II

РАЗВИТИЕ ТЕОРИИ И ПРОБЛЕМАТИКИ ИЗУЧЕНИЯ НАЦИОНАЛЬНЫХ И ЛИТЕРАТУРНЫХ ЯЗЫКОВ в 40—50-е ГОДЫ

1

Исторические обобщения и выводы, достигнутые в советскую эпоху в широком кругу теоретических и практических вопросов формирования и развития национальных и национальных литературных языков, оказывали с 30—40-х годов XX в. большое влияние на конкретные исследования советских филологов, посвященные истории отдельных литературных языков Запада и Востока, например русского, украинского, белорусского, латышского, литовского, молдавского, армянского, грузинского, таджикского, узбекского, азербайджанского, чувашского, арабского, японского, китайского и др. Вместе с тем эти новые точки зрения, естественно, определяли постановку и освещение соответствующих вопросов в наших работах по общему языкознанию и по теории и истории развития национальных языков как народов Советского Союза, так и зарубежных.

В качестве иллюстрации можно сослаться на «Введение в языкознание» акад. А. С. Чикобава.

Во «Введении в языкознание» А. С. Чикобава вопрос о литературном языке освещен довольно широко, но не во всех отношениях достаточно точно и определенно. Быть может, основным недостатком трактовки этого вопроса у А. С. Чикобава является невыдержанность или нестойкость исторического отношения к вопросам развития литературного языка. Это прежде всего сказывается в расплывчатости постановки вопроса о «чужеземных языках» в качестве литературных языков. Вот относящиеся сюда места из «Введения в языкознание».

«Литературный язык, возникший на базе территориального диалекта соответствующего языка, как правило, служит общим языком народа, нации. Но бывает и так, что в качестве литературных языков выступают чужеземные языки. Это искусственные общие языки, не имеющие корней в живой народной речи.

Таким был, например, латинский язык для народов Западной Европы в средние века, таким был арабский язык для многих народов Ближнего Востока в течение веков.

Лишенный естественной основы в родной речи населения, такой общий язык может держаться лишь до поры до времени. Искусственный язык чужеземного происхождения сменяется родным общим языком» ²⁵.

Как известно, «пора-время» функционирования чужих языков в качестве литературных языков в основном строго ограничена периодами, предшествующими развитию наций и национальных литературных языков.

Также недостаточно определенно раскрыта в историческом аспекте проблема общенародности «устного общего» и литературного языка. Об этом говорится так: «Устный общий язык может выработаться лишь при наличии особенных условий. Обычно устный язык существует лишь в виде территориальных диалектов. В них и находит воплощение общенародный язык; то общее в лексике и грамматическом строе, что объединяет живые диалекты, и есть реальность общенародного языка» (стр. 121).

Из этих слов явствует, что «общий устный язык» и «общенародный язык» — вещи разные. Общенародность же по словам А. С. Чикобава, «должна являться основным принципом существования и развития литературного языка, вытекающим из его сущности, из характера взаимоотношений с диалектной, устной речью» (стр. 119).

Таким образом, здесь прежде всего остаются неясными исторические условия «выступления» чужих языков в качестве литературных языков народа или народов. Употребление слова «нация» делает вероятным допущение, что речь идет о периодах национального развития. Вместе с тем не дается никаких точных указаний на связь и соотношение терминов и понятий: «литературный язык», «национальный язык» и «общий язык». Недоумение по этому воп-

²⁵ А. С. Чикобава. Введение в языкознание, ч. I. M . 1953, стр. 120—121.

