|
| [349]
М. Л. Гаспаров (Москва) «Боемструй»: Русские футуристы в их борьбе с традиционным поэтическим языком и смыслом ввели в употребление понятие «сдвиг». В простейшем случае это смещение или уничтожение границы между соседними словами, в результате чего возникают новые слова, осмысленные или бессмысленные. Образцами такой словесной игры были расхожие старые каламбуры: «Слыхали львы за рощей в час ночной...» или «С винцом в груди лежал недвижим я». На них оглядывался первый паладин этого приема, А. Е. Крученых, в своих «Сдвигологии русского стиха» (1923) и «500 новых острот и каламбуров Пушкина» (1924). В его «сдвигологических» упражнениях можно было различить три степени: 1) когда слово, возникшее в результате сдвига, вписывается в стих, меняя смысл, но не разрушая синтаксиса (как в старых каламбурах): «Со сна садится в ванну со льдом» > Сосна садится в ванну со льдом; 2) когда не только меняется смысл, но и разрушается синтаксис: «Незримый хранитель могучему дан» > Незримый хранитель могу чемодан; 3) когда не только разрушается синтаксис, но и уничтожается смысл, слова становятся заумными. На этой третьей степени игра в сдвиги почти теряет смысл: ясно, что переразбить на заумные слова можно любую стихотворную строку множеством способов: Сос наса дитсявван усольдом, Сосн асадит сявва нусольдом и т. д. Но теряя художественный интерес, такая игра приобретает лингвистический интерес: спрашивается, чем руководствуются заумники, выбирая для демонстрации именно такие-то, а не иные разбивки? Неожиданный материал для рассмотрения этого вопроса предоставляет нам полузабытая книга, принадлежащая даже не футуристу, а критику футуризма: Анд. Шемшурин. Футуризм в сти- 350 хах В. Брюсова. М., 1913. А. А. Шемшурин (1872—1939), искусствовед и литератор-дилетант, специализировался на критике «противоестественности» модернистского стиля в лице Брюсова, демонстрируя, главным образом, возникающие в нем двусмысленности и нарочито понимая буквально метафоры и метонимии: «Бывал я, с нежностью, обманут» — в ком нежность, в обману том или в обманщике? «бесплодный взор» — а может ли быть плодовитый взор? С интонацией чисто академической заинтересованности он разыгрывал эту позу притворной художественной бесчувственности; В. Эмпсон, автор влиятельной в англо-американском литературоведении книги « Seven types of ambiguity » (1953) мог бы узнать в нем своего скептического предшественника. Первую свою книжку, «Стихи В. Брюсова и русский язык», Шемшурин выпустил еще в 1908 г. (Брюсов ответил антикритикой в «Весах», 1908, № 11). Во второй своей книжке Шемшурин заострил свои критические наблюдения параллелями с практикой начинающегося русского футуризма, вокруг которого в 1913 г. шли живые споры. Из лексики этих споров он и извлек понятие «сдвиг», неплохо описав его сперва на материале живописи, а потом на материале словесности (см. Гаспаров 1997). Для изучения особенностей семантики стиха, даже самого классического (особенностей привычных и поэтому ускользающих от сознания), собранный им материал драгоценен. При всей своей заботе об академической трезвости Шемшурин обычно не умеет удовлетворительно объяснить свои претензии к тому, что кажется ему семантическими оплошностями: «я отмечал примеры боли своего чувства» (с. 85). Тем замечательнее, что эта языковая чувствительность Шемшурина органическая или надуманная, неважно, — как правило, может быть объяснена двумя читательскими привычками, в которых поэтика 1900—1910-х гг. еще не отдавала себе отчета, но которые стали очень важными открытиями последующих десятилетий. Первая — это «теснота стихового ряда», понятие, введенное Ю. Н. Тыняновым в его «Проблеме стихотворного языка» (1924). Главное утверждение Тынянова: деление стихотворного текста на строчки налагает на него поверх членения синтаксического членение специфически стиховое, и оно часто оказывается сильнее синтаксического: читатель сильнее ощущает синтаксические связи внутри строки и слабее — синтаксические связи, перекидывающиеся за ее пределы. Пример этому Шемшурин приводит 351 еще в книжке 1908 г.: строфа в «После пира» Брюсова начинается «Но там, внизу, когда тумана / Раздвинулся густой покров», однако, читая первую строку изолированно, можно воспринять слово «тумана» как существительное женского рода: «какая-то тумана». «Что