгельс. Немецкая идеология. — Соч., т. IV, М., 1933, стр. 414.

гося капитализма (в период досоциалистического развития общества).

«Во всем мире, — как указывает Ленин, — эпоха окончательной победы капитализма над феодализмом была связана с национальными движениями... Язык есть важнейшее средство человеческого общения; единство языка и беспрепятственное развитие есть одно из важнейших условий действительно свободного и широкого, соответствующего современному капитализму торгового оборота, свободной и широкой группировки населения по всем отдельным классам, наконец — условие тесной связи рынка со всяким и каждым хозяином или хозяйчиком, продавцом и покупателем» ¹³.

По словам Ленина, национальный язык является не только продуктом национального развития, но служит в то же время и мощным фактором национального объединения, происходящего в эпоху капитализма. Эти общие положения марксистской теории исторического развития приобретают особенное значение и особенную важность в последние два десятилетия развития советского языкознания при исследовании проблемы формирования и развития национальных языков в досоциалистическую эпоху.

«Предпосылкой образования национальных языков является разложение феодальных отношений, развитие городской промышленности и торговли, рост городов с их смешанным составом населения, освобожденного от прикрепления к земле и более подвижного по характеру своей деятельности, оживление межтерриториальных связей, обусловленное развитием товарного хозяйства. В этих исторических условиях из элементов поместно-территориальных говоров средневековья, — пишет В. М. Жирмунский, — возникает общий национальный язык как выражение национального сознания господствующих классов национального государства и как орудие национального объединения, а в некоторых случаях — и национального угнетения, как и национально-освободительной борьбы.

В основе национального языка обыкновенно лежит смешанный по своему происхождению диалект главного экономического, политического и культурного центра национального государства — язык Лондона, Парижа, Мадри-

¹³ В. И. Ленин. О праве наций на самоопределение. — Полн. собр. соч., т. 25, стр. 258—259.

да, Москвы и т. д. По своему социальному происхождению и идеологическому содержанию, — утверждает В. М. Жирмунский, — это — язык господствующих классов, развитие которого определяется, как во Франции XVII—XVIII вв., взаимодействием и борьбой между „двором и городом”, т. е. дворянством и буржуазией, основными действующими силами политической и культурной жизни в эпоху абсолютной монархии. Участие этих сил в процессе образования и развития национального языка может быть очень различным в зависимости от конкретных условий исторической жизни данной страны на том или ином этапе ее развития. В зависимости от этих конкретных условий в языковую борьбу, особенно — на более поздних этапах, втягиваются и широкие массы мелкой буржуазии и ее идеологические вожди». Таким образом, в соответствии с общими вульгарно-социологическими предпосылками своей теории В. М. Жирмунский первоначально рассматривал процесс становления, формирования и развития национального языка только как процесс образования общего языка «господствующих классов» — буржуазии и дворянства.

«Существенной предпосылкой развития национальных языков является национализация письменной публичной речи. Национализация и секуляризация просвещения в нарождающемся буржуазном обществе способствуют вытеснению клерикальной латыни с командных высот культурной жизни: национальные языки утверждаются в государственных и частных правовых актах, в административной канцелярской переписке, в школьном преподавании, в науке, частично и в религии, по крайней мере — в протестантских странах. Последовательность развития этого общего процесса подтверждает его обусловленность зарождением новых общественных отношений» (стр. 40—43), но форма и конкретные условия развития этого процесса различны в разных странах.

Так, «в Англии борьба между латынью и национальным языком осложняется двуязычием и соперничеством языков французского и английского. В общем французский язык появляется в юридических актах в первой половине ХІІІ в., раньше всего и здесь в актах частно-правового характера. В конце XIII в. он вытесняет латынь. Во второй половине XIV в. появляются первые юридические документы на английском языке — завещания, парламентские петиции; но они крайне немногочисленны.

Значение английского языка в политической и общественной жизни страны увеличивается вместе с ростом экономического и политического авторитета буржуазии, в особенности — лондонской... Только в XV в. можно говорить о победе английского языка над французским во всех областях государственной жизни» (стр. 44).