росу возрастает при чтении следующих строк: «С другой стороны, общим языком может быть язык устный, не литературный. Пример такого языка имеем в „бол мацц” („язык войска”), являвшемся (в XVIII—XIX вв.) общеупотребительным для представителей всех диалектов аварского языка (в Дагестане). В основе „бол мацц” лежало северное хунзахское наречие» (стр. 121). О функции «бол мацц» более широко писал другой кавказовед, Ш. И. Микаилов, в работе «Литературные языки Дагестана». В развитии аварского литературного языка сыграл большую роль «болмац», т. е. устный общий язык, язык междиалектного общения, возникший на основе северных диалектов аварского языка. Задолго до революции на «болмаце» стали издаваться многочисленные произведения религиозного характера. На этом языке после Октябрьской революции появились и первые произведения молодой аварской художественной литературы. Аварский литературный язык, опираясь во многом на «болмац» в своем развитии, стал средством приобщения к советской социалистической культуре тринадцати мелких племенных этнических групп Дагестана, относящихся к андо-цезским народностям (цезы — дидойцы, андийцы, бежитинцы, ботлихцы, годоберинцы, гинухцы, гунзибцы, тиндинцы, багулалы, чамалины, ахвахцы, хваршины, каратинцы). В настоящее время все взрослые андо-цезы являются фактически двуязычными, а часто и триязычными. «Наряду с родным языком, на котором они говорят дома, в семье, каждый взрослый цез, тиндинец, андиец повседневно пользуется аварским языком на собрании, при встрече с жителем другого селения. На аварском языке он читает книги, газеты, пишет письма, поет песни. На аварском же языке идет и преподавание в школе до пятого класса. С пятого класса оно ведется на русском языке, как и во всех дагестанских сельских школах» ²⁶.

Некоторые произведения устной словесности, созданные на определенном диалекте, могут благодаря присущей им художественной силе получить распространение за пределами своего диалекта. С течением времени они могут стать общим народным достоянием. «Так, например, в сванском языке — четыре диалекта, письменного языка нет,

²⁶ Ш. И. Микаилов. Литературные языки Дагестана. — ВЯ, 1955, № 6, стр. 94—95.

а песни поются в форме ныне чуждой всем диалектам» ²⁷. Что в этих рассуждениях под «общим языком» разумеются совершенно различные вещи, очевидно.

Во «Введении в языкознание» у А. С. Чикобава нет твердости и логической ясности в определении связи терминов и понятий — «литературный язык», «письменный язык» и «язык художественной литературы». «„Литературным языком” — в языковедческом понимании — называется не только язык художественных произведений, но и язык научных исследований, политических трактатов, язык журналов и газет — словом письменный язык”» (стр. 115—116)

Вместе с тем не все формулировки, относящиеся к характеристике национальных языков и процессов их образования, являются исторически оправданными. Двусмысленной и неопределенной остается, например, такая формула: «Литературный язык становится общенациональным языком, когда сформируется нация» (стр. 116). Но ведь этот процесс — не механический, изменяются отношения литературного языка к народно-речевой базе и к «чужим языкам» средневековой культуры, изменяются взаимоотношения национального литературного языка и народных диалектов. И вообще вопрос об отношении литературного языка к народно-разговорному в разные периоды истории народа у А. С. Чикобава не получает всестороннего и исторически обоснованного решения. Он заменяется вопросом о взаимоотношении литературного языка и диалектов без освещения исторического соотношения и иерархии самих диалектов, путей образования интердиалектов и койне. Однако и этот вопрос в основном освещается применительно к эпохе существования и развития национальных языков. «Все национальные языки, — утверждает А. С. Чикобава, — языки литературные» (стр. 116). Этот афоризм, отчасти справедливый, вдруг повертывается к читателю банальной и для многих неясной своей стороной: «но не все литературные языки являются национальными» (там же). Характеристика литературного языка донациональной эпохи также лишена точных социально-исторических черт: «Литературный язык того или иного народа, созданный до сформирования соответствующей нации, как общий язык, служит объединяющим фактором в жизни народа» (стр. 116). Проблески исторического отношения

²⁷ А. С. Чикобава. Указ. соч., стр. 121.

к проблеме развития литературного языка заметны в таком обобщении:... «На всех этапах существования литературного языка жизненно важным является отношение литературного языка к территориальным диалектам» (стр. 116).

Однако далее это отношение характеризуется главным образом применительно к эпохе развития единого национального литературного языка.

