Н. КОЖЕВНИКОВА

О СООТНОШЕНИИ ПРЯМОГО
И МЕТАФОРИЧЕСКОГО СЛОВОУПОТРЕБЛЕНИЯ
В РУССКОЙ ПРОЗЕ НАЧАЛА XX ВЕКА

В языке русской прозы начала XX в. увеличивается роль тропов. Это ведет к существенным изменениям в общем характере повествования. В прозе начала — первой

трети XX в. складываются своеобразные отношения между прямыми и непрямыми обозначениями. Для структуры текста характерны колебания от прямых к непрямым обозначениям и обратно. Этому способствует то, что некоторые приемы словоупотребления, которые носили эпизодический характер в литературе XIX в., приобретают широкое распространение.

На одном полюсе находится слово, направленное непосредственно на предмет, на другом — вытеснившая слово в прямом значении метафора-загадка. Метафоры-загадки в ряде случаев имеют самостоятельность: ”По утрам мох стоял весь в седом серебре” (Е. Замятин), ”Тысячи самоцветных камней -крупных изумрудов, брильянтов и рубинов — рассеяны по кораблям темнеющего рейда...”; ”Шли черно-зеленые, в белом сахаре, еловые леса” (И. Бунин). В других случаях метафора-загадка обозначает часть целого, которое названо словом в прямом значении: ”Дождется ль рябина студеных дней, нарядная, опустила она свои красные бусы к земле” (А. Ремизов), ”висит, висит над прудом, простирая лохматые руки, дуплистая березонька” (А. Белый), ”Одинокая пальма... опустила свое неподвижное опахало” (И. Бунин). Метафора-загадка может обозначать и целое, часть которого названа словом в прямом значении: ”Кляча шелестит ушами, словно придорожная ива запыленными листьями, с проклятой расейской ленью передвигает жухлые жерди, воткнутые в копыта” (А. Мариенгоф).

Для прозы этого времени характерно последовательное удвоение обозначений. В связи с этим получают распространение конструкции, в которых прямое и непрямое обозначение сосуществуют. Это метафоры-сравнения разных типов: скорлупа облаков, седой козырек бровей (Е. Замятин), змеи песков, снежно-облачный Зевс (И. Бунин), облачный титан (А. Белый); сравнения-приложения: песенка-ленточка, капелька-птичка (А. Ремизов), пульки-слова, бабочки-паруса (Е. Замятин), метафорические перифразы.

В однотипных ситуациях используются разнотипные

обозначения — прямые и метафорические! ”Быстро замыкается горизонт скалистыми и глинистыми ковригами, разделенными такими же логами и оврагами”; ”На юго-западе низко, но ярче и великолепнее всех сверкала розово-серебристая Венера. Темно-синяя глубь была переполнена повисшими в Млечном пути алмазами” (И. Бунин), ”Вверху — месяц, и внизу, в воде, месяц, а кругом — оклад старого, кованного чешуйками серебра. Чеканены по серебру — черные, молчаливые карбаса, черные иголочки мачты, черные человечки — мечут в серебро невидимый ярус (Е. Замятин). Фрагменты текста, соотнесенные по содержанию, выдерживаются в разных ключах: ”В незнакомом пространстве серопепельное облако дымилось и сверкало своими нижними краями на горизонте. Над ним небо казалось зеленым, а под ним развернули желторозовую ленту атласа. И вот она линяла” (А. Белый).

Слово в прямом значении и троп оказываются в одной и той же позиции. Конструкция однородных членов изначально предполагает семантическую однотипность объединяемых слов. Однако и в прозе XIX в., и в еще большей степени в прозе начала XX в., в этой конструкции объединяются, с одной стороны, слова в прямом значении, с другой, метафоры разных типов.

В ряд однородных членов наравне с прямыми обозначениями включаются метафоры-сравнения: ”На разные лады поднялся хохот: тут и щекочут кого-то, и кто-то, запыхавшись, порывается говорить. И смехи-всхлипы, и серебряные капельки звенящих звуков, рвущихся из широко разинутых ротиков” (А.Ремизов), ”Из безвременья, как над линией времени изогнулся он над прямою ль стрелою проспекта или над горькой, соленой, чужой — человеческой слезой?” (А. Белый), ”Белый, ни разу не стиранный еще китель, серебряные солнышки пуговиц, золотые жгуты на плечах”; ”На щербатом столе белые трупики папирос, курчавый пепел” (Б. Замятин), ”портрет Щедрина, глядящий исподлобья, нахмурив густые губернаторские брови и грозя детям страшной лопатой

косматой бороды” (О. Мандельштам).