это — недомыслие или недобросовестность?» — негодовал Брюсов в антикритике. «Господину Брюсову было непростительно... не понять неловкости этой нескладной строчки, где слово муж. рода поставлено в такие соотношения, что образуется смешной случай перехода мужского рода в женский», — отвечал Шемшурин в своей анти-антикритике, приложенной к книжке 1913 г. (с. 85), и продолжал: «Если же г. Брюсов действительно писал по-новому... то ему было непростительно не видеть, что “тумана” это маленький “боемструй”…: именно здесь и есть и был сдвиг, и сдвиг именно грамматических родов». «Боемструй» — это для Шемшурина самый наглядный образец футуристического заумного сдвига; происхождение его вот каково. Вторая закономерность строения русского стиха, повлиявшая на читательские привычки Шемшурина, — это «асимметрия стихотворного синтаксиса», тяготение более тесных синтаксических связей в строке к ее концу. Эта тенденция была открыта лишь в последние десятилетия, она описана в статьях по лингвистике стиха — см., например (Гаспаров 1981, 2001; Гаспаров, Скулачева 1999). Из произведенных обследований видно, что, например, в русском полноударном 4-стопном ямбе слова, занимающие две последние стопы, чаще других имеют между собой синтаксическую связь, и связь эта чаще бывает тесной (например, атрибутивной), а слова, занимающие две средние стопы, наоборот, реже всего имеют синтаксическую связь, и связь эта чаще бывает слабой (предикативной, или при обособленном обороте, или между главным и придаточным предложением). Типичным будет синтаксическое строение строки «Ему чужда душа моя», а нетипичным — строение строки «Что ум, любя простор, теснит». Читатель привыкает к такому распределению синтаксических связей и готов вообразить их на ожидаемых местах даже там, где их нет. Вот это и является причиной таких воображаемых «сдвигов», как «боемструй» Шемшурина. Строфа в стихотворении Брюсова «Антоний» начинается:
352 Именно здесь вторую строку Шемшурин воспринимает со сдвигом: «Среди вспененных боемструй», последнее слово — род. пад. мн. ч. гипотетического существительного женского рода «боемструя». Такое восприятие кажется ему настолько очевидным, что не нуждается в обосновании: «Увидав этот сдвиг… я не мог представить себе, чтобы поэт, поставивший рядом два таких слова, не видел бы их игры, — настолько она казалась мне ясна» (с. 33). Однако обоснование для такой читательской иллюзии все же требуется, и оно налицо: это та привычная асимметрия стихотворного синтаксиса, о которой говорилось выше. Читательское подсознание привыкло, что в конце строки скапливаются теснейшие, атрибутивные связи, и встретив в середине строки определение «вспененных», оно ожидает тотчас вслед за ним определяемого существительного как у классиков, «Среди вседневных наслаждений» («Евгений Онегин», I), «Среди порочных упоений» («Бахчисарайский фонтан»), «Среди различных впечатлений» (Лермонтов), «Среди глубокой тишины» («Кавказский пленник»), «Среди окрестной тишины» (Жуковский), «Среди неверной глубины» (Жуковский), «Среди полночной темноты» (Языков, Лермонтов) и т. п. По этой — конечно, подсознательной ритмико-синтаксической инерции Шемшурин ожидал после «вспененных» немедленного существительного, и, не найдя его, склеил его сам; это делает честь его чувству стиха. Что причина именно такова, подтверждается другими примерами, подобранными Шемшуриным на собственный интуитивный слух. В приложении к книжке 1913 г. он перечисляет под номерами почти 400 «футуристических» аномалий брюсовского языка, с разделами: «множественность смысла», «переход смысла», «несоответствие», «ни к чему», «ошибки», «боемструй». В разделе «боемструй» — 41 пример (точнее, 42) сдвигов именно такого рода, как в этом примере. Большинство их точно так же заумно, образовано слиянием смежных слов и расположено в конце строки — там, где синтаксические связи всего тесней. Вот список, предлагаемый Шемшуриным. Все примеры взяты из последнего по тому времени брюсовского сборника «Зеркало теней» (1912). Страницы, для удобства сегодняшних читателей, указываются по изд.: Брюсов В. Я. Собрание сочинений. Т. 2. М, 1973 (кроме двух примеров из стихотворения «Я был не прав...», не включенного в это издание). Некоторые строки, процитиро- 353 ванные Шемшуриным фрагментарно, восстанавливаются полностью.
