VII

ПРОБЛЕМА ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА И ИЗУЧЕНИЯ ЕГО ИСТОРИИ В РУССКОЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ ДОСОВЕТСКОГО ПЕРИОДА

1

Споры о сущности русского литературного языка, который нередко смешивался и даже отождествлялся с церковнославянским, начались еще в средние века, не позднее XIV—XV вв. Но лишь с XVI—XVII вв. стало развиваться научное его изучение. Ведь трудно найти и указать другое языковое явление, с которым мы сталкивались бы в нашей жизни так постоянно и с такой необходимостью, как то, которое мы называем «литературным языком». И в то же время, пожалуй, нет другого языкового явления, которое понималось бы нами, особенно в самое последнее время, столь различно.

В самом деле.

Одни убеждены в том, что литературный язык есть тот же общенародный язык, только «отшлифованный» мастерами языка, какими — для разделяющих такую точку зрения — представляются писатели, художники слова. Но уже непосредственно очевидно, что сторонники этой точки зрения прежде всего имеют в виду литературные языки нового времени и притом у народов с богатой художественной литературой и выдающимися деятелями поэтического мастерства.

Другие считают, что литературный язык есть язык письменности, язык, как говорят, книжный, противостоящий живой устной речи, языку разговорному. Опорой такого понимания являются литературные языки с давней письменностью, с исторически разнообразным и сложным письменным наследием (но ср. также термин — «новописьменные языки»).

Третьи полагают, что литературный язык есть язык общезначимый для данного народа — в отличие от диалекта и жаргона, признаком такой общезначимости не обладающих. Представители такого взгляда иногда утверждают, что литературный язык может существовать у народа и в дописьменный период как язык народного словесно-поэтического творчества или как язык обычного права ¹⁰⁸.

В последнее время получает или приобретает довольно широкое распространение новая тенденция замкнуть термин «литературный язык» в строго определенные исторические и хронологические рамки. Некоторым лингвистам кажется целесообразным применять термин «литературный язык» только к разновидностям письменно-книжной и письменно-художественной речи (а затем и культурно-нормированной устно-разговорной интеллигентной речи нового времени, национальной эпохи), а к зафиксированному на письме языку предшествующих периодов в его разных проявлениях прилагать широкое и неопределенное звание письменного ¹⁰⁹.

Вместе с тем некоторые лингвисты, например А. Доза, сомневаются в самой реальности существования общенародного языка. Так, по мнению Доза, единственно реальны «специальные языки», т. е., иначе говоря, общество пользуется не языком, а жаргонами: крестьянскими, профессиональными, воровскими, литературными и т. д. ¹¹⁰.

Ж. Вандриес квалифицировал литературный язык как жаргон (argot litteraire), который зарождается как реакция против «общего языка» (langue commune). По мере распространения норм «общего языка» степень его совершенства, согласно утверждениям Вандриеса, неизбежно (fatalement) снижается, так как в него врывается «народный язык». Несмотря на противодействие и защитные средства образованных людей, язык деградирует: он становится тусклым (terne), невыразительным (neutre), бессильным (atone) ¹¹¹.

Наличие таких и многих других — разных — пониманий явления, обозначаемого термином «литературный язык»,

108 См. например: A. Graur. Einige Fragen der Literatursprache. «Revue de linguistique», t. II. Bucureşti, 1957, стр. 47—67.
109 См.: J. Jordan. Limba literară — privire generală. — «Limba romină», 1954, № 6.
110 A. Dаuzat. Les argots. Paris, 1929.
111 J. Vandrуеs. Le langage. Introduction linguistique a histoire. Paris, 1925, стр. 321.

Свидетельствует о недостаточном раскрытии наукой специфики этого явления, его места в общей системе языка, его функций, его общественной роли. Между тем — при всем различии в понимании этого явления — литературный язык общепризнанно считается не подлежащей никакому сомнению языковой реальностью. Такое представление основывается при этом не столько на установленном и разъясненном наукою факте существования самого явления, обозначаемого термином «литературный язык», сколько на всеобщей убежденности в наличии, в непосредственной очевидности этого факта. Уже одно это обстоятельство свидетельствует, что в «литературном» языке мы имеем явление крайне важное по своему значению. Делается ясным, что степень и уровень культурной общности народа сопряжены со степенью и уровнем возможности пользоваться своим литературным языком. Никто не пытается и не может оспорить того факта, что литературный язык является орудием развития общественной жизни,материаль-ного и духовного прогресса данного народа, орудием социальной борьбы, средством воспитания народных масс, приобщения их к достижениям народной, национальной культуры, а также мировой науки и техники, орудием совместной коллективной творческой деятельности по продвижению культуры, знаний вперед. Все это особенно глубоко осознано в наше время.