Но особенно ясно выступает связь между развитием буржуазного общества и национальных языков при рассмотрении самого процесса образования национальных языков из поместно-территориальных диалектов средневековья. Италия, как передовая страна на ранней стадии капиталистического развития, первая вступает на путь языкового объединения. Письменная форма итальянского национального языка в основном слагается уже в первой половине XIV в. на основе языка трех великих флорентийских писателей — Данте, Петрарки и Бокаччо. Языковая и литературная гегемония Флоренции — явление не случайное: Флоренция XIV в. является крупным торговым, промышленным и финансовым центром, насчитывающим в 1339 г. до 90 000 жителей ¹⁴, и играет ведущую культурную роль в эпоху раннего Возрождения. Однако Италия в этот период не достигает национального объединения, а во второй половине XVI в. в связи с перенесением торговых путей из Средиземного моря в Атлантический океан теряет уже занятые позиции, отстает от передовых капиталистических стран, переживает эпоху экономического упадка и политической реакции, так называемую «рефеодализацию». В связи с этим письменная форма флорентийского литературного языка отрывается от языка разговорного, становится абстрактной и архаической пуристической нормой ¹⁵, которая вступает в резкое противоречие с реальным многообразием территориальных диалектов, сохраняющих прежнюю раздробленность на всех ступенях социальной лестницы, даже в разговорном языке так наз. «образованного общест-

¹⁴ См.: И. М. Кулишер. История экономического быта Западной Европы, 1926, т. I, стр. 133. Ср.: К. Vossler. Südliche Romania. Leipzig, 1950. — Здесь К. Фосслер подчеркивает огромную роль литературного творчества Данте, Бокаччо и Петрарки в распространении и закреплении тоскано-флорентийской языковой нормы (стр. 10).
¹⁵ Ср.: Th. Labande-Jeanroy. La question de la langue en Italia. Paris, 1925.

ва» — по крайней мере, до эпохи национального объединения во второй половине XIX в.

Вслед за Италией на тот же путь вступает Франция. Литература на диалектах господствует здесь в XI—ХІІІ вв. С конца XII в. в диалектологических памятниках выступает влияние Парижа, в XIII в. оно становится более заметным: в эту эпоху королевская власть укрепляет свой политический авторитет и вступает в борьбу с феодальными территориями, опираясь на растущее значение Парижа как хозяйственного центра страны. Таким образом, в основе французского национального языка лежит диалект Парижа; влияние других диалектов, сравнительно незначительное, сказывается лишь в отдельных словарных заимствованиях ¹⁶.

Процесс вытеснения письменных диалектов новой национальной нормой в основном завершается на протяжении XIV—XV вв.; однако еще в конце XIV в. можно услышать жалобу, что «трудно найти людей, умеющих писать, понимать и произносить одинаково, но один пишет, понимает и произносит так, а другой — иначе» ¹⁷.

«В XVI—XVII вв. завершается политическое объединение Франции в форме абсолютной монархии, создается национальная литература и окончательно фиксируется национальный язык, нормализованный сознательными усилиями грамматиков, которые ориентируются на язык „двора и города”. Но в области разговорного языка эта норма распространяется только на господствующие классы: крестьянство и мелкая буржуазия продолжают говорить на местных диалектах, язык буржуазии также нередко обнаруживает диалектологические признаки, в особенности — в Провансе, где зачатки самостоятельного национально-политического и языкового развития были разрушены в начале XIII в. насильственным присоединением к Франции. На окраинах французского государства сохраняются языки национальных меньшинств, не достигших государственной самостоятельности, как баскский — в Пиренеях, каталонский — в Руссильоне, бретонский — на северо-западе, или оторванных от менее прочных и не вполне оформившихся национальных объединений, как итальянский — в Корсике, немецкий — в Эльзасе и части Лотарингии:

¹⁶ Brunot (Petit de Julleville, II), стр. 459 и сл., 463 и сл.
¹⁷ Там же, стр. 534.

подавленные культурно-политической гегемонией французского языка, они остаются в положении бесписьменных диалектов.

В эпоху французской революции, с приходом к власти буржуазии, вопрос об этих языках и диалектах приобретает политическую остроту. Революционная буржуазия борется за национально-политическое единство Франции и вместе с тем за объединение языковое. Выдвигается принцип всеобщего начального обучения на национальном, т. е. на французском языке» (стр. 44—48).