«Многообразию диалектной речи, — учит А. С. Чикобава, — противополагается единый литературный язык; единство письменного языка и составляет его силу. Литературный язык призван быть общим языком» (стр. 117).

Несомненно, что во «Введении в языкознание» А. С. Чикобава поставлено много важных вопросов, относящихся к истории литературных языков. Проблема функционирования и развития литературного языка в идее как бы пересажена на почву конкретного исторического изучения. Подчеркнута важность разграничения путей и способов, а также законов движения литературных языков в донациональную и национальную эпохи ²⁸. Однако прямых и вполне определенных ответов на все эти вопросы здесь еще нет, очевидно, в силу трудности и недостаточной исследованности существа дела.

2

Естественно, что в советское время многообразие процессов формирования национальных литературных языков народов Советского Союза, чаще всего впервые приобщившихся к письменности, оживило интерес к исследованию и историческому осмыслению разных типов и путей формирования национальных литературных языков прежде всего у народов самого Советского Союза, а затем и Западной Европы.

История и теория развития литературных языков становится одной из самых живых, богатых конкретными результатами и широкими обобщениями областей языкознания, особенно интенсивно подвергающихся научно-исследовательской разработке в Советском Союзе с середины 30-х годов XX в.

²⁸ Особенно сложны языковые ситуации и соотношения литературных языков в многонациональных странах Азии и Африки (см. «Современные литературные языки стран Азии». М., 1965).

Те общие закономерности и тенденции развития разных национальных — и прежде всего славянских литературных языков, которые были обнаружены и определены у нас в досоветской России, с не очень точным прикреплением их к разным этапам или периодам истории языка и народа, а иногда и с не вполне ясной и дифференцированной формулировкой, свидетельствовали лишь в самой общей форме об одном — что в средние века и в новое время литературные языки развивались по-разному (ср., например, славяно-сербский язык у сербов XVIII и нач. XIX в. и народную реформу Вука Караджича; взаимодействие польского, чешского языков и латыни в XVI в.; постепенный спад польского литературного языка с половины XVII до середины XVIII в. и эпоху национального возрождения польского литературного языка со второй половины XVIII в. и т. д.). Однако ни социально-исторические основы, ни точные границы периодизации, ни ясные формулировки закономерностей этого литературно-языкового процесса до 30—40-х годов XX столетия, когда советская наука о литературном языке более глубоко освоила марксистскую теорию развития разных общественных явлений, и прежде всего литературного языка, не были найдены и определены.

Болгарский академик Влад. Георгиев в своих статьях, печатавшихся за рубежом и у нас, очень решительно высказался в защиту того положения, что общая периодизация истории языка должна опираться не только на экстралингвистические факторы, но и на внутренние законы языкового развития. В статье «Болгарское языкознание на новом пути» он писал: «Мы можем разграничить, по крайней мере, три этапа в развитии каждого языка: племенные диалекты, язык народности и национальный язык. Несомненно, становление народности и государства и в особенности образование нации оказывают значительное влияние на язык. Однако тот, кто счел бы эти этапы основными периодами развития данного конкретного языка, впал бы в ту же ошибку, которую делали Марр и его ученики при определении развития языка. При таком явлении игнорируется специфика языка в его качестве особого общественного явления, игнорируются внутренние законы развития языка» ²⁹. В общем это — правильные

²⁹ «Acta linguistica Academiae scientiarum Hungaricae». Redigit J. Németh, t. IV, fasc. 1—2, 1954, стр. 8.