Отсюда — необходимость самого пристального внимания к этому явлению для того, чтобы раскрытием его языковой природы, его места в общем целом языка, демонстрацией его функций в исторической жизни народов и в нашей современности дать науке возможность содействовать повышению эффективности роли литературного языка как орудия общественного прогресса.

Всякое изучение литературного языка, как бы его ни понимать, приводит одновременно в движение и изучение множество таких явлений, как «диалекты», «жаргоны», с одной стороны, «разговорный язык», «письменный язык» — с другой, языковой, речевой и литературный «стиль» — с третьей. Изучение литературного языка теснейшим образом связано и с изучением литературы — в самом широком понимании этого слова. Изучение литературного языка неотделимо и от общей истории языка и литературы соответствующих народов, так как с литературным языком — в том или ином понимании этого термина — мы сталкиваемся прежде

всего в истории языка и литературы. Тем самым изучение литературного языка связывается и с культурной историей данного народа, поскольку такие сопряженные с литературным языком явления, как письменность, литература, наука входят в орбиту и истории культуры. Вместе с тем литературный язык — при всей не вполне устраненной даже в настоящее время неопределенности понимания его существа — является одним из самых реальных орудий просвещения; а это означает, что изучение литературного языка соприкасается и с задачами образования, школы. Все это свидетельствует как о широте самой проблемы «литературный язык», так и о первостепенном научном и практическом ее значении. Первое, что необходимо, это — устранить противоречия и недоразумения в определении существа «литературного языка». Наилучший путь для этого, как мы могли убедиться из предшествующего изложения, обращение к истории языков. Было важно установить: за чем именно в истории различных языков закрепляется обозначение «литературный язык». Поэтому очень интересно для сопоставления с современностью ближе познакомиться хотя бы с некоторыми из тех трудностей и противоречий, которые встречались исследователям, пытавшимся двигаться по пути исследования литературных языков в досоветскую эпоху. При этом нет необходимости удаляться в глубь историографических исследований филологического характера, относящихся хотя бы к истории речевой культуры русской нации с начала XIX в. до самого начала XX в., и вспоминать К. Ф. Калайдовича, П. А. Плетнева, Н. И. Гнедича, А. X. Востокова, А. В. Никитенко, М. Е. Каченовского, Н. И. Надеждина, М. Н. Каткова, С. П. Шевырева, Ник. и Конст. Полевых, М. А. Максимовича, К. С. Аксакова, Ф. И. Буслаева, И. И. Срезневского, Я. К. Грота, А. А. Котляревского, а полностью даже А. И. Соболевского, Е. Ф. Карского, И. В. Ягича, И. А. Бодуэна де Куртенэ, В. А. Богородицкого и мн. др.

Целесообразно выделить в качестве иллюстраций и тщательно рассмотреть с историко-лингвистической и методологической точки зрения наиболее показательные, типичные и как бы дополняющие друг друга взгляды русских славистов и теоретиков-языковедов на место литературного языка в общей системе народных языков и на пути развития русской литературно-языковой культуры — хотя бы за первые десятилетия XX в.

2

В «Очерке современного русского литературного языка» акад. А. А. Шахматова содержатся следующие определения и синонимические соответствия термина «русский литературный язык». С одной стороны, литературный язык отождествляется с письменным языком: «Русский литетурный язык, — пишет А. А. Шахматов, — представляет явление глубокого культурно-исторического интереса... по своему происхождению русский литературный язык — это перенесенный на русскую почву церковнославянский (по происхождению своему древнеболгарский) язык... Употребление в качестве письменного языка чуждого, не народного языка видим в разных местах и в различные эпохи жизни человечества» ¹¹². С другой стороны, литературный язык акад. Шахматовым отличается или обособляется от письменного делового языка... «В результате процесса индивидуализации общеевропейской культуры в различных местностях средневековой Европы на место латыни выступают постепенно, ипритом в сравнительно недавнее время, местные, туземные языки; принимая функцию делового или литературного языка, эти языки пропитываются влиянием своего предшественника — латыни, накладывающей свою печать не только на словоупотреблении, но и на словообразовании и даже словоизменении, но в основании своем эти языки народные» (стр. 60).

Ср. также: «Уберечься от влияния все нарастающей этнографической среды церковнославянскому языку в его новом обличии (с конца XIV в. — В. В.) можно было только не надолго; в самом непродолжительном времени он наводняется народными элементами, нашедшими себе надежного союзника в деловом, приказном языке, облекающемся естественно в письменную форму и вырастающем именно в ней и благодаря ей» (стр. 64).