«Национальный язык должен сделать доступными для всех те полезные научные знания и книги, в которых нуждается население. Грегуар предлагает Конвенту издать закон, по которому вступающие в брак должны были бы „доказать уменье читать, писать и говорить на национальном языке”.

Фактически Конвент принял только обращение к французскому народу, взывающее к его патриотизму и предлагающее „изгнать диалекты (les jargons), как последние отребья феодализма и памятники рабства”.

Такова программа широкой демократизации национального языка как орудия национальной культуры, выдвинутая французской революционной буржуазией в эпоху подъема... Несмотря на относительную демократизацию культуры и просвещения в XIX в., крестьянские говоры во Франции и в других буржуазных странах сохраняют диалектологическую раздробленность как признак социального неравенства и классового характера буржуазной национальной культуры» (стр. 49).

«В Англии развитие национального языка усложняется борьбой с французским, как языком феодальной аристократии. Образование письменной нормы национального языка относится и здесь в основном к XIV—XV вв.: в XIV в. эта норма впервые слагается на основе лондонского диалекта, в XV в. она постепенно вытесняет другие формы письменного языка. Лондон в XIV веке насчитывает уже около 35 000 жителей (1377 г.) ¹⁸. Непрерывно растущее население этого крупнейшего хозяйственно-политического центра носит смешанный характер, и черты диалектологического смешения заметны и в лондонском языке, в котором сперва преобладают элементы южных, потом — восточных говоров, в

¹⁸ И. М. Кулишер. Указ. соч., т. I, стр. 133.

соответствии с направлением торговых связей, пока еще недостаточно изученным ¹⁹. Растущий политический и культурный авторитет английского бюргерства ведет в XIV в. к созданию художественной литературы на английском языке. Нормированию литературного языка способствует авторитет Чосера (1340—1400), величайшего поэта средневековой Англии» (стр. 51—52).

«На протяжении XV в. различия в письменном языке постепенно сглаживаются. С развитием книгопечатания лондонская норма письменного языка, закрепленная многочисленными изданиями первопечатника Какстона (Caxton, 1422—1499), получает всеобщее распространение ²⁰. Экономический и политический подъем Англии в XVI в., расцвет национальной литературы в эпоху Шекспира окончательно закрепляют новую форму национального языка. Свидетельства теоретиков, относящиеся к этому времени, говорят о наличности произносительной нормы» (стр. 52—53).

Позже других западноевропейских стран на тот же путь вступает Германия, отставшая в своем экономическом и политическом развитии от западных соседей. В XIV—XV вв. здесь наблюдаются только первые признаки унифика-

¹⁹ Н. С. Wyld. A History of modern colloquial English. London, 1925, стр. 9 и сл. Ср. также: Он же. A short history of English, London, 1937. — Смешанный характер лондонского «стандарта» (Standard) особенно подчеркивает Есперсен (О. Jespersen. Mankind, Nation and Individual from a linguistic point of view. Oslo, 1925, стр. 66 и сл.). Благодаря такому смешению «язык столицы постепенно терял локальную определенность, становился все более английским языком всей Англии (English of England). Это было вполне естественно при огромном росте города, который стал действительно столицей всей страны, центром двора и торговли, местом встреч парламента... Из всех округов сюда стекались дворяне и купцы, привлекаемые в растущем числе развлечениями и перспективой наживы. Таким образом, «стандартный» английский язык (Standard English) развивается в первую очередь в Лондоне. Но английский «стандарт» — не местный лондонский говор (local London speech). Этот последний начинает все более ощущаться как диалект, т. е. получает такую же окраску, как какие-нибудь местные диалекты Сомерсетского или Линкольнского графства» (стр. 68) Есперсен указывает, хотя и недостаточно ясно, что смешанный по своему происхождению лондонский стандарт является, в противоположность местному городскому наречию, социальной нормой, «т. е. языком господствующих классов» («классовым диалектом» — «class dialect», по более четкой терминологии Уайльда; см.: Н. С. Wyld. A History of modern... стр. 2).
²⁰ Н. С. Wyld. Указ. соч., стр. 5, 62 и сл.