354
Почему автор усматривает сдвиги именно в этих случаях, хотя в принципе заумные слова можно образовать на любом стыке осмысленных слов? Судя по его списку, у него было для этого несколько мотивировок. 1. Первым побуждением к сдвигу-слиянию слов были для Шемшурина, по-видимому, составные рифмы. Обычно, как известно, в стихах рифмуется целое слово с целым словом, составные рифмы — исключения: «молодая — одна я». Поэтому возникает психологический соблазн воспринимать в составной рифме звуковой комплекс «одна я» тоже как целое слово «одная». В списке Шемшурина восемь «слов» образованы именно из составных рифм. Это почти все составные рифмы «Зеркала теней», за пределами списка остаются только простейшие случаи с частицами («что-то — позолота, тот же — схожи»). Вот эти восемь слов: 367: «В целом мире — как в пустыния»; 372: «Ты смеешься, отошлаты»; 384: «Меня ждалаты, тиха, ясна» (здесь это не рифма, но конец полустишия, где тоже может ожидаться рифма); 374: «Я целовала, береглая» 373: «Ах, только об одном 355 могу жалетья» 381: «Но, миг паденья, снежной глыбель» 371: «Прощаю все — и то, то ты лгаламие» 365: «В небо выходит не полкли». Примечательно, что о морфологическом или синтаксическом правдоподобии получающихся слов здесь нет речи. Только первый из этих примеров может быть понят как «в целом мире как в стране Пустынии»; да еще, может быть, в береглая можно усмотреть деепричастие от мнимого глагола «береглать». Сказать, какими частями речи и какими членами предложения являются ждалаты, лгаламне или полкли, невозможно (даже если лгаламне — это дат. пад. от существительного женского рода лгаламня, а полкли — прошедшее время от глагола полкнутъ, то это не укладывается в синтаксис). Для образования таких склеенных слов достаточно их фонетической слитности в рифме. 2. Когда образование «сдвинутых» слов происходит не в рифмующей позиции, то морфологическое и синтаксическое подобие становится для Шемшурина более существенным. Здесь образцами для него становятся известные примеры из шуток и детских воспоминаний, как переосмыслялись малопонятные стихи: «По небу полуночи ангел летел» > По небу, по луночи ангел летел (разделение слова: возникает предположительное слово луночь, вероятно — синоним неба); «Не гнутся высокие мачты, На них флюгера не шумят» > На них флюгеране шумят (соединение слов: возникает слово флюгеране, вероятно — название народа); «Шуми, шуми волнами, Рона» > Шуми, шуми, волна Мирона (сдвиг границы слов: вместо неизвестного имени возникает известное). Это основной корпус материала Шемшурина: по этому образцу строятся 20 его примеров, почти половина всех случаев. а) Существительные: 358: «Громаден иал» — некоторый предмет, называемый «иал»; 375: «Пышно иало» — подобный же предмет, называемый словом среднего рода «иало». 390: «В не новом мире гресыпрозы » — мир, в котором царит некая «гресыпроза». (Не «грезыпроза»: Шемшурин сохраняет оглушение з перед словоразделом, который сам же и отменяет). 357: «Я вернулся... к свету кшумузала» — к свету какого-то предмета, называемого «кшумузал». 376: «И мечтывалам угрюмым (откликаться)» — каким-то существам, каждое из которых называется (с ударением на 2-м слоге) «мечтывал» или «мечтывало». 389а: «В каких стихах пропел быгимны счастья!» — песнь, называемая «быгимн». 377: «И родине кующеков — стране, где живут какие- 356 то «кующеки» (фонетическое написание кующекоф — ср. 379 ослабляет, но не разрушает этот сдвиг). 