замечания. Нельзя прямолинейно подгонять историю языка и ее периодизацию под схему развития племен, народностей, государств и наций. Характерны основные положения более поздней статьи того же акад. Влад. Георгиева «Проблема периодизации истории языка и периодизация истории болгарского языка» ³⁰. Здесь акад. Георгиев прежде всего стремится определить основные критерии периодизации истории языка. Он заявляет: «Различные стороны языка показывают различную устойчивость. Морфология гораздо более устойчива, гораздо труднее поддается изменениям, чем лексика, которая менее устойчива и подвергается частым изменениям. Следовательно, для периодизации истории данного языка имеет гораздо большее значение какое-нибудь изменение в области морфологии, чем лексические изменения, изменения же фонетического порядка имеют более существенное значение, чем лексические, но менее важны, чем морфологические. Трудно определить степень важности фонетических изменений в сравнении с словообразовательными и синтаксическими» (стр. 116). Акад. Влад. Георгиев предлагает различать лишь два основных периода в истории болгарского языка — древнеболгарский (IX—XIV вв.) и новоболгарский (XV—XX вв.) — на основе развития аналитических форм и конструкций, вообще явлений аналитизма.

Акад. Влад. Георгиев выдвигает следующие принципы выявления основных периодов истории языка, которые, естественно, отчасти отражаются и на периодизации истории литературных языков.

«1. Основные периоды или новые „качества” в истории данного языка следует разграничивать на основе хронологии самых характерных, самых существенных изменений.

2. Основной период охватывает не менее 3—4 столетий.

3. Между основными периодами имеет место переходное состояние языка на протяжении 1—2 веков.

4. Второстепенные периоды (подразделения, фазы) определяются на основе менее существенных языковых признаков.

5. Изменения в области морфологии имеют гораздо большее значение, чем изменения в области фонетики,

³⁰ «Славистичен сборник по случай IV международен конгрес на славистите», т. I. Езикознание, София, 1958.

словообразования или синтаксиса, последние же важнее лексических, исключая изменения в основном словарном фонде.

6. Процесс любого языкового изменения может продолжаться довольно долго. Его зачатки можно заметить еще в переходный период, даже и раньше, однако существенные результаты должны быть налицо в начале нового периода, раз соответствующее изменение является одним из характерных признаков, на основе которых определяется новый период.

7. Периодизация может быть распространена на целостное развитие данного языка, или же ограничиться какой-нибудь обособлявшейся литературной формой («литературный» язык).

8. Периодизацию надо делать не по общему шаблону, а для каждого языка отдельно, принимая во внимание специфику его развития, и то в самой тесной связи с историей народа, который на нем говорит. Специфика языкового развития определяется путем противопоставления современного состояния данного языка тому состоянию, которое засвидетельствовано в его древнейших текстах» (стр. 182—183).

Руководствуясь этими соображениями, акад. Влад. Георгиев критически относится к существующим периодизациям разных языков:... «С точки зрения их развития, языки обычно представлены за случайный — более краткий или более длительный — отрезок времени. Поэтому-то и не всегда можем разграничить основные периоды в их развитии. Вообще некоторые языки в силу особенностей их развития и большей продолжительности их засвидетельствованной письменно истории легче подвергаются периодизации, в иных же языках разграничение на основные периоды очень трудно сделать» (стр. 167). Поэтому по отношению к некоторым языкам, развитие которых ограничено сравнительно небольшим отрезком времени, выделение основных периодов их истории или невозможно, или затруднительно (например, в истории албанского или литовского языков).

Чаще всего выделяются в истории самых разнообразных языков три периода — древний, средний и новый (например, в истории персидского языка, в истории болгарского, в истории немецкого и др. под.). Акад. Влад. Георгиев пишет: «Любопытно наблюдение, что триделение истории бол-

