Теория языка. Методы его исследования и преподавания: К 100-летию со дня рождения академика Л. В. Щербы. Л.: Наука, 1981. С. 20—27.

Ф. П. Филин

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О ЛЬВЕ ВЛАДИМИРОВИЧЕ ЩЕРБЕ

Все меньше остается людей, которые лично общались с Л. В. Щербой, поэтому мне представляется, что каждое вос­поминание о нем тех, кто его знал, может внести новые штрихи в живой облик этого замечательного ученого и человека.

Впервые я увидел Л. В. Щербу осенью 1931 г., когда поступил в аспирантуру Яфетического института, переименованного затем в Институт языка и мышления АН СССР (ИЯМ). Л. В. Щерба принимал самое деятельное участие в работе этого института, особенно кабинета славянских языков, до эвакуации из Ленин­града в 1941 г. в связи с грозными военными событиями того вре­мени. Мы, начинающие тогда языковеды, ходили на его лекции в ЛГУ, старались посещать все заседания, на которых он высту­пал. Одно время Л. В. Щерба руководил работой аспирантов- русистов в Ленинградском педагогическом институте им. А. И. Гер­цена, читал там лекции, и я, доцент этого института (по совмести­тельству), имел удовольствие встречаться с ним на педагогическом поприще как его младший коллега.

Л. В. Щерба 30-х годов — ученый с мировым именем, с ярко выраженным интересом к проблемам общего языкознания, русист, славист, романо-германист. Его внимание особенно при­влекали закономерности развития живых языков, хотя ему не были чужды и проблемы истории. Казалось, он знает все. Однако для него особенно характерно было то, что он никогда не навязывал своих мнений собеседникам, включая и студентов, только что переступивших порог высшего учебного заведения.

20

Читая лекции или разговаривая, он побуждал думать, стремился высекать искры самостоятельного лингвистического мышления у слушателя. Развивая то или иное положение, он часто по­вторял: «А, может быть, это и вовсе не так, ведь могут быть и со­всем другие решения». И это была не рисовка, а самая суть под­хода к делу. Все его творчество было размышлением. Он терпеть не мог шаблона, слепого подражания авторитетам. Он был пре­дельно скромен, мягок и ненавязчив в обращении. Однако, когда было нужно, проявлялась и твердость.

Мне хорошо помнится одно заседание кабинета славянских языков в 1934 г., когда я делал доклад по своей кандидатской диссертации, в котором пытался найти в русской диалектной лексике элементы «дологического мышления», находясь под силь­ным влиянием палеонтологии речи Н. Я. Марра. Л. В. Щерба страшно рассердился и потребовал у меня разумных доказательств наличия таких элементов. Таких доказательств, естественно, не было, кроме ссылок на Марра. «Да что Марр! Имя еще не до­казательство. Я сам Щерба, а не утверждаю просто так, зазря», и Л. В., как говорится, вылил на меня целый ушат холодной воды. Урок этот не прошел даром. И хотя я «в теории» еще долго находился под влиянием «нового учения о языке», в своей иссле­довательской практике старался придерживаться фактов и свои выводы и гипотезы подтверждать фактами. Впрочем, я ни о чем не сожалею. Школа Марра для нас, начинающих лингвистов, тоже была полезна: несмотря на ее просчеты, она манила своими безмерно широкими горизонтами, прививала вкус к творческой фантазии. А фантазия — крылья воображения, без которых уче­ный не ученый. Нужно только знать, куда лететь на этих крыльях. Путь полета определяет объективная действительность языка, от которой нельзя отрываться. Этому и учил нас Л. В. Щерба. А вообще нам, ленинградцам 30-х годов, очень повезло. Ленин­град того времени — самое крупное созвездие лингвистических талантов нашей страны. Мы росли в среде русистов-славистов, которых представляли Л. В. Щерба, С. П. Обнорский, Б. М. Ля­пунов, В. И. Чернышев, Л. П. Якубинский, Б. А. Ларин. Рядом были Н. Я. Марр, И. И. Мещанинов, С. А. Жебелев, В. Ф. Шишмарев, В. М. Жирмунский, В. В. Струве, И. Ю. Крачковский, Д. В. Бубрих, С. Е. Малов, Н. В. Юшманов. . . Было у кого учиться!