Отделяя «деловой» язык от «литературного», акад. Шахматов вместе с тем подчеркивал огромное значение делового письменного языка для развития русского литературного языка: ... «Создание делового, приказного языка, наиболее доступного влиянию языка окружающей среды, в сильной степени облегчило победу идее о слиянии книжного языка с народным. Но окончательное торжество этой идеи

¹¹² А. А. Шахматов. Очерк современного русского литературного языка. М., 1941, стр. 60.

увидел только XVIII в., осуществилась же она только в XIX в.» (стр. 62).

Для А. А. Шахматова постоянным синонимом выражения «литературный язык» в отношении русского литературного языка, по крайней мере до XIX в., служил термин «книжный язык». Вот два примера на выбор:

«Если искать сравнения истории образования русского книжного языка с историей образования других книжных языков, то ближайшую аналогию найдем, как кажется, в истории английского языка: она представляет постепенное проникновение французского, франко-романского основания, перенесенного с континента норманскими завоевателями Англии, элементами народными — англосаксонскими» (стр. 62).

«Богатство (русского) книжного языка в соединении с жизненностью, сообщенною ему московским наречием, обеспечило ему перевес не только в книжном употреблении, где он сохранил безраздельное владычество, но и в живом употреблении в качестве разговорной речи образованных классов... Впрочем, различие между книжным языком и разговорным устранено было окончательно еще не скоро: усвоив себе книжный язык как разговорный, образованные классы этим самым не внесли еще единства между обоими языками; до тех пор, пока в образованные классы не проникло сознание, что писать можно на том самом языке, которым говорят, книжный язык продолжал свою отдельную жизнь, питаясь в своей искусственности и архаичности или подражанием старым образцам, или следованием авторитету учебников, построенных на произвольных обобщениях и случайном материале. В XVII в. книжный язык уклоняется в сторону под влиянием нахлынувших в Москву представителей юго-западной образованности... Только в XVIII в. благодаря Ломоносову книжному языку узаконивается единственный путь развития и совершенствования — это следование за языком разговорным, слияние с ним...» (стр. 69).

«Книжный русский язык» до XIX в. в концепции Шахматова противопоставляется языку «народному», но не «разговорному». Напротив, уже в XI в. книжный язык, по Шахматову, был «разговорным языком духовенства и книжно-образованных классов» (стр. 62). В XIX в. книжный язык сливается с разговорным, «который, приобретая права книжного языка, облекаясь в письменную форму

для выражения высоких мыслей и чувств, этим самым ограждался от подражания языку просторечия и отмежевывался от него» (стр. 69). У Шахматова выражения «русский современный литературный язык» и «разговорный язык образованных классов» выступают как синонимы.

Кроме того, А. А. Шахматов, руководствуясь историко-диалектологической точкой зрения, считал возможным называть литературный язык «наречием». По его словам, «московское наречие стало источником жизни для книжного языка и с течением времени всосалось в весь чужеземный его организм... Московское наречие превратило книжный язык церковнославянский в близкое себе, в существе тождественное наречие» (стр. 68—69).

«... В настоящее время наш литературный язык должно признать одним из великорусских наречий (московским наречием), обнаруживающим в своем составе, во-первых, свою первоначальную природу (церковнославянизмы), во-вторых, свои древнейшие судьбы на Руси (южноруссизмы, украинизмы)» (стр. 70).

Итак, в представлении А. А. Шахматова, русский литературный язык — это язык письменный, однако первоначально резко отличавшийся от языка «письменно-делового», это — язык книжный, уже с XI в. ставший разговорным языком книжно образованных слоев общества, а в XIX в. это разговорный язык, «приобретший права книжного языка», и, наконец, это одно из великорусских наречий, именно — московское наречие. Вместе с тем, по определению А. А. Шахматова, «книжный язык XI в. — это непосредственный родоначальник нашего современного великорусского книжного языка» ¹¹³.

Противоречивая сложность и историческая неясность этой шахматовской терминологии очевидны. В ней растворяется проблема специфических — как внутренних, характерных именно для литературного языка, так и экстралингвистических, например культурно-исторических, обусловленных особой ролью литературного языка как орудия культуры, — закономерностей его развития ¹¹⁴.

¹¹³ А. А. Шахматов. Очерк древнейшего периода истории русского языка. Пг., 1915, стр XXXIX.
¹¹⁴ См.: В. В. Виноградов. История русского литературного языка в изображении акад. А. А. Шахматова. «Филолошки преглед», Beograd, 1964, № 3—4.

3

Интересно сравнить с шахматовским пониманием русского литературного языка в его развитии и в изменениях его строя и состава взгляды профессора Е. Ф. Будде — автора «Очерка истории современного литературного русского языка (XVII—XIX в.)» ¹¹⁵.