Включение в ряд однородных членов метафор-сравнений характерно для прозы И. Бунина: ”Как хороша была с этой высоты долина, темный бархат ее лесов”; ”Вечер в поле встречает нас целым архипелагом пышных золотисто-лиловых облаков на западе, необыкновенной нежностью и ясностью далей”. Особенно разнообразны подобные сочетания в цикле ”Тень птицы”: ”копья минаретов и полусферы на султанских мечетях; ”песчаный берег с пальмами, бесчисленные мачты гаваней, каменные ленты волнорезов и сияющий белизной маяк на полуострове”; ”Их черные скуластые лица и черные палки ног”; ”глинистые ковриги гор, усеянные круглыми голышами, да кремнистые долины”; ”синяя лента неба над толпой и коридором домов”; ”громадная подкова гор, громадная долина”; ”пылают пятьдесят лампад и целые костры восковых свечей”.

Помимо метафор-сравнений, основанных на сближении вещественного с вещественным, в качестве одного из однородных членов используется генетивная конструкция с отвлеченным существительным: ”... о весенних радостях жизни, о холодных ветрах рока, о соловьях и розах в стране Блаженной!” (И. Бунин), ”Нет, русские мальчики не англичане, их не возьмешь ни спортом, ни кипяченой водой самодеятельности” (О. Мандельштам). В одном ряду с прямыми обозначениями оказываются и сравнения-приложения: ”они еще водятся: ”всех-давишь” — медведи-купцы, живые самовары-трактирщики, продувные ярославские офени, хитроглазые казанские ”князья” (Е. Замятин).

Как однородные члены используются прямое обозначение и метафора-загадка: ”дни стоят ясные, тихие, с чудесной свежестью и крепким морским запахом по утрам, с синим безоблачным небом, уходящим Бог знает в какую высоту, с золотом и пурпуром на деревьях, с безмолвными черными ночами” (А. Куприн), ”зал светился чуть-чуть; и луной, и кружевом фонаря” (А. Белый), ”Обгорелый город — переломленные колонны и врытые в

землю крючки злых старушечьих мизинцев — казался мне поднятым на воздух, удобным и небывалым, как сновиденье” (И. Бабель). Некоторые сочетания такого типа возникают в результате того, что одна часть целого обозначается словом в прямом значении, другая — метафорой: ”Потом я стою на носу и смотрю то на острую железную грудь, грубо режущую воду, то на лежащую мачту бушприта”; ”Близко прошла дикая горбина острова Марморы, и было весело смотреть на его блиставшие над водой обрывы, на сероватую зелень, покрывавшую его ребра и скаты (И. Бунин).

Появление метафор-загадок в ряде случаев обусловлено вариативностью тропов и связано с распадением сравнения или метафоры-сравнения. Метафора-загадка в таких случаях не самостоятельна, она связана с предшествующим тропом, в котором отношения между соотнесенными словами выражены более прямо и наглядно, и отсылает к нему. Метафора-загадка, принадлежащая к цепи соотнесенных тропов часто бывает непонятна или воспринимается как прямое употребление слова вне связи с ними. Это устраняется при соотнесении с предшествующими тропами. В этом отличие таких метафор-загадок от самостоятельных метафор-загадок, которые расшифровываются в данном замкнутом контексте, в котором и осуществляется и устраняется эффект загадочности.

Метафоры-загадки, возникшие в результате варьирования тропов, используются в качестве одного из однородных членов. Однородные члены такого типа содержатся в рассказе Чехова ”На пути”: ”от кучера и узла на девочку пахнуло сыростью”. Им предшествует сравнение, объясняющее смысл сочетания: 'Вслед за ним вошла невысокая, почти вдвое ниже кучера, женская фигура без лица и без рук, окутанная, обмотанная, похожая на узел и тоже покрытая снегом”. В повести Чехова ”Степь” содержится цепочка варьирующихся обозначений, заканчивающаяся появлением метафоры-загадки в составе однородных членов: ”Далее