392: «На время спит реки заглохшеглатъ» — создается существительное III склонения «заглохшеглать», обозначающее что-то характерное для реки. 382: «И во мраке обамы — видимо, “какой-то обамы”, существительного женского рода. 378: «Да будет подлиннавина!» — существительное женского рода I склонения; выбор именно этого словослияния из многих возможных мог быть подсказан морфемой -длин- в его длинном безударном зачине. 356: «Возвращают тайну цельности сновымира, словыдум» — род. пад. ед. ч. от существительного «сновымир», род. пад. мн. ч. от существительного «словыдума». 383: «Когда, почуяв фтележала» — вин. пад. ед. ч. от одушевленного «фтележал» или мн. ч. от «фтележало». 391: «И, может быть, опасна Какыта» — имя или название женского рода. 385: «Инаспростора голубого» — голубым является «инаспростор». б) Прилагательные: 359: «Но странно ясенипрекрасен… (простор)» у простора есть свойство «ясенипрекрасность». 369: «пустялая скорее побежит струя» — возникает правильно согласованное прилагательное «пустялый». 386: «О если б снова, беслесбеслова, (меня ждала ты...)» — по-видимому, краткая форма прилагательного «беслесбесловая». в) Глаголы: 393: «Тибея вновь, свой долг заканчивая» образуется как бы деепричастие от глагола «тибеть». Во всех этих случаях новое слово образуется из слияния двух или нескольких старых. Благодаря сдвигу границы слов новое слово образуется только дважды: в примере 388: «Какую сказку... Сотвори липмы» — видимо, адресату предлагается сотворить предметы под названием «липма» (ударение на 2-м слоге), и в примере 395: «Вабья тьяхтьмы. Бессильной кучей» видимо, это именительный падеж «вабья» (как «скамья») и родительный от «тьяхтьма» (как «тюрьмы») 3. Далее, мотивировка для образования «сдвинутых» слов может быть семантической: а именно, когда в результате слияния, разделения или передвижения словораздела случайно получается осмысленное слово, хотя бы и неуместное в контексте. Благодаря разделению новые, хоть и не заумные слова образуются в примере 370: «И снова ты станешь... Была я любимая...». Благодаря слиянию — в примерах 362: «Иду, и дышу ароматами мяты...»; 380: «И мы с тобой летим не к краю»; 396: «Где-то 357 блеснет мираж летучий»; 366: «Ливень, ибуря, игде-то». Пример 363: «Итак, я вернулся, ядома», видимо, опирается на пословицу «дома и солома едома». В примере 364: «Лишь выпи(л) слышен зыбкий всхлип» ради комического каламбура добавляется лишняя буква. Всего 7 примеров. Осмысленность получающихся слов, видимо, кажется Шемшурину недостаточно футуристичной, поэтому он добавляет бессмысленные варианты некраю, гдето, ибуря (возможен намек на непристойное созвучие), зыбкивсхли. 4. В трех случаях мотивировка «сдвига», по-видимому, чисто фонетическая. Простейший — 394: «Что наша жизнь? Трапапа круче». Здесь обыгрывается заурядная какофония на стыке слов, от которой предостерегали еще старые риторики. Другой — 387: «Но, покоряясь, рокуреки (должны стремиться в свой океан)». Слова объединены сильной аллитерационной связью; это близко напоминает фонетические игры футуристов и их (упоминаемых Шемшуриным) образцов из детской и сектантской зауми. Шемшурин настолько обрадован таким удачным примером, что делает примечание: «Если бы все приведенные мною созвучия и были бы даже незначительны, то одно это «рокуреки» способно доказать, что г. Брюсов — чистейший футурист. Не видеть, не слышать этого сдвига и не понимать, до чего он смешон, — нужно быть совершенно слепым человеком» (с. 182). Третий пример интереснее: при строках 368: «Дай мне испить животворящую, Горящую, как счастье, боль» Шемшурин отмечает: Животворящую, горящую. Слова здесь не изменяются; в чем же сдвиг? По-видимому, это значит: созвучие сливает выделенные два слова хоть и не в слово, но в тесное словосочетание, которого они не образовывали в