Древнерусский литературный язык рассматривается проф. Е. Ф. Будде как «письменный язык, язык церкви» и противопоставляется «языку разговорному» (стр. 2). Далее литературный язык отождествляется с «языком литературы» (стр. 3, 5 и др.). Кроме того, говорится о «литературном языке высшего общества» (стр. 4). С Петровской эпохи в языке русской литературы стали ярко отражаться индивидуальность и особенности воспитания или образования отдельных литературных деятелей. «Ясно, что таким путем язык новой литературы к XIX веку успел совершенно отдалиться, с одной стороны, от своего более раннего, так сказать, полуцерковного состояния, и от языка простого народа — с другой. Язык простого народа с заведением школ всякого типа оставался в среде неграмотной на том же уровне, на котором он был ранее, и отношения его к языку церковнославянскому оставались прежними, т. е. в нем были известны и даже были в употреблении некоторые церковнославянские элементы, в среде же грамотной русский язык переживал те же изменения, которые переживала сама литература в ее различных направлениях: писатель в своем языке отражал, в зависимости от своего образования и его характера, и малорусское, и польское влияние, и западноевропейское» (стр. 9—10). Таким образом, по мнению проф. Е. Ф. Будде, в XVІІІ и XIX вв. история русского литературного языка отражает многообразие индивидуальных писательских стилей, субъективных речевых вкусов и словесно-художественных влияний со стороны великих и значительных деятелей русской литературы. «Условия воспитания и образования осложнились и открыли доступ к литературному русскому языку со стороны индивидуальности автора, получившего возможность, вопреки старому времени, оказывать то или другое субъективное влияние на литературный язык» (стр. 10). Следовательно, русский литературный язык, общий в своем основном, структурном ядре, вместе с тем с XVII—XVIII вв.

¹¹⁵ «Энциклопедия славянской филологии». СПб., 1908.

разбивается, начинает дробиться на множество разнообразных литературно-стилистических потоков и ручьев. «... Язык Карамзина резко отличается от языка Сумарокова и Ломоносова не только в строе, но и в лексике, и отмечает собой вкусы эстетика-аристократа по взглядам на задачи литературы. Язык Пушкина носит на себе следы и старого языка нашей литературы, и диалектических наслоений, и индивидуальной творческой силы, и чутья языка; Гоголь пошел дальше Пушкина в приближении языка литературы к языку города и внес в язык новые диалектические примеси, отразивши на нем и свои личные особенности своего воспитания и образования» (стр. 10—11).

Общее направление развития русского литературного языка представляется Е. Ф. Будде как движение от «церковного языка» к «языку русской светской литературы» (стр. 39).

«Еще в древней Руси XIII в. мы резко различаем в памятниках письма два языка: язык церковных книг и язык деловых бумаг» (стр. 39). «Язык деловых бумаг», в соответствии с взглядами проф. Е. Ф. Будде, ближе к развивающемуся языку художественной литературы. Вопроса о том, можно ли считать оба эти языка средневековья — церковный и деловой — языками литературными, Е. Ф. Будде не ставит и не решает. По его словам, «внимательное изучение языка актов XIV и следующих веков, сравнительно с языком простого народа разных губерний нашего времени, доказывает: что деловой язык бумаг XIV в. точнее всего передавал живую разговорную русскую речь того времени; что этот деловой язык, захватив в своем дальнейшем течении... элементы церковного языка, стал родоначальником будущего языка светской русской литературы» (стр. 40).

По мнению Е. Ф. Будде, именно деловой язык явился основным фактором превращения русского литературного языка из языка церковной письменности в язык русской национальной литературы.

«... Наш литературный язык, — писал Е. Ф. Будде, — сделался мало-помалу из языка церковной письменности, основа которого восходит к церковнославянскому языку, языком русской литературы с тех пор, как отделился от языка церкви сначала в деловых бумагах до XVII в., а потом и в произведениях изящной литературы... Если мы просмотрим произведения русской литературы с Петра,

мы увидим, как постепенно проникал этот приказный язык со всеми своими синтаксическими оборотами, словами и формами в произведения русской литературы, именно, в драмы, интерлюдии, романы, повести и др. сочинения, которые все связаны общей основой приказного языка» (стр. 47).