ции письменного языка благодаря усилиям канцелярий и деятельности печатников, причем за господство борются несколько конкурирующих языковых норм ²¹. Мощный толчок этому движению дает в первой половине XVI в. эпоха Реформации с ее социальными бурями — национализация просвещения под знаком бюргерской лютеранской реформы и авторитетные образцы клерикально-просветительной литературы на немецком языке (сочинения Лютера, в особенности — его немецкая библия). Однако, подобно Италии, Германия XVI в. не завершила национального объединения; перенесение торговых путей в Атлантический океан приводит и здесь в конце XVI в. к экономическому застою и феодальной реакции. Наличие феодальной раздробленности отражается на раздробленности языковой, сохраняющейся в течение продолжительного времени, как в Италии, на всех ступенях социальной лестницы, несмотря на относительную (хотя до XVIII в. тоже не полную) унификацию письменной формы национального языка.

В общем, по мнению В. М. Жирмунского, мы наблюдаем в Западной Европе два основных типа развития национальных языков в связи с общими условиями экономического и политического развития национальных государств в эпоху подымающегося капитализма. Один тип представлен во Франции и в Англии: раннее и прочное государственно-политическое объединение, связанное с ликвидацией феодальной раздробленности, приводит к ранней и последовательной унификации национального языка, с одной стороны — как языка письменного, литературного, с другой стороны — как разговорного языка господствующих классов, на прочной основе диалекта столицы, Парижа или Лондона, «двора и города», с соответствующей грамматической регламентацией.

Другой тип представляют Германия и Италия — страны, в XVI—XVIII вв. отстающие в своем экономическом и политическом развитии, не имеющие единого государственного центра и сохраняющие феодальную раздробленность средневековья, по крайней мере — до эпохи французской революции и наполеоновских войн, а в сущности — до национального объединения во второй половине XIX в. Обе страны, достигнув относительного единства письмен-

²¹ См. исследования М. М. Гухман («От языка немецкой народности к немецкому национальному языку»). Они во многом зависят от работ В. М. Жирмунского.

ного языка (Италия — уже в XIV—XVI вв., Германия — только в XVI—XVII вв.), сохраняют еще в начале XIX в. (особенно Италия) значительную раздробленность в разговорном языке господствующих классов, следы которой не исчезли и после национального объединения, вплоть до наших дней. С тем же явлением связана чрезвычайная территориальная раздробленность крестьянских (и мещанских) диалектов, в основном совпадающих с границами средневековых феодальных территорий, и количественно значительные расхождения между этими диалектами, затрудняющие взаимное понимание между соседними районами. Напротив, развитие французских диалектов, по крайней мере с XVI в., находится под сильнейшим влиянием «иррадиации» господствующего языкового центра — Парижа, который излучает новые языковые формы по путям торговых сношений и оттесняет пережитки архаических, местных форм в более отдаленные, хозяйственно отсталые или обособленные в политическом и культурном отношении районы. Мейе сообщает об этом следующее: «В районе, радиус которого в различных случаях колеблется от 200 до 400 и даже 500 километров от Парижа, местные говоры исчезают» (стр. 54—56).

В другом месте он дополняет: «Говоры центральной Франции производят на нас впечатление скорее „испорченного” французского языка (français „écorché”), чем настоящих диалектов, так что трудно бывает в точности сказать, что перед нами — французский язык или местный диалект. Язык деревенских жителей почти всюду является компромиссом между французским языком и прежним местным диалектом, который исчезает, но надолго оставляет след в произношении и грамматике» (стр. 56—57).

«Пробуждение к национальной жизни народов Восточной Европы, утративших политическую самостоятельность и не успевших сложиться в независимые национальные государства, наблюдается почти повсеместно с конца XVIII и начала XIX в. под влиянием развития капиталистических отношений. XIX век — эпоха национальных „возрождений” и буржуазно-национальных освободительных движений. В условиях борьбы за национальное освобождение и государственное объединение складываются в нации чехи, поляки, эсты, финны, латыши, литовцы, украинцы, армяне, грузины и другие народы, частью — никогда не пользовавшиеся государственной самостоятельностью, частью — ут-

ратившие ее на разных ступенях исторического развития, частью — поглощенные одним более мощным государственным образованием, частью — разделенные между несколькими соседями.

Важнейшим орудием политической борьбы является развитие собственной национальной культуры и прежде всего — своего национального языка, как средства национального объединения и воспитания широких народных масс „в духе буржуазно-националистической идеологии”.