шел Емельян. Этот был покрыт большой рогожей с головы до ног и имел теперь форму треугольника” — ”Внизу около воза стоял Пантелей, треугольник Емельян и великаны” — ”В промежутке между Пантелеем и треугольником светилось окно невысокой избы”. В рассказе Л. Андреева ”Оригинальный человек” отправная точка преобразований — также сравнение: ”С этого вечера Семен Васильевич начал ухаживать за негритянкой, мисс Коррайт, у которой белки глаз были как глубокие тарелки, а самый зрачок не более черносливины”. Когда сравнение превращается в метафору-загадку, возникают глагольные сочетания разных типов: ”Мисс Коррайт учащенно кивала черной головой, скалила зубы, широкие, как клавиши у фортепьяно, и во все стороны двигала своими тарелками”. И, наконец, прямое слово и метафора сталкиваются как однородные члены: ”... на пороге его встречали широкие, как фортепьянные клавиши, зубы и вертящиеся белые тарелки”.

Метафоры-загадки, возникшие в результате преобразования других тропов, включаются в ряд однородных членов в прозе Бунина. Цикл путевых очерков Бунина ”Тень птицы” содержит несколько таких пар: ”вижу только мачты да синюю ленту над волнорезом”; ср. ”лента неба”; ”среди однообразных палевых кубиков-домов стоят шероховатые стволы в перистых султанах” — ”Кругом пестрота людей и лодок, эти палевые кубики и пальмы”; ”...все необозримое пространство заштилевшего моря внезапно покрыла мертвенная, малахитовая бледность. Я стоял на юте ... и смотрел то на этот малахит, то на запад”. Аналогичным образом возникшие однородные члены есть и у других писателей: ”Шли боками огромные рамы с разноцветными стеклами. Солнце било в них, и они разноцветно вращались, как калейдоскоп” — ”Здесь было полутемно, после солнца и калейдоскопа” (Ю. Тынянов).

Также в ряд однородных членов попадают и чужие имена, которые отталкиваются от сравнения: ”Ему давали прозвания ”второго Паганини” и ”второго Сарасате” — ”Прежде всего я увидела его”, моего кумира, мою

демоническую натуру, моего гордого гения, моего ”Сарасате и Паганини вместе” — ”и толстая женщина, и старушка с чулком, и сам ”Паганини” улыбались блаженными улыбками...” (А. Куприн), ”На палубу входят толстый почтовый чиновник и Бисмарк” (М. Пришвин), ”... в мозгу его мелькали образы Най-Турса, рыжего Нерона и Мышлаевского” (М. Булгаков), ср. ”Все слушали ее, кто удерживал смех, кто с изумлением, и только одна Рогнеда Романовна, по долгу службы, с восторгом, да Малек Адель — с спокойной важностью” (Н. Лесков).

Как однородные члены сочетаются не только прямое метафорическое, но и прямое и метонимическое обозначение: ”Повысыпали на улицу и косматые маньчжурские шапки; и субъекты и шапки те растворялись в толпе”; ”И все перли и перли субъекты, косматые шапки и барышни” (А. Белый), ”Салопницы на плоских ступнях, чуйки в чепцах с ушами, мужики в бараньих шапках...” (М. Булгаков), ср. ”Офицеры, дамы, фраки — все сделалось любезно, даже до приторности” (Н. Гоголь).

Однородные определения также включают и слова в прямом значении и метафоры: ”светлый стекляный месяц”; ”старик с тусклыми свинцовыми глазами”; грифельный безлиственный осинник”; ”ровный, летний, атласный шум солнечного сада за окном” (И. Бунин), ”Веснушчатая, дощатая, выцветшая Агния почуяла какую-то каверзу, заерзала на стуле”; ”Голос — ровный, граненый, резкий...”; ”Шмит сделал шаг — отвесил генералу резкую, точную, чеканную, как и сам Шмит, оплеуху”; ”Шел злобно-твердый, отточенный, быстрый” (Е. Замятин); ср. ”... сверху стали сеяться мелкие иглистые капли холодного дождя” (И. Тургенев), ”Белая, подслеповатая ночь стояла над Петербургом” (Н. Лесков).

В классическом повествовании основа повествовательной речи — глагол в прямом значении, в прозе начала XX в. растет роль глагольных метафор и приобретает широкое распространение конструкции, в которых сочетаются глаголы в прямом значении и метафоры.

В рамках однородных членов объединяются не только глагольные метафоры в чистом виде, но и глаголы в прямом и в переносном употреблении, Отдельные случаи такого рода встречаются в литературе XIX в. При изображении персонажей: ”Он уже горел и волновался” (И. Тургенев), ”... с тех пор он еще более считал себя недостойным ее, еще ниже нравственно склонялся перед нею и еще выше ценил свое незаслуженное счастье” (Л. Толстой). При изображении природы в составе однородных членов используются антропоморфные метафоры. В этом отношении показательны многие описания в рассказах А. Чехова.