В сущности, согласно взглядам проф. Е. Ф. Будде, русский литературный язык, бывший до Петровской эпохи языком письменности, затем, в XVIII в., становится языком русской литературы. В XVIII—XIX вв. литературный язык «переживал серьезный перелом и под пером писателей искал для себя твердой почвы: он колебался во всех отношениях и с того времени, как наша литература перестает быть только письменностью, начинает затрагивать широкий круг интересов; с того времени делается возможным влияние отдельных писателей с их складом понятий на язык литературы. Каждый писатель находит себе место в истории языка, что мы в древний период не могли заметить, потому что личность писателя скрывалась под общей оболочкой традиции и писатель растворялся в общем и однообразном типе начетчика и грамотея. Историк же языка найдет в этих периодах перелома и установки языка драгоценные данные для суждения и выводов о составе русского литературного языка и о силе наибольшего влияния составляющих его элементов: разобраться в этом историку помогут живые наречия русского языка при их сопоставлении с языком литературы в период его формирования и приспособления к тому, чтобы в письменном своем отражении стать впоследствии общим достоянием русской народности» (стр. 66). Таким образом, в концепции Е. Ф. Будде русский литературный язык с XVIII в. сливается с языком русской литературы, прежде всего художественной литературы. В историю литературного языка включается изучение индивидуальных своеобразий «языка» писателей. В процессе этого изучения диалектология, знание «живых наречий русского языка» оказывает историку литературного языка очень существенную помощь. Само собой разумеется, что расцвету русской литературы в XIX в. придается особенно важное значение в истории развития русского литературного языка, как оно рисовалось проф. Е. Ф. Будде. Но проблема формирования и развития русского национального литературного языка Е. Ф. Будде чужда. Он далек не только от ее изучения, но и от ее постановки.

«... Весь облик литературного нашего языка изменился и обновился в течение XIX в... Русский литературный язык в XVIII в. конструировался, можно сказать, во всех отношениях, и при сравнении русского литературного языка XVIII — начала XIX в. с русским языком XIX в. до его конца ясно видно, до какой степени окреп и установился язык русской литературы за последние три четверти XIX в.: как будто все в нем нашло свое место» (стр. 129). Следовательно, у проф. Е. Ф. Будде с понятием русского литературного языка связываются термины — «письменный язык», «язык церкви», «язык литературы», «церковнославянский язык», «деловой язык» или «язык деловых бумаг», «язык письменности», «язык изящной словесности» и т. п. Исторически эти термины и соответствующие им понятия не вполне разграничены. Подчеркивается все возрастающая роль индивидуальной стилистически-творческой деятельности крупных писателей в развитии русского литературного языка с середины XVIII в. Огромное значение придается влиянию народных диалектов на процессы формирования и развития русского литературного языка как общего культурного языка русского народа (см. исследования проф. Е. Ф. Будде о языке Сумарокова, Ломоносова, Пушкина, Гоголя, Мельникова-Печерского и других писателей XVIII и XIX вв.).

4

При всей неопределенности, противоречивости, иногда даже явной ошибочности употребления терминов и понятий, которые прилагались к русскому литературному языку в работах акад. А. А. Шахматова, акад. А. И. Соболевского, проф. Е. Ф. Будде и других историков русского языка дореволюционного периода, все же во многих случаях в них нельзя отрицать наличия некоторого социально-исторического подхода к этому общественному явлению, наличие отношения к литературному языку как к исторически изменяющемуся в своей структуре и в своем содержании орудию и фактору речевой и общей культуры народа.

Гораздо более узкие, односторонние и притом статические и явно антиисторические сведения о литературном языке иногда сообщались в общих трудах по теории языка, по общему языкознанию. Например, в «Общем языковедении» проф. А. И. Томсона читаем: «Рядом со множеством

народных говоров, составляющих в совокупности язык и служащих предметом научного изучения данного языка, у культурных народов существует еще общенародный (общегосударственный) язык (Gemeinsprache), который является языком литературы, школы, администрации, деловых и частных сношений и пр. в образованном обществе данного народа. Этот общенародный язык распространяется и поддерживается традицией образованного общества, школой и печатью... Нормой такого языка служит практическая грамматика и словарь, литература и традиция образованного общества... Но такой общенародный язык устного сношения образованного общества нельзя вполне отождествлять с языком литературы или вообще с письменным языком данного народа, так как в письменном изложении употребляются обоснованно слова, выражения и конструкции, которые казались бы неестественными в устной речи. Кроме того, в каждой специальной сфере, например в судебном и административном делопроизводстве, в лингвистике, медицине и пр., вырабатываются свои особые диалектические черты, главным образом стилистические и лексические... Такой общенародный язык выработался в разных странах различными историческими путями. Его появление объясняется насущной потребностью в таком общепринятом языке у членов культурного государства (курсив мой. — В. В.). Благодаря ей какой-нибудь говор становился постепенно во все более широких кругах орудием общественных, религиозных, литературных и пр. сношений, и затем уже начинали нормировать его при помощи грамматик и пр. и сознательно проводить его посредством школы и пр. Поэтому такой общенародный язык является до известной степени искусственным, в который писатели и грамматики вносили предумышленно те или другие изменения или ограничения. Немаловажную роль играла при этом мода и подражание высшему и образованному обществу. Вследствие нормировки общенародный язык является более постоянным, чем народные говоры...» ¹¹⁶ Итак, литературный язык — это язык литературы или вообще письменный язык народа. Это язык «до известной степени искусственный» или «полуискусственный» (стр. 369), он близок к «общенародному (общегосударственному) языку

¹¹⁶ А. И. Томсон. Общее языковедение. Гл. XI. Искусственные языки. Изд. 2. Одесса, 1910, стр. 365 и сл.