гарского языка поразительно сходно с периодизацией немецкого языка: древневерхненемецкий до XII в., средне-верхненемецкий ХІІ—XV вв., нововерхненемецкий от XV в. доныне. Как из этого видно, сознательно ли или несознательно, но история болгарского языка была искусственно приспособлена по чужому шаблону» (стр. 170). Все это следует принять в соображение при обсуждении концепций проф. А. В. Исаченко о периодизации истории русского языка (включая сюда и русский литературный язык). Проф. Р. А. Будагов, обобщая исследования по истории романских литературных языков, приходит к следующим основным выводам: «1) понятия «общенародный язык — литературный язык» это понятия глубоко соотносительные, но не тождественные, 2) литературный язык возникает, на основе общенародного языка, но представляет собой особую, письменно зафиксированную и в большей или меньшей степени обработанную форму этого последнего, 3) возникнув сначала в письменной традиции, литературный язык может затем функционировать как «готовая система» в форме речи разговорной, что не уменьшает значения письменной традиции для формирования литературного языка, 4) в отдельных случаях одному общенародному языку могут соответствовать несколько разновидностей литературных языков, функционирующих в разных странах (испанский и португальский языки в странах Латинской Америки), 5) история большинства литературных языков в романских странах подразделяется на три периода: первый охватывает эпоху от первых «обработанных» письменных памятников до победы одного из диалектов как основы литературного языка, второй — от победы одного диалекта до создания литературного национального языка и третий — со времени создания этого последнего до наших дней» ³¹.

Многое в этих выводах очень гадательно и, как будет видно из последующего изложения, чересчур схематично, недостаточно — с конкретно-исторической точки зрения — уточнено и дифференцировано. Однако по общему, во всяком случае преобладающему, мнению виднейших специалистов по истории литературных языков, едва ли можно из

³¹ Р. А. Будагов. Проблемы изучения романских литературных языков. М., 1961, стр. 24.

истории литературных языков и их периодизации исключить своеобразие социально-исторических и культурнообщественных условий развития соответствующих народов.

3

Основные достижения советской науки в этом направлении были в кратком обобщенном виде изложены в брошюре «Вопросы советской науки. Проблема образования и развития литературных языков» (Изд-во АН СССР, 1957) — под редакцией акад. В. В. Виноградова (авторы акад. В. В. Виноградов, акад. Н. И. Конрад, доктор филол. наук М. С. Гурычева) ³².

Тут прежде всего выдвинут тезис не только о необходимости общетеоретического и конкретно-исторического подхода к проблеме литературного языка и закономерностей развития литературных языков, но и об обязательности усиленного внимания к истории литературных языков самой давней письменной традиции.

В ряду языков с очень давней письменной традицией на первое место должны быть поставлены языки тех народов, история которых — причем именно как народов культурных — начинается с глубокой древности и непрерывно тянется до наших дней. Наиболее длительной и непрерывно развивавшейся до нашего времени историей обладают языки некоторых народов Индии и язык китайского народа, длительную, продолжающуюся и до наших дней историю имеют языки греческий, иранские, армянский, грузинский, корейский; далее следуют языки народов, историческая жизнь которых началась со вступлением культурного человечества в ту полосу своего существования, которая именуется средними веками, т. е. приблизительно с III—IV вв. н. э.; это — языки народов романских, германских, славянских, тюркских, монгольских; языки тибетский, аннамский, малайские, японский.

Крайне важно при этом проследить явление, играющее в истории этих народов роль «литературного языка», на всем протяжении их истории, а не только на ее новом и тем более только на ее новейшем этапе; необходимо преодолеть широко наблюдающуюся тенденцию ограничи-

³² Интересные общие соображения по истории изучения литературных языков содержатся в уже цитированной книге Р. А. Будагова «Проблемы изучения романских литературных языков».

вать изучение литературного языка XIX—XX вв. Лишь изучение этого языка в движении на протяжении всей доступной нам истории отдельных языков даст возможность определить масштаб проблемы литературного языка, раскрыть действительную природу этого явления, показать исторические изменения, происходящие в нем, установить влияние этих изменений на само существо литературного языка.

Особое место в общей проблеме «литературного языка» занимает факт приобретения «старым языком», т. е. языком данного народа на более ранней ступени его исторического развития, значения литературного языка в языковой практике последующих эпох. Такое значение приобрел, например, классический греческий язык в Византии, классический арабский язык у арабов позднейшего времени, классический китайский у китайцев в новое и новейшее время, санскрит у некоторых народов средневековой Индии, армянский «грабар» у позднейших армян. В этом случае литературный язык обычно противопоставляется разговорному языку данной эпохи и находит свое выражение в письменности, вследствие чего является языком письменным или письменно-литературным.