стихе, будучи в нем разрезаны стихоразделом. Этот пример похож на рассмотренный выше пример 362: ароматами мяты. 5. Наконец, несколько примеров сдвига не имеют, как кажется, дополнительных мотивировок: получающиеся слова не укладываются в синтаксис, не имеют нового осмысления и не скреплены созвучиями. Это 4 случая: 361: «Дышиже радостным покоем»; 389б: «Какиипья слова нашел тогда»; 360: «Моя страна! Изамкнуткрук !»; 379: «Взамен венца похвал ислаф» (на «бессмысленности» множественного числа от таких слов, как «слава», Шемшурин настаивает неоднократно). 358 Таким образом, из 42-х сдвигов, которые Шемшурин усмотрел в «Зеркале теней», 83 % образуют заумные слова (исключения — 7 случаев, перечисленных в п. 3). 88 % образованы посредством слияния смежных слов (исключения, образованные посредством разбиения слов или смещения словоразделов, примеры 362, 368, 370, 388, 395). 48 %, несмотря на свою заумность, укладываются в морфологические и синтаксические конструкции русского языка (20 случаев, перечисленных в п. 2). Можно добавить, что из 37 мнимых «слов», образованных путем слияния реальных слов, в 14-ти случаях (больше трети) сливаются слова, имеющие сверхтесную связь (с предлогом, союзом, частицей: «иал», «глыбель», «быгимны»), в 3-х случаях — имеющие атрибутивную связь («кшумузала»), в 2-х случаях дополнительную («лгаламне»), в 1-м случае — обстоятельственную («фтележала»), в 3-х случаях — связь однородных членов («гресыпрозы»), в 6-ти случаях — предикативную («отошлаты», «ядома») и в 8-ми случаях — не имеющие никакой связи («рокуреки»). Наконец, из 42-х сдвигов 76 % приходятся на конец строки — то место, где всего тесней межсловесные синтаксические связи, которые, по-видимому, и подталкивают читательское восприятие к соединению двух обычных слов в одно заумное (исключения — примеры 361, 370, 276, 385, 389а-б, 393±396). Это — неожиданное и очень яркое подтверждение новообнаруженной асимметрии синтаксиса стиха. Таким образом, в своей подозрительности по части футуристических сдвигов в стихах Брюсова Шемшурин руководствуется двумя ощущениями: он ищет эти сдвиги в конце строки, там, где синтаксическая связь между последним и предпоследним словом всего теснее и побуждает слить эти два слова в одно; и он предпочтительно выбирает те случаи, где окончание получившегося заумного слова позволяет представить его правдоподобной для русского языка частью речи и членом предложения («среди боемструй»). Строка «Среди вспененных боем струй» раздражала его тем, что между средними словами в нем была сильная синтаксическая связь, а между последними словами не было никакой, тогда как ритмико-синтаксические привычки его чуткого слуха побуждали его ожидать противоположного. При желании он мог бы найти у Брюсова гораздо больше таких строчек: только в «Urbi et orbi» — «И кубки всех-отрав испив», «С его всходящим-тихо дымом», «И здесь служили-рабски мы», «Но ждет в 359 бездонной-бездне мгла», в меньшей степени — «И сердце жгучих-ласк вкусило», «И солнце острый-луч наводит», «Следила ярких-рыб стада». Но Шемшурин не обращает на них внимания, потому что они не складываются в правдоподобно выглядящие фразы (разве что «С его всходящим тиходымом» звучало бы, пожалуй, не хуже, чем «Среди вспененных боемструй»). Случайно ли внимание критика привлекли такие синтаксические конструкции именно у Брюсова, характерны ли они именно для этого поэта? Мы не знаем: синтаксис 4-словных строк брюсовского ямба еще не исследован так, как синтаксис Пушкина и Ломоносова. На первый взгляд, у Брюсова изобилуют, наоборот, строки традиционного строения, с ослабленной связью в середине, распадающиеся