устного сношения образованного общества», но отличается от него «словами, выражениями и конструкциями», а также лексико-стилистической дифференциацией «специальных сфер» употребления (ср. ту же характеристику «общерусского» языка на стр. 38—39: это — «в известной степени язык искусственный, соединяющий в себе особенности нескольких наречий и находящийся под влиянием письменности, школы и иностранных литературных языков»). А. И. Томсон признает наличие общенародного (общегосударственного) языка только у «культурных народов». Но он отрицает, например, возможность создания самостоятельного общемалорусского (а следовательно, и белорусского) языка. «Помимо того факта, что исторически уже установился общенародный русский язык, практические выгоды, представляемые более распространенным языком, притом общенародным и общегосударственным, столь велики, что рядом с ними разные односторонние соображения и вкусы не могут рассчитывать на практический успех. Нужно еще иметь в виду, что в выработке общерусского языка участвовали также писатели и ученые из малоруссов» (стр. 337). Таким образом, отношение к литературному языку как «полуискусственному», как языку «общегосударственному», не связанному с историческими закономерностями развития наций, вносит в концепцию Томсона сильную примесь великодержавного шовинизма. Вместе с тем А. И. Томсон подчеркивает стабильность, устойчивость литературного языка сравнительно с народными диалектами. «Только полуискусственный литературный язык или общенародный язык, — пишет он, — может сделаться устойчивым вследствие подчинения его нормам грамматики, словаря, образцам выдающихся писателей и пр. и вообще письменности. Появление письменности ставит в особые условия то, вначале небольшое наречие, которое затем при посредстве литературы становится языком всех образованных членов народа» (стр. 369).

Само собой разумеется, что при таком понимании структуры и процессов формирования литературного языка ни о каких специфических законах его развития говорить не приходится.

Кроме того, у А. И. Томсона понятие литературного языка обрастает целой серией вспомогательных терминов: «общенародный язык», «общегосударственный язык», «язык литературы», «письменный язык культурного народа» и т. п.

Необходимо заметить, что в досоветскую эпоху термин «литературный язык» нередко употреблялся у нас в том же смысле, что выражение — «язык литературных произведений», а иногда и «язык художественной литературы». Например, проф. Н. М. Каринский в своей рецензии на третье издание книги В. И. Чернышева «Правильность и чистота русской речи» (Пб., 1914) упрекает ее автора в неразличении литературного прозаического и поэтического языков: «Автор, по большей части, не отличает материала прозаического от поэтического, приводя на данное явление одинаково цитаты из стихотворений (иногда торжественных и весьма образных) и прозы (иногда... самой будничной)... Поэты имеют свою особую литературную традицию. Эволюция поэтического языка несколько иная, чем прозаического: в нем свои условности... следовало бы ярко выделить особенности поэтической речи и тогда бы, конечно, многое, например, устаревшее для современного разговорного языка оказалось не столь устаревшим для литературного поэтического» ¹¹⁷. И в другом месте той же рецензии: «Литературный язык... автор противопоставляет письменному языку... Конечно, термин „литературный язык” вместо термина „язык образованного русского общества” или „общерусский язык” нужно признать прямо неудачным, запутывающим дело (ср. на стр. 40 противоположение литературному языку народного)» (стр. 105).

5

Само собой разумеется, что уже на основе рассмотренных выбранных немногих, но типологически характерных и предусмотрительно оцененных трудов можно было бы, кроме терминологической неурядицы, отметить и положительно оценить освещение ряда проблем, чрезвычайно важных и вместе с тем очень специфических, очень актуальных для истории литературных языков, например, изменения в соотношении и взаимодействии народных диалектов и литературного языка в разные эпохи, роль крупных литературных деятелей в развитии литературного языка нового времени и влияние их на это развитие, иерархия разных структурных элементов в историческом движении

¹¹⁷ «Журнал М-ва народного просвещения», 1916, январь. Отд. «Народное образование». Отзывы о книгах, стр. 107.

литературного языка, как-то: фразеология и синтаксис, закономерности изменений систем стилей в лигературно-языковом процессе и др. под.