Существо проблемы в данном случае состоит в определении отношения «старого языка» — главным образом, в лексическом и грамматическом аспектах — к «новому языку», рядом с которым этот «старый язык» живет и по-своему развивается. Необходимо раскрыть это отношение не только в чисто историческом плане, как отношение двух различных ступеней в развитии одного и того же языка, но и в аспекте известного обособления литературного языка от языка живой практики, превращения его в своеобразную, замкнутую в себя систему языковых норм с характеристикой этой системы в сопоставлении с тем состоянием языка в прошлом, которое явилось почвой для образования данной формы литературного языка, и к сопоставлении с состоянием языка живой практики данной эпохи. Особое место при таком изучении занимает вопрос о взаимном влиянии письменно-литературного языка и живого, разговорного, о сфере, пределах и степени этого влияния. В дальнейшем возникает уже проблема исторической судьбы «старого языка» как письменно-литературного языка данного народа. (Ср. исторические судьбы разных вариантов книжно-славянского, или церковнославянского, языка у восточно-

славянских и южнославянских народов). История обычно удостоверяет факт постепенного вытеснения своего «классического языка» языком нового времени, получающим значение «новописьменного языка» или «нового литературного языка».

В этом случае нередко можно наблюдать борьбу вокруг литературного языка: отстаивание старого и выдвижение нового. Борьба эта обычно связывается с социальным моментом (например, борьба за итальянский язык в литера ту ре против латинского в Италии в позднее средневековье как борьба за «народный язык» против ненародного; борьба за «разговорный» язык против «книжного» как борьба за демократизацию литературного языка в Японии 2-й половины XIX в. и т. п.). Значение и роль социального момента в процессе смены прежней формы литературного языка новой подлежит особо тщательному рассмотрению,— ведь на этой почве легко впасть в вульгарный социологизм; в то же время упущение роли социального момента может повести к выхолащиванию общественного значения перехода от одних форм литературного языка к другим.

При изучении функций и сфер распространения чужого языка в эпоху феодализма в разных странах необходимо учитывать специфические особенности языковой дифференциации, обусловленные социально-историческими и культурно-политическими причинами. Так, сфера действия классического китайского языка как письменно-литературного языка корейцев в средние века ограничивалась лишь образованной частью господствующего класса; этот язык находил себе применение в государственном управлении, в законодательстве, в исторических сочинениях, политических и экономических трактатах, философских работах. Гораздо шире была социальная сфера и сфера применения древнеболгарского или старославянского языка у восточных славян. Оба языка — чужой и свой — всегда влияют друг на друга, но в разной степени и, главное, с различным результатом. Например, корейский народ не превратил классический китайский язык в корейский; народный же язык восточных и южных славян вовлек старославянский язык в свою орбиту, пронизал его лексический состав и грамматический строй живыми народными элементами и в конечном счете воспользовался им как частью материала при выработке своего собственного литературного языка определенной эпохи.

Свои особенности представляет процесс образования литературного языка на собственной языковой основе при наличии чужого языка, широко применяемого в качестве языка письменно-литературного. В этом случае центр тяжести в изучении переносится на историю развития диалектов, на процесс выделения в них элементов, получающих значение, выводящее их за пределы диалекта, и в дальнейшем — на процесс складывания этих элементов в систему, уже полностью преодолевающую диалектную ограниченность. Такой процесс прослеживается, например, на истории складывания литературных языков романских народов, у которых в первое время в качестве литературного языка бытовал латинский язык. При этом особо важную роль в этом процессе играло разграничение сфер чужого и своего языка.