Среди этих звезд первой величины Л. В. Щерба занимал Свое особое место. Чтобы определить это место, нужно написать боль­шую обстоятельную книгу. И даже не одну. Таких книг пока нет. Здесь мне хочется сказать, что Л. В. Щерба стоял у начала ряда больших работ. В 1935 г. стала осуществляться идея созда­ния диалектологического атласа русского языка. В 1936 г. была создана Комиссия диалектологического атласа, председателем которой был избран Л. В. Щерба. Комиссия имела дальний при­цел: после разворота работ по русскому атласу приступить к со-

21

ставлению атласов других языков СССР. На заседаниях Комиссии и диалектологических совещаниях часто выступал Л. В. Щерба. К сожалению, выступления не стенографировались, протоколы велись небрежно (они не сохранились) или вовсе не велись. Па­мять человеческая несовершенна, и многое забылось. Запомни­лось лишь кое-что.

Л. В. Щерба считал, что прежде всего нужно освоить богатый опыт западноевропейской лингвистической географии, чтобы не изобретать заново велосипеда, изучить принципы составления атласов и технику подготовки карт. Сам он хорошо знал работы Жильерона, Венкера и Вреде, Доза, Яберга и Юда и других за­падных лингвогеографов. В 1936 г. в Ленинград на несколько месяцев приехал французский профессор Люсьен Теньер («Лукиан Георгиевич», как он просил называть себя по-русски). Л. В. Щерба дружески отнесся к французу, организовал несколько его вы­ступлений и всячески рекомендовал мне сойтись с ним поближе (что и было выполнено). В пропаганде достижений западноевро­пейской лингвистической географии активное участие принял также В. М. Жирмунский. Разумеется, речь вовсе не шла о меха­ническом переносе методологии и техники западной лингвогео­графии на русскую почву (на чем, в сущности, настаивал Л. Теньер, который был недоволен «компромиссом между традиционной рус­ской диалектологией и лингвистической географией»).

Л. В. Щерба говорил, что русские говоры «имеют свою особую стать». Из западноевропейской лингвогеографии нужно взять только то, что лучше поможет раскрыть в пространственно-исто­рическом плане свойства русского языка. Как он считал, русские говоры — уникальное явление. Мы их еще плохо знаем. «То, что заложено в системе русского языка, потенциально возможно в нем, но не реализовано в литературном языке, обязательно должно найтись в говорах, в них все есть». Отсюда установка на максимальную программу для собирания сведений для атласа, чтобы не делать из диалектных явлений только выборку, всегда по необходимости произвольную. Надо вычерпать из диалектного моря все существенное, и не только в фонетике и грамматике, но и в лексике и словообразовании (заметим, что Л. В. Щерба в это время рекомендовал своим аспирантам темы главным образом по словообразованию). В 1935—1936 гг. был составлен обшир­нейший вопросник по атласу (объем его значительно превосхо­дил известную «Программу собирания сведений для составле­ния диалектологического атласа русского языка», составленную под руководством Р. И. Аванесова, Б. А. Ларина и Ф. П. Фи­лина). Л. В. Щерба прочитал его, внес кое-какие поправки и со вздохом сказал: «Все-таки это не то, многое вы упустите. Разве что поможет делу тщательное изучение уже накопленного диалектологического материала, без учета которого хороший атлас немыслим. Особое внимание обратите на словарь Даля». На возражение, что с таким объемом работы нам не справиться,

22

он заметил: «Вероятно, это так, но ведь дело это будет служить науке не десяток-другой лет, а века; все же попробуйте справиться, у вас в запасе еще много лет жизни».