Образование и развитие национальных языков в условиях национально-политической борьбы протекает в специфической обстановке, выдвигающей свои особые проблемы. Там, где национальное и, в частности, литературное развитие было прервано иностранным завоеванием, утвердившим на время за языком-победителем монопольное господство в государственной и культурной жизни, национальное освободительное движение возвращается к памятникам старинной письменности, ища опоры в прошлом для национального строительства вообще и языкового в частности. Так во главе чешского национального движения первой половины XIX в. стояли филологи-романтики, лингвисты, литературоведы, историки и фольклористы, обращенные к национальной старине, к языку и культуре старой Чехии и легендарного „славянства”. Они собирали памятники литературной старины, издавали и комментировали исторические источники, записывали народные песни; возрождению национальной культуры и распространению национального языка должно было служить любовное изучение национального прошлого, собственное творчество на национально-исторические темы и даже патриотические подделки национальных древностей (вроде „Краледворской рукописи”).

«Исторические исследования, — говорит Энгельс,— охватывающие политическое, литературное и лингвистическое развитие славянской расы, сделали в Австрии гигантские успехи. Шафарик, Копитар и Миклошич как лингвисты, Палацкий как историк стали во главе движения, сопровождаемые толпой менее даровитых или вовсе лишенных дарования ученых, как Ганка, Гай и т. д. Славные эпохи чешской и сербской истории рисовались в пламенных красках в противовес униженному и жалкому настоящему этих национальностей; и подобно тому как в остальной части Германии под покровом „философии” подверга-

лись критике политика и теология, в Австрии, на глазах у Меттерниха, филология была использована панславистами для проповеди учения о славянском единстве и создании политической партии, очевидной целью которой было изменение положения всех национальностей в Австрии и превращение ее в великую славянскую империю» (стр. 65—68).

«У народов культурно отсталых „национальное возрождение” застает родной язык на положении разрозненной группы диалектов, не имеющих письменности и литературы: в условиях капиталистического развития происходит запоздалый процесс языкового объединения, борьбы между диалектами и выработки общего письменного языка, его орфографической и грамматической нормализации, его литературной обработки (например, у сербов и хорватов). Отсутствующую письменную литературу в таких случаях нередко заменяет фольклор, письменная фиксация которого становится исходной точкой для развития нового литературного языка (у сербов — эпические песни, записанные Вуком Караджичем, 1814, у финнов — „Калевала” Ленрота, 1835—1849). Существенные трудности для запоздалого национального развития представляет создание научной терминологии на национальном языке» (стр. 68).

«„Эпоха социалистического строительства впервые создала условия для мирного сотрудничества народов, творящих новую культуру”.

„Поэтому проблема развития национальных языков является особенно важной и ответственной на данном этапе развития социалистической культуры. Среди многочисленных народов Союза некоторые еще недавно жили в условиях родового или феодального строя. На наших глазах возникают новые национальные языки из бесписьменных племенных диалектов или из поместно-территориальных говоров культурно отсталых народов, создаются алфавиты, письменность, литература, развивается научная и политическая терминология”... „Внимательное и критическое изучение исторического опыта образования и развития национальных языков в эпоху капитализма, в условиях классовой и национальной борьбы, является одной из важнейших научных задач советской лингвистики, имеющих актуальное культурно-политическое значение”» (стр. 68—71).

Таким образом, книга В. М. Жирмунского «Национальный язык и социальные диалекты» представляет собою очень важную и первую у нас попытку (по замыслу автора—

опирающуюся на марксистскую теорию развития языка и образования национальных языков) историко-социологического освещения процессов взаимодействия социальных диалектов и общего, литературного языка в разные эпохи жизни народов, главным образом Западной Европы ²².

В концепции В. М. Жирмунского (так же, как и в предшествующей ей и очень сильно повлиявшей на нее концепции проф. Л. П. Якубинского) остро ощущаются вульгарно-социологические оттенки понимания языка как в своем существе и в своей основе классового общественного явления и всех процессов его исторического движения. Прежде всего не вполне ясно и точно очерчены разные типы и виды соотношений и взаимоотношений, а также разные сферы дифференциации между письменно-литературным, нередко «чужим» языком и народными (и примыкающими к ним социальными) диалектами в разные периоды истории феодального общества, общества донациональной эпохи.