Таким образом, среди многообразия диалектов латинского, или, как его тогда называли арабы, романского (alromi, alrumi) языка особенно выдвинулся в Испании кастильский, подавив леоно-астурийский, арагоно-наварский и другие. В качестве литературного кастильский диалект, по-видимому, особенно укрепился в конце XII в. Поэма о Сиде, написанная на кастильском языке в первой половине XIII в. (согласно последним разысканиям Р. Менендес Пидаля — в 1240 году), служит подтверждением этому. Автор поэмы без сомнения писал на языке его родителей, понятном широкому кругу читателей и слушателей. Фернандо (Фердинанд) III (1230—1252), король объединенного леоно-кастильского государства, обязал писать на этом языке официальные документы. В XIII в. многочисленные кодексы, прежде всего знаменитый кодекс «Siete Partidas», составлялись на кастильском языке ³³.

Литературные нормы национального испанского языка устанавливались на основе говора города Толедо — столицы Новой Кастилии. Именно эту систему языка лиценциат в «Дон Кихоте» считает наиболее соответствующей правильным литературным нормам: «... чистый, правильный, изящный и яркий язык встречается у просвещенных жителей столицы, хотя бы они и родились в Махалаонде» ³⁴.

³³ Н. С. Масленников. О предпосылках образования испанской буржуазной нации. «Вопросы истории», 1954, № 11, стр. 101—102.
³⁴ Мигель Сервантес. Дон Кихот, т. II. Перев. Б. А. Кржевского и А. А. Смирнова. Academia, 1934, стр. 23.

Ведущая роль языка города Толедо была закреплена Альфонсом X в постановлении, предписывавшем в случае возникновения каких-либо сомнений прибегать для разрешения их к языку города Толедо «как основоположника кастильского языка» ³⁵.

В процессе замены в роли литературного языка— чужого языка своим — всегда присутствует социальный фактор, фактор борьбы. Он не везде действует с одинаковой силой, но в определенной исторической обстановке он может играть решающую роль. По указанию акад. Н. И. Конрада и проф. А. В. Болдырева, с этой стороны хорошим примером может служить история возникновения так называемого новоперсидского литературного языка в Иране и Средней Азии, где письменно-литературным языком долгое время был классический арабский. Из всех сообщений источников о возникновении литературы на новоперсидском языке исторически наиболее верным представляется рассказ «Тарихи Систан» (часть, написанная около 1070 г.), приурочивающий создание первых образцов письменной литературы на новоперсидском языке к торжеству антиарабского народного движения под руководством местной земледельческой знати во главе с Якубом Саффари.

Этот рассказ, вполне подтверждаемый другими источниками, вскрывает, таким образом, революционный характер смены одного литературного языка другим. Становление местного диалекта — диалекта хорасанских таджиков в качестве языка письменности, прежде всего — языка придворной поэзии (политически наиболее актуального для торжествующей верхушки общества участка идеологии) носило характер свержения господства арабского языка, с последующим длительным и систематическим вытеснением его из других областей письменности. Не менее сложная и упорная борьба велась за вытеснение арабского, а также персидского языка из письменности в государстве турок-завоевателей Малой Азии. После победы сельджукской группы племен над данишмендами и крестоносцами в молодом сельджукском государстве развилась значительная литература на арабском и, главным образом, на персидском языках, понятная лишь крайне ограниченному

³⁵ ...Como a metro de la lengua castollana. (Tикиор. История испанской литературы, т. II. Русск. перев. под ред. И. И. Стороженко. М., 1886, стр. 23). Ср.: К. Lарesa. Historia de la lengua española. 2 ed. Madrid — Buenos Aires, 1950, стр. 152—161.

кругу внутри господствующей верхушки. Переход власти к другой огузской племенной группировке (захват Конии в 1271 г. под предводительством Караман-оглу) ознаменовался энергичными мероприятиями против господства чужих языков: Караман-оглу запретил пользоваться в официальной переписке каким бы то ни было языком, кроме турецкого; запрет был подкреплен весьма ощутительной мерой: избиением писцов — носителей старой традиции.

Одной из задач, стоящих перед исследователем литературного языка, является также изучение наблюдаемого в истории многих языков факта исторического движения литературного языка, движения, выражающего в переходе от одних форм — в смысле совокупности грамматических, лексических и фонетических признаков, образующих целостную систему, — к другим формам.