Экспедиция лета 1936 г. в район озера Селигер показала, что наш обширный вопросник непригоден в полевых условиях: подавляющее большинство вопросов оказалось без ответов, уча­стники экспедиции физически не могли выполнить непосильный для них объем записей. А ведь предстояло охватить запи­сями всю огромную европейскую территорию русского языка. Л. В. Щерба воспринял наше сообщение с грустью. В таком слу­чае, говорил он, изучение всех старых диалектологических запи­сей становится особенно необходимым, в стационарных условиях эту задачу можно выполнить: атлас получит историческую перспек­тиву (можно будет установить, что и как изменялось в говорах в XIX—XX вв., изоглоссы будут не так эфемерны, как в наше время разрушения говоров). Мы считали эту установку совер­шенно правильной, считаем это и теперь (по крайней мере по от­ношению к тем явлениям, которые были доброкачественно запи­саны нашими предшественниками). Результатом экспедиции на Селигер был «Лингвистический атлас района озера Селигер» М. Д. Мальцева и Ф. П. Филина, из-за войны вышедший в свет только в 1949 г. Л. В. Щерба ознакомился с рукописью атласа и дал ей такую оценку: для начала неплохо, но не забывайте, что это всего лишь проба пера, а вся работа впереди.

Устрашенные громадностью территории русских говоров и побуждаемые желанием закончить сбор материалов по крайней мере за два десятка лет (с привлечением вузовских сил страны), мы отказались от обширного вопросника 1935—1936 гг. (кажется, не сохранилось ни одного его экземпляра — он был рукописным), а напечатали краткий «Вопросник для составления диалектоло­гического атласа русского языка», изданный во многих городах страны и широко использовавшийся в полевой диалектологиче­ской работе в предвоенное время (на него были получены ответы из тысяч населенных пунктов). В обиходе он назывался «Вопрос­ником» ИЯМа.

Л. В. Щерба встретил появление «Вопросника» ИЯМа, что называется, скрепя сердце. Но он продолжал следить за работой над атласом до самой войны, принимал систематическое участие в заседаниях кабинета диалектологии ИЯМа. Им высказывались интереснейшие замечания по принципиальным вопросам и по «ме­лочам». Вспоминаю один курьезный случай. Мы не знали, как именовать общую географическую карту с названиями всех на­селенных пунктов и историческими сведениями. В своем сообще­нии я стал употреблять термин «грундкарте», известный в немец­кой диалектографии. Л. В. Щерба прервал меня и сказал: «К чему такой германизм, ведь мы же русские люди!» «А как назвать?» — спросил я. Л. В. Щерба задумался, а потом посоветовал: «На-

23

зовите ее обзорной картой». Так и появилась обзорная карта в селигерском атласе.

Последнее научное мероприятие Л. В. Щербы также связано с русским диалектологическим атласом. Проректор Вологод­ского педагогического института А. С. Ягодинский организовал в конце июля 1944 г. диалектологическое совещание, которым ру­ководил приехавший из Москвы Л. В. Щерба. Л. В. Щерба вы­глядел усталым и больным, но интерес к науке у него по-преж­нему был большим. Совещание решило заменить «Вопрос­ник» ИЯМа более обширной и упорядоченной «Программой». Л. В. Щерба уговаривал меня, приехавшего в Вологду с Ленин­градского фронта, на котором в это время установилось относи­тельное затишье, не возражать против «Программы». «Программа эта не вполне удовлетворительна, но все же она даст больше сведений, чем Вопросник». В то же время он подчеркивал свою прежнюю мысль: в атласе надо возможно полнее отразить накоп­ленные в XIX—XX вв. сведения о русских говорах, не надо ог­раничиваться синхронно-плоскостным описанием их современ­ного довольно неустойчивого состояния. Я согласился с пред­ложением заменить «Вопросник» «Программой» и впоследствии принял участие в ее доработке и редактировании, хотя сомнения у меня оставались (я помнил опыт полевой работы с большим во­просником 1935—1936 гг.).