на полустишия: «Люблю простор, люблю камыш», «Брожу в лесах, где нет путей», «Я шел и пел, тянулась нить». Если окажется, что параллельно этому у него учащаются строки противоположного синтаксического строения, «Среди вспененных боем струй» и «С его всходящим тихо дымом», это будет очень интересно для истории русского стихотворного синтаксиса. Окажется, что в русском символистском 4-стопном ямбе происходит такая же синтаксическая революция, как когда-то во французском романтическом александрийском стихе: наряду со строками, разламывающимися на цезуре, появляются строки, синтаксически срастающиеся на цезуре. Цезура в 4-стопном ямбе понятие очень условное, но аналогии это не мешает. В заключение обратим внимание на одну особенность рассмотренного материала. Все «сдвинутые» строки вроде «Среди вспененных боемструй» напоминают известные предложения из формально правильных, но семантически пустых слов — вроде «Глокая куздра будланула бокра» Л. В. Щербы или « Pyroten konu lieren elatisch » P . Карнапа. В них понятна структура и семантика предложений («среди боемструй», обстоятельство места) и непонятна семантика слов: во всяком случае, Шемшурин не предлагает никаких своих догадок о том, на что похожи «рокуреки». Это интересно, потому что внимание Тынянова, открывателя «тесноты стихового ряда», было направлено именно на семантику отдельных слов («Смысл стихового слова» называлась II часть его книги (Тынянов 1965, 77-171)). Его привлекал не синтаксический, а семантический аспект тесноты стихового ряда. Он приводит примеры деформации стихотворного синтаксиса и мнимые синтаксические единицы, вроде батюшковского «И гор- 360 дый ум не победит / Любви холодными словами», и разрушение реальных синтаксических единиц анжамбманами на стихоразделах. Но в оглавлении он называет тему соответственного параграфа ( II , 3) «Влияние стиха на смысл слов», а это уже не точно. Он показывает, как стихоразделы между строками и ритм внутри строк подчеркивают, «динамизируют» слова в строке, т. е. придают им эмфатичность, многозначительность. Но когда он пытается показать, что это не только многозначительность, но и многозначность (или инозначность), это получается крайне неубедительно. Он записывает в прозаическую строку стихи Полонского «Кура шумит, толкаясь в темный / Обрыв скалы живой волной» (Тынянов 1965, 98) и настаивает, что по сравнению с этим в стихе слово «темный» обрастает дополнительными эмоциональными значениями, а может быть, и вовсе посторонними, навеянными, например, аллитерирующим словом «шумит» (?). Столь же неопределенны у него и все остальные наблюдения за игрой «колеблющихся признаков значения» в стихотворном языке. Вероятно, этим и объясняется то, что «Проблема стихотворного языка» фактически не оказала влияния на практику анализа поэтического языка, — несмотря на всеобщее уважение к имени и мыслям Тынянова. Может быть, обходный путь к семантической тесноте стихового ряда через синтаксическую тесноту стихового ряда поможет осмыслению и освоению этого плодотворного понятия. ЛИТЕРАТУРА Гаспаров М. Л. Ритм и синтаксис: происхождение «лесенки» Маяковского // Проблемы структурной лингвистики-1979. М., 1981. Гаспаров М. Л. «Люди в пейзаже» Б. Лившица 1 // М. Л. Гаспаров. Избранные труды. Т. 2. М., 1997. Гаспаров М. Л. Синтаксическая структура стихотворной строки // Славянский стих: лингвистическая и прикладная поэтика. М., 2001. Гаспаров М. Л., Скулачева Т. В. Синтаксис 4-стопного полноударного ямба // Поэтика. История литературы. Лингвистика: Сборник к 70-летию Вяч. Вс. Иванова. М., 1999. Тынянов Ю. Н. Проблема стихотворного языка. Статьи. М., 1965. |