В литературе начала XX в. в состав однородных членов включаются глагольные метафоры разных типов: ”Он широко открыл глаза и скрытым огнем их опалил лицо женщины” (Л. Андреев), ”Черные стрижи над крестом день, утро, вечер в волне воздушной купаются, юлят, шныряют, здесь и там взвиваются, падают, режут небо: и режут, жгут они воздух, скребут, сверлят жгучим визгом воздух” (А. Белый), ”Тысячи черных стрижей кружат, сверлят полдневную тишину срипучим верезжанием. И море пепельно-сиреневых холмов, простирающееся окрест, дремлет, теряется в мглистой суши”; ”Правый берег его возвышается почти отвестной стеной и тоже щетинится лесной чащей”; ”Асбест рдел, змеился лазурными огоньками” (И. Бунин), ”Беззастенчиво громко разговаривали пропасти, по-кумовски перемывая косточки земле. Всюду, всюду, всюду судачили, сплетничали и сочились ручьи” (Б. Пастернак).

На таких колебаниях основаны не только отдельные предложения, но и развернутые фрагменты текста: ”Ветреный день — и поют золотые листья прощальную песню, срываются, крутятся — и за каждую веточку: еще хоть бы секунду... Белая Мареева, остромордая лайка, подняла гусей. Тяжелые, летели невысоко, посвистывали, секли синь крыльями<...>” (Е. Замятин).

Глагольная метафора может быть осложнена другими тропами: ”А когда вспыхивала молния и облака

вырисовывались тонкой встревоженной грудою теней, на поле от края до края ложился широкий золотисто-красный огонь, и колосья бежали, склонив головы, как испуганное стадо, — бежали в эту июльскую грозную ночь” (Л. Андреев). Один из редких способов осложнения глагольной метафоры — ее реализация: ”Засмеялась... Но в ту же секунду раскололся ее смех, покатились, задребезжали осколочки, хлынули слезы в три ручья” (Е. Замятин).

Асимметрия между однородными членами усиливается в некоторых случаях благодаря тому, что глагольная метафора сочетается с именной: ”И он порвал шелковые сети мира, восстал и одолел в борьбе” (И. Бунин), ”Лебеди прилетели, затрубили в печальные трубы” (Е. Замятин).

Прямое и метафорическое обозначения объединяются и в других конструкциях, предполагающих однотипность средств выражения, а именно в сложных предложениях. Сложные предложения включают в себя отрезки, выдержанные в разных ключах, поскольку подлежащие, сказуемые и целые предложения могут быть переданы по-разному.

Одно из сказуемых выражено метафорой, другое или другие — словом в прямом значении: ”На темном смоленом лице рот расцветал, зубы блестели, впереди было счастье” (Е. Замятин), ”Цветы цветут, и веселая зелень танцует в лучах, и смеется в лучах, чему-то обрадовавшись, Дарьяльский” (А. Белый).

Одно из подлежащих выражено словом в прямом значении, другое — метафорой: ”На стеклах плавали слезы и белели недолговечные снежинки”; ”Снежные сугробы подернулись тонкой ледяной коркой; на них и на деревьях дрожали слезы, по дорогам и тропинкам разливалась темная жижица из грязи истаявшего снега» (А. Чехов), ”Воздух был чист и тепел, талесы куполообразных вершин четки и близки, мокрые сады против балкона райски-свежи, густы и зелены”; ”Воздух долины становился голубым, вал Ливана синим”; ”Мелькают стволы высоких сосен в сугробах, толпами теснятся на пригорках

монахини-елочки в своих черных бархатных одеждах” (И. Бунин),

В одном из предложений сложного предложения оба главных члена выражены словами в прямом значении, в другом — метафорами: ”Орлов замолчал, но заговорили две серые бездны, сидевшие в глубоких глазницах” (А. Белый), ”Разверзлась Шмитова каменность, проступила на лице смертная мука” (Е. Замятин), ”Если бывают люди счастливы, если светит им порою безумное солнце радости...” (Ф. Сологуб). В сложных бессоюзных предложениях А. Белого, которые занимают развернутые фрагменты текста, сочетаются прямые и непрямые отрезки текста: ”С утра еще стали бить, стрекотать, пришептывать капельки; от взморья пер серый туманистый войлок; парами проходили писцы; отворял им швейцар в треуголке...”.