На вологодском совещании было принято также решение раз­бить европейскую территорию русского языка на квадраты с ведущим областным центром в каждом. Предполагалось, что сотрудники областных научных центров (университетов, педин­ститутов) не только соберут весь материал для атласа каждого квадрата, но и своими силами создадут и опубликуют отдельные томы атласа; так, думалось, дело пойдет скорее. На этом пред­ложении особенно настаивали Б. А. Ларин и А. С. Ягодинский. Л. В. Щерба возражал. Есть уже одна проба пера (атлас Селигера), говорил он, зачем нам нужен еще десяток проб? Нам нужен весь атлас целиком, и было бы еще лучше, если бы пошли по пути Московской диалектологической комиссии, т. е. сразу взялись бы за создание атласа восточнославянских языков. Значимость та­кого атласа была бы неизмеримо выше, чем эти искусственные «квадратные атласы», спрос на которые будет ничтожным, если их даже удастся опубликовать. Мы не послушались этого муд­рого совета и жестоко поплатились. Из «квадратных атласов» опубликован только один, остальные пылятся в архиве, а значи­тельная и очень интересная в лингвистическом отношении часть русской диалектной территории осталась вообще за пределами атласа. Если бы с самого начала была взята установка на под­готовку целого атласа русского языка и была сокращена «Про­грамма» (что предлагалось, но не было принято), то мы уже имели бы опубликованный диалектологический атлас русского языка,

24

который с течением времени мог бы пополняться новыми томами или выпусками.

В Вологде Л. В. Щерба провел несколько занятий импровизи­рованного фонетического семинара. На семинаре он отвечал на вопросы и задавал их сам. Вот один из них: существуют ли в рус­ском литературном языке «чистые» гласные, не осложненные ни­какими привходящими элементами, даже если их взять вне потока речи? Кто-то из присутствующих уверенно ответил: «Конечно, существуют». — «Например?» — «Например, о». Тогда Л. В. Щерба попросил каждого из нас по очереди произнести о, становился рядом и внимательно прислушивался. Никакой специ­альной аппаратуры, конечно, не было, но его тренированный слух, казалось, мог различить все. И каждый раз он говорил: «Какой же это чистый о, когда у вас он начинается с призвука у», или: «У вас почти дифтонг, а не гласный о, плохо вы произносите». Когда были опрошены все, мы попросили самого Л. В. Щербу произнести чистый о. «И я не умею его произнести, так как он мыслим только теоретически (такое мысленное представление о нем, сложившееся в обществе, и есть фонема о, играющая смыслоразличительную роль). А вам, диалектологам, особенно нужно иметь хорошее ухо, так как в говорах произношение о очень различно. Жильерону повезло, что его помощник Эдмон, объездивший всю Францию, имел прекрасный слух — он раз­личал тончайшие оттенки звуков».

Когда мы в Вологде попрощались с Л. В. Щербой на вокзале, никто из нас не знал, что видим его в последний раз. Через не­сколько месяцев его не стало.

Л. В. Щерба стоял у истоков другого большого предприятия, которое окончилось более успешно, чем диалектологический атлас. В конце 30-х годов в Ленинграде возникла идея написать академическую грамматику русского литературного языка. Ду­шою этого дела стал Л. В. Щерба. Вот главные положения, которые он развивал на заседаниях в Институте языка и мышле­ния. Нужно написать фундаментальное пособие-справочник, ко­торым могли бы пользоваться не только специалисты, но и все образованные люди самых различных профессий. Главное в такой грамматике — показ всех правил и исключений из них, начиная с произношения и кончая синтаксическими конструкциями. Читатель должен знать, что правильно, на что нужно ориенти­роваться, и что неправильно, чего нужно избегать. Нормы в лите­ратурном языке — объективный факт, не зависящий от вкусов отдельного лица. В пределах норм существуют варианты пред­почтительные и менее предпочтительные, нейтральные и стили­стически окрашенные, устаревающие и завоевывающие права литературного гражданства. Все это предстоит установить, опи­раясь на авторитетные источники и на данные массового опроса (для чего бил составлен специальный вопросник), и изложить

25

четко, доступным и изящным языком, в грамматике. В этом глав­ная цель академической грамматики.