²² За два года до выхода в свет труда В. М. Жирмунского появились мои «Очерки по истории русского литературного языка XVII—XIX вв.» (1934), представляющие собою социологически не вполне дифференцированную попытку представить в общем обзоре процессы развития грамматического, лексического, а отчасти и фонетического строя русского литературного языка в преднациональную и национальную эпохи.
²³ Ср., например, в книге проф. Р. А. Будагова «Проблемы изучения романских литературных языков» (М., 1961) главу 3 «Общенародные и литературные языки».

письменно-литературной и устно-литературной речи, а также их взаимодействия в системе национальных литературных языков разных эпох не освещена. Сложные и разнообразно развертывающиеся тенденции формирования национально-литературных языковых норм — произносительных, грамматических, лексико-семантических — в их внутренней связанности и исторической зависимости, а также в их последовательности и поступательном развитии и движении не затронуты и даже почти не упомянуты. Абстрактно-социологические установки при изображении и освещении основных языковых категорий эпохи феодализма и эпохи образования наций, а также общих процессов и закономерностей истории языков приводили к однообразию и однолинейности всего и всякого языкового развития. Принцип «двуязычия», хотя и наполнявшийся несколько отличным содержанием — применительно к социально-историческим системам феодализма и формирования наций, приобретал универсальную окраску и метафизический характер. Общие лингвистические понятия, термины и методы анализа истории социальных диалектов и литературных языков в их направленности к процессам образования национальных языков оставались неопределенными, исторически не расчлененными и расплывчатыми.

Тем не менее исследование В. М. Жирмунского «Национальный язык и социальные диалекты» является важным этапом в разработке советской проблематики теории и истории национальных литературных языков. Оно было несправедливо забыто в 40-е и особенно в 50-е годы, когда были выдвинуты новые точки зрения на этот обширный цикл историко-лингвистических вопросов.

В новейшей статье «Проблемы социальной диалектологии» В. М. Жирмунский, опираясь на опыт немецкой лингвистической школы акад. Т. Фрингса, считает более целесообразной и энергично защищает такую схему «социально-лингвистического расслоения языка» в его историческом развитии, которая существенно отличается от прежней его концепции. В условиях «буржуазного общества» (а также, по-видимому, и социалистического — на первых ступенях его развития) существует повсюду, при наличии существенного расхождения между местным диалектом и национальным языком, три уровня в социальном расслоении языка: диалект в собственном смысле; диалектно окра-

шенный «разговорный» («обиходный») язык или «полудиалект» (Umgangssprache, Halbmundart); общенациональный «литературный язык» (Schriftsprache, Gemeinsprache, Hochsprache). Такова точка зрения немецких исследователей. Соответствующая терминология, по словам В. М. Жирмунского, «имеет неустойчивый и недостаточно точный характер (как, впрочем, и у нас). Термин «литературный язык» (по-немецки: Schriftsprache, буквально: «письменный язык») вызывает сомнения, поскольку речь идет о норме общенационального языка, распространяющейся и на устную разговорную речь; кроме того, «литературный» («письменный») язык в другом значении существует и там, где отсутствует общенациональный язык, например — в средние века. Термин «полудиалект» (Halbmundart) точнее и потому предпочтительнее, чем «обиходный язык» (Umgangssprache), поскольку последний употребляется и по отношению к разговорным формам литературного языка» (стр. 107). Разграничение «диалекта» и «полудиалекта» (ср. франц. patois и français regional) с широким диапазоном возможных вариантов чрезвычайно важно, хотя до последнего времени диалектологи изучением «полудиалекта» или «полудиалектов» и их социальной дифференциации почти совсем не занимались.