В разных ключах выдерживаются и разнотипные фрагменты текста, прежде всего повествование и описание. Границы между отрезками, выдержанными в разных ключах, могут быть и четкими и подвижными. В небольшом фрагменте текста — внутри абзаца -информативный отрезок сменяется метафорическим: ”Я дышу на стекло. Ледяной серебряный ковер плачет крупными слезами”; ”Мы идем по Страстному бульвару. Клены вроде старинных модниц в больших соломенных шляпах с пунцовыми, оранжевыми и желтыми лентами” (А. Мариенгоф). Фрагменты, организованные словами, непосредственно направленными на предмет, сменяются сгустками тропов: ”Женя все морщился: начиналась у него всегдашняя его боль где-то над самыми бровями.

Алексей Алексеевич взволнованно ходил взад и вперед.

А там, у пруда по саду, осень шла — красавица, последние прощальные дни — упоенье несказанное. Осень шла, рассыпая по небу серебряные камушки, сзывала хороводы белых звезд. Осень шла, поднимала по саду золотые хоругви, уставляла хоругвями черный пруд” (А. Ремизов).

Взаимодействие прямых и непрямых обозначений

возникает и при развертывании тропов. Исходное сопоставление становится источником двух рядов обозначений — прямого и непрямого. Взаимоотношения внутри ряда прямых и непрямых обозначений в простейших случаях однотипны — и тот и другой ряд строятся на отношениях смежности, например, на отношениях часть -целое, помещение — помещающееся. Объединенные внутренней связью самих реалий слова образуют два параллельных ряда обозначений: ”Мечети плечисты, полосаты, как абаи, все в огромных и пестрых куполах-тюрбанах” (И. Бунин), ”... в седом мху волос, как грустная ягода-голубень, были его глаза” (Е. Замятин), ”Мое тело словно старинная люстра. Каждый нерв звенит и бьется хрустальной каплей” (А. Мариенгоф), ”Земля лежала, как кошачья спина, поросшая мерцающим мехом хлебов” (И. Бабель). В некоторых случаях симметрия нарушается, и в развертывании исходного тропа участвует только метафора-загадка: ”С тонких круглоголовых лип падают тонкие волосы” (А. Мариенгоф).

Такое же соотношение между исходным тропом и подчиненными ему тропами складывается в развернутых фрагментах текста. Метафорическое высказывание, не имеющее опоры в прямом, создает эффект остранения. При развертывании тропа глагольные метафоры, развивающие его, оказываются рядом со словами в прямом значении. Таковы, например, сквозные метафоры в разных произведениях Е. Замятина. Исходное сравнение домов с кораблями в рассказе ”Пещера” — источник частных метафор: жители — пассажиры, комнаты — каюты, человек — машина, С этими образными параллелями связан и характер некоторых именных метафор и характер метафорических глаголов и деепричастий, которые сочетаются с глаголами в прямом значении: ”Механические руки и ноги. Поднимать и опускать их нужно какими-то цепями, лебедкой, как корабельные стрелы, и вертеть лебедку — одного человека мало: надо троих. Через силу натягивая цепи, Мартин Мартиныч поставил разогреваться чайник, кастрюльку, подбросил

последние обертышевские поленья... Все медленнее двигался Мартин Мартиныч, ноги увязали в зыбучем песке, все тяжелее вертеть лебедку. Вдруг цепь сорвалась с какого-то блока, стрела-рука — ухнула вниз, нелепо задела чайник, кастрюльку — загремело на пол <...> Мартин Мартиныч медленно встал с колен. Медленно, с трудом ворочая лебедку, взял со стола синий флакончик и подал Маше”.

Иногда метафора представляет собой одно из выражений некоторой обобщающей образной параллели, развивающейся в произведении. Образность романа Ю. Тынянова ”Смерть Вазир-Мухтара” связана с мотивом жизнь — плавание. К нему отсылает и метафора ”оттолкнулся от берега”, которая сочетается со словами в прямом значении: ”Тогда Грибоедов подошел к фортепьяно. Он нажал на педали и оттолкнулся от берега”.

Рассмотренные приемы словоупотребления в сочетании с некоторыми другими (например, повтором глагола, который употребляется то в прямом, то в переносном значении) создают колеблющийся рисунок повествования, который характерен для многих русских писателей начала — первой трети XX в., и отличает прозу этого времени от классической русской прозы.