В этом аспекте нельзя не вспомнить примечательной статьи нашего русского рано умершего казанского ученого, посвященной теоретическим проблемам исследования литературных языков. Это — статья А. Н. Боголюбова «Об изучении литературных языков. Методологический очерк» (Казань, 1914). А. Н. Боголюбов свидетельствует, что разрыв с филологией, типичный для младограмматического направления, «естественно должен был повести к временному пренебрежению литературными языками, которые являются промежуточною областью между филологией и сравнительно-историческим языкознанием» (стр. 7). Между тем сам А. Н. Боголюбов считает не только желательным, но и необходимым синтез филологического и лингвистического методов изучения литературных языков. «При филологическом изучении литературных языков, — говорит А. Н. Боголюбов, — следят за тем, как делалась эта история в прошлом данного народа; при лингвистическом изучении литературных языков восстановление их истории не будет последнею целью изучения: истории отдельных литературных языков должны выяснить свойства и природу этого специфического явления и его отношение к языку вообще» (стр. 7). Фактически при одном только филологическом подходе история литературного языка утратила бы свою лингвистическую специфику. «Правда, документальные показания письменных памятников продолжают привлекаться для подтверждения и для хронологической фиксации фонетических и грамматических изменений, констатированных сравнительным языкознанием, но изучение истории самих литературных писаных языков предоставляется собственно историкам литературы. А последние, вполне естественно, если делают экскурсы в область языка, то изучают его главным образом со стороны стилистической, и притом стараются выяснить не столько особенности грамматического стиля данного литературного языка в такое-то время, сколько особенности индивидуальных стилей известных писателей. А этот вопрос уже выходит за пределы лингвистики; в сущности он сводится к тому, как такой-то писатель сумел воспользоваться современным ему литературным языком для создания своих художественных произведений. Конечно, авторитет классических пи-

сателей является крепкой плотиной, сильно задерживающей развитие литературных языков, и вследствие этого является важным фактором в истории этих последних, с которым должен считаться и лингвист, но собственно индивидуальная стилистика выходит за пределы его области: предмет его изучения — язык прежде всего как коллективное явление.

Таким образом, письменные памятники, насколько они представляют художественный интерес, изучаются с точки зрения стилистической историками литературы, а в своей совокупности дают вспомогательный документальный материал для сравнительно-исторического языкознания; сам же по себе письменный язык, в своей истории и в своей сущности, покуда не служит предметом специального изучения, со специальными методами и специальной программой» (стр. 7—8).

А. Н. Боголюбов стремится определить специфику науки о литературном языке соответственно специфическим качествам самого ее предмета — языка литературного. В чем же заключается своеобразие литературного языка? «То обстоятельство, что он служит органом изящной литературы, конечно, не является существенным: ведь и до-литературный язык служил органом художественной, если и не литературы, то словесности, название «литературного» есть в сущности синекдоха, насколько мы связываем это название с «литературой», а не с «литерой» — буквой (как было первоначально: homo litteratus в противоположность homo rusticus значило именно человека грамотного, владеющего книжною латынью); по крайней мере в настоящее время языки «литературные» суть в то же время и государственные, и церковные (хотя бы отчасти), и научные, и деловые, и обыденные (например, в переписке между образованными людьми), а насколько они влияют на самую речь образованных людей, настолько образованный человек «говорит, как читает и пишет», эти языки всей жизни, всей данной культуры в целом» (стр. 8—9).

Здесь, очевидно, А. Н. Боголюбов связывает понятие и название литературного языка с национальными литературными языками, во всяком случае, с литературными языками национальной эпохи. Ведь в донациональную эпоху разные социальные функции в пределах того или иного народа могли выполняться разными языками и наречиями или диалектами, А. Н. Боголюбов, собственно,

определяет задачи изучения национальных литературных языков. Тут, по мнению автора, прежде всего необходимо выделить у письменно-литературного языка присущие ему общие свойства письменной речи в ее отличиях от речи говоримой, от языка «звуков». Некоторая... «эмансипация» от элементов звучащей речи «открывает письменному языку широкий простор для игры интонаций и ритмов» (стр. 13). Так намечается своеобразный отдел изучений литературного языка — ритмика.

«Описательная ритмика должна определить господствующие в данном литературном языке ритмические и интонационные схемы, а историческая — проследить историю этих схем» (стр. 13). Фразы текста, слагающиеся из тактов речи или разлагающиеся на них при чтении, мы всегда «интонируем и ритмизируем». «Индивидуальное своеобразие такого интонирования и ритмизирования, воспринимаемое и воспроизводимое нами чрез подражение при чтении или запечатлеваемое нами ради внушения другим в письме, более или менее соответствует тому, что называется „стилем” (le style est l’homme meme: Buffon „Discours prononcá a l’Académie française” 25 авг. 1753)» (стр. 12— 13).