Конечно, никакую грамматику нельзя написать без теорети­ческих концепций. По замыслу Л. В. Щербы, нужно было опи­раться на все более или менее бесспорное (есть же такое в науке о языке), достигнутое в отечественном и зарубежном языкозна­нии, а главное, теория в таком пособии должна быть как бы скрыта от читателей, не отвлекать его от изложения норм, фактов языка, не раздражать, не уводить в сторону от познания объективно существующих явлений. Теории и гипотезы, пусть даже для кого-то очень привлекательные, но вызывающие дискуссию, по возможности должны быть устранены. Только в таком случае академическая грамматика будет по-настоящему авторитетна и полезна для всех. Можно ли написать такую «бестенденциозную» грамматику? Очень трудно, ответил Л. В. Щерба, но все-таки надо стремиться к такому идеалу. Пусть первое издание будет и не очень совершенным, полагал он, в последующих изданиях можно будет устранить обнаруженные недочеты, спорные поло­жения.

Работа началась по намеченному Л. В. Щербой плану. Многие главы были написаны, но остались неотредактированными. Сам Л. В. Щерба занимался прежде всего фонетикой. Обсуждались его мысли о полном и неполном (разговорном) стилях произноше­ния с их характерными особенностями. Война прервала начатое дело. Грамматика была закончена без Л. В. Щербы. Нужно сказать, что его установки в изданном в 1952—1954 гг. труде были реализованы только отчасти. В частности, мысли о разных стилях произношения заняли всего чуть больше одной страницы, хотя я хорошо помню, что излагались они Л. В. Щербой довольно развернуто, с большим количеством иллюстраций. В грамматике, особенно в ее синтаксическом томе, оказалось много дискуссион­ного, т. е. того, что, как считал Л. В. Щерба, академическому пособию противопоказано.

У меня с подготовкой академической грамматики связано одно не очень приятное воспоминание. На каком-то из заседаний Л. В. Щерба сказал, что было бы хорошо, если бы грамматика начиналась с главы «Русский язык», в которой в сжатом и до­ступном виде была бы изложена история русского языка (вклю­чая его литературную разновидность) и его современное состоя­ние. Но кто возьмется за это дело? По своей самонадеянности (в молодости мы, кажется, все самонадеянны) я сказал, что по­пробую написать такую главу. «Ну что ж, попробуйте», — ска­зал Л. В. Щерба. Глава была написана и размножена на машинке. Обсуждение ее началось. . . гробовым молчанием. «Если никто не хочет выступить, то скажу я. Вы, Федот Петрович, можете напечатать свою работу в любом сборнике или любом журнале, но для академической грамматики она не годится. У Вас получи­лось все или почти все спорно, а это для нашей работы плохо

26

(далее последовал разбор спорных положений). Вы со мной не согласны?» Я ничего не ответил, только попросил вернуть мне все машинописные экземпляры главы. (В тот же день они были уничтожены мною вместе с оригиналом — таков был авторитет Л. В. Щербы). «Кто же все-таки может написать такую главу? — вслух размышлял Л. В. Щерба. — Не знаю. Вот был бы жив Шахматов, он бы мог». Академическая грамматика так и оста­лась без задуманной ее вдохновителем главы. А мне лично был дан хороший урок.

Были и другие уроки. Помню, еще в те далекие годы я заин­тересовался проблемой происхождения «аканья». Меня не удо­влетворяла господствовавшая тогда редукционная гипотеза А. А. Шахматова. Л. В. Щерба в одной из своих бесед сказал: «Обратите внимание на характер общеславянского о, который, по всем данным, был очень открытым гласным, почти а, во всех позициях. В дальнейшем под ударением он лабиализовался, а в неударном положении мог развиваться двояко: лабиализо­ваться (оканье) и утратить лабиализацию (аканье). Ведь может быть, что оканье и аканье одинаково древни. Впрочем, — до­бавил он свое типичное щербовское, — может быть, это и не так, подумайте над этим сами». И я подумал, развив впоследствии свою гипотезу происхождения аканья и оканья.

А сколько Л. В. Щерба помимо своих публикаций давал со­ветов окружавшим его лицам, всей нашей науке о языке? Он имел не только большой талант. Он был щедрым, любил и мог дарить свои идеи.

[27]

Рейтинг@Mail.ru