Ю. М. Лотман. Избранные статьи. В 3 тт. Т. 3. Таллинн, 1993. С. 428—429.

428

Несколько слов к проблеме «Стендаль и Стерн»

(Почему Стендаль назвал свой роман «Красное и черное»?)

Вопрос, поставленный в подзаголовке настоящей заметки, представляет собой не только научную проблему, но и название известной статьи Б. Г. Реизова, посвятившего этому вопросу обширное и остроумное разыскание. Начав с указания на то, что «критики до сих пор теряются в догадках»1 по этому поводу, Б. Г. Реизов закончил свое эрудированное исследование, представляющее свод всех когда-либо высказанных по этому поводу соображений, пессимистическим размышлением, фактически означающим, что ответа на поставленный в заглавии вопрос нет, да и искать его нецелесообразно: «Уже то обстоятельство, что название вызвало столько различных толкований, далеких от замысла автора, говорит о суггестивности названия. Оно вызывает ассоциации различного свойства, связанные с эмоциональными тонами и идейной основой романа. В «красное» и «черное» можно вкладывать любой смысл...»2

Кроме известного чувства неудовлетворения, которое оставляет подобный вывод, он вызывает еще и вопрос: как можно говорить о толкованиях, «далеких от замысла автора», если замыслы автора нам неизвестны? Ведь сам Б. Г. Реизов отводит как недостойное внимания высказывание Стендаля: «красное» означает, что если бы Жюльен родился раньше, он был бы солдатом, но в это время он должен был надеть на себя сутану, отсюда «черное», хотя слова автора пересказаны нам его ближайшим другом Д. Форгом3. При этом Б. Г. Реизов не берет под сомнение добросовестность или осведомленность мемуариста, а дезавуирует его свидетельство справкой об отсутствии во французской армии красных мундиров, как известно, бывших в эпоху наполеоновских войн признаком англичан. Исходя из этого соображения, Б. Г. Реизов считает, что многочисленные авторы, отнесшиеся к свидетельству Д. Форга с доверием, ошибались. В этом случае придется признать, что замысел автора нам неизвестен.

Представляется, что свет на вопрос может пролить следующее соображение, упущенное из виду исследователем: заглавие «Красное и черное», которым Стендаль заменил первоначальное «Жюльен», представляет собой цитату-отсылку к тексту «Тристрама Шенди» Стерна. Здесь в истории Лефевра читатель находил спор о сравнительных достоинствах военной и духовной карьеры, причем капрал Трим утверждал, что священники отличаются от солдат лишь лицемерием.

«Вот этого не следовало говорить, Трим, — сказал мой дядя Тоби, ибо один Господь знает, кто лицемер и кто нет <...>. А тем временем, Трим, мы можем быть уверены, для нашего успокоения, — продолжал мой дядя Тоби, — что Всевышний Бог настолько добрый и справедливый управитель

1 Реизов Б. Г. Почему Стендаль назвал свой роман «Красное и Черное»? // Реизов Б. Г. Из истории европейских литератур. Л., 1970. С. 170.
2 Там же С. 186.
3 Там же. С. 186. 3 Там же. С. 173.


429

мира, что, если мы только исполнили в нем свои обязанности — никто не станет и спрашивать, сделали ли мы это в красных мундирах или в черных кафтанах»4.

Стендаль, конечно, читал «Тристрама Шенди» в подлиннике. Однако его внимание к этим строкам могло быть обновлено четырехтомным полным собранием сочинений Стерна во французском переводе, появившимся в Париже в 1825 г., незадолго до начала работы над «Красным и Черным». Во французском переводе интересующее нас место звучало так: «...Dieu est un maître si bon et si juste, que, nous avons tousjours fait notre devoir sur la terre, il ne s’informera pas si nous en sommes acquittes en habit rouge ou en habit noir»5.

Таким образом, слова Стендаля, переданные его другом, заслуживают внимания. А ссылка на цвет мундиров французской армии прямого отношения к делу не имеет, так как у Стендаля речь идет не о какой-либо реальной форме обмундирования, а о литературной ассоциации. Однако выяснение источника загадочного заглавия романа позволяет также привлечь внимание к мало изученной проблеме отношения Стендаля к стернианской традиции. В «Тристраме Шенди» так же, как и в романе Стендаля, сквозной темой является сопоставление черной рясы Йорика и красного мундира дядюшки Тоби. Однако всепроницающая ирония Стерна в равной мере распространяется и на проповеди первого, и на игрушечную крепость второго. Идея иллюзорности любой деятельности, лежащая в основе взгляда английского романиста, сменяется у Стендаля мыслью о призрачности любого поприща в позорный момент истории. Стендаль не полемизирует со Стерном — он помнит о нем и рассчитывает на такую же память в читателе.

Но именно здесь проявился глубокий разрыв Стендаля со своим временем: читатель (и критик) 1830-х гг. вычеркнул XVIII в. и его уроки из своей культурной памяти. Намек остался не понятым ни современной Стендалю литературой, ни ее исследователями.

1985

4 Стерн Л. Тристрам Шенди. Спб., 1892. С. 384.
5 Oeuvres complètes de L. Sterne, traduit de l’anglais par ur sociètè de gens de lettres. Paris. 1825. T. 2. P. 163.

Рейтинг@Mail.ru