Следовательно, уже в области ритмомелодики вырисовываются специфические новые лингвистические задачи изучения структуры литературных языков.

В области грамматической строй письменно-литературного языка значительно отличается от народно-разговорной речи. «К этому, — пишет А. Н. Боголюбов, — присоединяется широкая возможность влияния как со стороны раньше написанного на том же языке, так и со стороны чужих литературных языков, насколько данная литература и культура подвержена влиянию чужих литератур и культур, а это мы видим во всех новоевропейских литературах. При переводах, естественно, происходит подбиранье грамматических оборотов, наиболее близких к соответствующим иноязычным, не находящее параллели в данном иностранном языке само собой при этом устраняется, и скоро начинает чувствоваться как „подлое” (по терминологии Ломоносова), а, напротив, искусственные подделки под иноязычные обороты признаются чем-то изысканным, признаком „высокой” культурности. То же самое происходит и в словаре, а потому можно даже усумниться в правильности названия, например, хотя бы нашего дитератур-

ного языка русским, может быть, правильнее было бы говорить о международном европейском культурно-литературном языке в разных его видоизменениях,— между прочим, и в русском» (стр. 14).

Таким образом, А. Н. Боголюбов, недооценивая народных своеобразий национальных литературных европейских языков, выдвигает космополитическую точку зрения на развитие литературных языков Западной и Восточной Европы, позднее нашедшую особенно наглядное и острое выражение в концепциях А. Мейе и Порцига. Но, и это очень важно, проблема структурной и типологической общности процессов развития литературных языков «европейской цивилизации» и «европейского мышления» уже для А. Н. Боголюбова расчленяется на внутренне связанную, но разнонаправленную серию вопросов сравнительно-типологического синтаксиса, сравнительно-типологической семантики и стилистики литературных языков европейского цикла.

Вместе с тем А. Н. Боголюбов считал, что и в грамматике отдельного литературного языка особенный интерес представляет изучение «фразеологических отношений», изучение синтаксиса, а не морфологии. «Сам собою здесь навязывается предпочтительно аналитический путь исследования, — от строя к частям фраз, к словам, к частям слов и к элементам, а не наоборот, — от элементов к фразам» (стр. 15). Необходимо помнить также, что литературный язык «представляет нам значительную свободу фразеологических сочетаний» (стр. 15).

В области семантической и лексико-фразеологической, по мнению А. Н. Боголюбова, литературные языки характеризуются обострением «момента логической и эстетической оценки», широким употреблением «слов-понятий» в отличие от «свойственного разговорной речи почти безраздельного применения слов-ярлыков». Слова-понятия «стоят в более тесной связи между собою, чем слова-ярлыки; они образуют как бы сплошную сеть, которая накладывается на все существующее и которая вылавливает новые — более или менее научные— ценности» (ср. др.-рус. хитрость „ученость”, в связи с хватать; соврем. понять в связи с поймать, а также в значении „сплошь занять”: вода понимает поемные луга; ср. этимологическое значение слов: concipio, conceptio, conceptus, Begriff и т. д.). Установка этой тесной внутренней связи между словами как „понятиями”

естественно должна ослабить связь слов как „ярлыков” с соответствующими „вещами” (стр. 17). Поэтому А. Н. Боголюбов предлагает для исторической семасиологии литературных языков очень спорное и не очень точное название «исторической логики». А. Н. Боголюбову кажется, что предлагаемая им программа изучения литературных языков, соединяя преимущества старого «романтического» и нового «реалистического» лингвистических направлений, имеет в виду интересы не только исторического, но и теоретического языкознания и содействует синтезу филологии и лингвистики.

«Филолога интересует целый ансамбль данной духовной культуры, а лингвиста — одна языковая сторона этого целого, но интересует зато не только исторически, но и теоретически: он желает также и понимать эту сторону общественности и человечности, а поэтому старается рассмотреть ее со всех возможных точек зрения и во всех ее проявлениях» (стр. 20).

Нельзя отказать этой концепции в глубине и оригинальности. Однако до сих пор еще никто из исследователей русского литературного языка или других славянских литературных языков не попытался осуществить такую программу в ее внутреннем единстве и намеченной основной целенаправленности. Но — и это само собой разумеется — отдельные исследования, относящиеся к области ритмомелодики литературного языка и литературных произведений, к сферам их семантики и фразеологии, к анализу стилей литературной речи, бывали, есть и будут, но их теоретические основы в настоящее время очень разнотипны и методологически противоречивы, лишены внутреннего единства. Кроме того, концепция А. Н. Боголюбова не опирается на единую и внутренне цельную теорию развития языка вообще и литературного языка в частности в связи с законами развития общества, народа в разные эпохи.