Диалектная раздробленность языка буржуазного общества представляет пережиток территориальной раздробленности эпохи феодализма. Правда, отдельные диалектные новшества могут возникнуть и в новое время. «Но пережиточным для буржуазного общества является самый факт диалектной раздробленности литературного языка» (стр. 108). «Знание литературного языка вместе с образованием, а иногда и простой грамотностью, остается привилегией господствующих классов общества. Родным языком широких народных масс продолжают оставаться местные диалекты, хотя они и подвергаются растущему воздействию литературной нормы (через школу, книгу, газету, радио и через устное общение с образованными). Только в бесклассовом социалистическом обществе — с уничтожением противоречий между городом и деревней, между передовыми и отсталыми районами страны, между умственным и физическим трудом, впервые в истории создаются предпосылки для подлинного единства общенационального языка, для его действительно общенародного характера (путем поглощения диалектов общенациональным языком и вмес-

те с тем обогащения этого последнего наиболее ценными элементами диалектной речи)» (стр. 108).

В. М. Жирмунский спрашивает, характеризуя языковые отношения и соотношения в современном обществе (литературный язык, диалекты и полудиалект в его разных ступенях и формах): «Следует ли говорить о „крестьянских” диалектах или о „мещанском” полудиалекте как о „классовых диалектах”? Вряд ли это будет правильно: более точным представляется термин „социальные диалекты”. Существование социальных диалектов порождается в конечном счете классовой дифференциацией общества, но конкретные формы социальной дифференциации языка не прикреплены прямолинейным и однозначным образом к общественным классам. Об этом говорит и сосуществование в одной и той же социальной среде диалекта и полудиалекта как разных уровней языка, употребление которых обусловлено общественной ситуацией, и широкий диапазон вариаций самого понятия ”полудиалект” и, наконец, разложение старых крестьянских диалектов, результаты которого совпадают с диалектами городскими („мещанскими”)»: (стр. 109).

В связи с таким представлением о социальной дифференциации языка буржуазного и социалистического общества (без ясного разграничения разных ступеней и этапов развития языка социалистического общества), В. М. Жирмунский теперь высказывает предположение, что и в донациональную эпоху происходили процессы синтеза диалектов, нивеллирующие резкую структурную обособленность говоров и приводившие к образованию койне широкого диапазона. Наглядная иллюстрация — язык средневековых миннезингеров, которые могли выступать со своими песнями далеко за пределами своей непосредственной родины. «Очевидно, певцы, чтобы быть везде одинаково понятными, воздерживались от слишком резких особенностей местного диалекта, о чем свидетельствуют и дошедшие до нас рукописи их произведений, в особенности рифмы, как наиболее надежный показатель произношения у точно рифмующих поэтов. Однако трудно думать, что это выравнивание ограничивалось только уровнем высокого поэтического языка» (стр. 110). Особенно важное значение вопрос о социальной дифференциации имеет для проблемы образования общенационального языка. И тут в истории немецкого языка выступают явные принципы формирования более сложных,

синтетических норм речи, свидетельствующих об отрыве их от эмпирических свойств отдельных диалектов. В. М. Жирмунский, в связи с этим, ссылается на исследование М. М. Гухман о формировании немецкого национального языка, подчеркивающей «значение традиции письменного литературного языка, которая по своей территориальной базе не имела узколокального саксонского характера, но складывалась одновременно под западным и южным влияниями» ²⁴ (стр. 111). Очевидно, все эти положения о синтезе и концентрации диалектных явлений относятся как к разговорному, так и к письменно-литературному языку эпохи, предшествующей образованию национального языка. В. М. Жирмунский, таким образом, утверждает «существование социальной нормы разговорного языка, подымающейся над местным диалектом, без учета которой не может быть понят и объяснен процесс концентрации местных диалектов в единый национальный язык» (стр. 112). Было бы странно возражать против важной роли социально-исторической диалектологии при изучении истории литературных языков. Однако исследование социально ограниченных или социально закрепленных речевых элементов не должно ни затемнять, ни затушевывать общенациональной (а иногда и общемировой) значимости тех или иных процессов и этапов в развитии литературного языка в целом. Кроме того, разнообразие форм и типов взаимодействий и синтезов письменно-книжных и устно-, а также разговорно-речевых народно-территориальных стилей, и социальных диалектов в образовании и становлении разных национальных литературных языков в дальнейшем должно стать предметом особенно острых и пристальных историко-лингвистических разысканий и наблюдений.

²⁴ М. М. Гухман. От языка немецкой народности к немецкому национальному языку, т. II, стр. 120—121, 175—176. Ср.: Т. Frings. Sprache und Geschichte, Bd. III. Halle, 1956.