Разумеется, изучение такого движения должно вестись в орбите общего исторического движения данного языка как общественного явления с общей значимостью (общенародного языка) и как явления с социально ограниченной значимостью (диалекта местного, социального, интердиалекта, городского койне и т. п.). В истории многих языков такое движение сопряжено с изменением диалектной основы социально-общезначимого языка, а это в свою очередь ставит вопрос об отражении изменения диалектной основы общенародного языка в том, что именуется «литературным языком» у этих народов. Вместе с тем история многих литературных языков ставит вопрос о самом соотношении движения языка в целом с движением литературного языка, ставит вопрос о соотношении темпов этого движения в обоих случаях. При этом важнейшим оказывается вопрос о расхождении сфер языка в целом и языка, считающегося литературным, расхождении, могущем проявляться в; этом движении; вопрос о том, является ли такое расхождение конституирующим элементом литературного языка, определяющим самое его бытие, или же нет. При положительном ответе встанет новый вопрос — о существе и пределах этого расхождения; при отрицательном ответе — вопрос об историческом движении этого расхождения, вопрос о том, не происходит ли непрерывное уменьшение такого расхождения с фактом или перспективой полной ликвидации его. В последнем случае — стоит ли это уменьшение расхождения и конечное слияние в связи с движением языка от языка народности к языку нации? И каково

отношение литературного языка к языку в целом в условиях полной ликвидации расхождения между ними?

Новое качество литературного национального языка, по сравнению с литературным языком донационального периода, определяется выработкой единой общенациональной наддиалектной нормы. Закономерности этого процесса различны не только в разных языках, но и в разных аспектах (лексика, грамматика, произношение) одного и того же языка. По-видимому, общей чертой для многих литературных языков является заторможенность процесса унификации произношения (выработка орфоэпической нормы). Пути оформления этого единства в различных языковых аспектах в разных языках нуждаются в детальном изучении ³⁶.

Огромную роль в оформлении и развитии литературных языков играет художественная литература. Между тем этому фактору в развитии литературных языков не всегда уделяется достаточно внимания. Слишком мало до настоящего времени не только у нас, но и за рубежом специальных исследований, изучающих вклад отдельных писателей в развитие литературных языков.

Сложность исторических процессов развития литературного языка, богатство и разнообразие средств выражения, присущие развитому литературному языку, его стилистическая многогранность, обусловленная историей использования его в целях искусства и для разных других потребностей общественной жизни, великая роль национального языка как формы национальной культуры — все это требует специфического подхода к изучению развития литературного языка и ставит перед его исследователем ряд особых своеобразных задач и проблем.

³⁶ См.: Р. А. Будагов. Понятие о норме литературного языка во Франции в XVI—XVII вв. — ВЯ, 1965, № 5. — Самое понятие нормы в историческом аспекте нуждается в более точном и дифференцированном определении. Г. В. Степанов предлагает «следующее рабочее определение нормы: языковая норма, понятие нормативности есть социально-историческая категория в том смысле, что самое се возникновение, формирование и признание за таковую есть история превращения потенциальных возможностей языка как системы выразительных средств в факт осознанных, принятых образцов речевого общения в определенном языковом коллективе в тот или иной период истории» (Г. В. Степанов. Испанский язык Америки в системе единого испанского языка. Автореф. докт. дисс. Л., 1966, стр. 9).

Прежнее, досоветское языкознание было склонно отвергать специфические закономерности развития литературного языка, доходя даже до отрицания его органичности и известной самостоятельности. Согласиться с этим нельзя, но в то же время следует помнить, что признание специфических закономерностей истории литературного языка не должно вести к утверждению автономности или имманентности его развития. Можно и должно говорить о специфике литературно-языкового развития — сравнительно с развитием других ответвлений общенародного языка, но отрывать специфические особенности истории литературного языка от конкретно-исторических своеобразий жизни данного народа, его речевой культуры невозможно.

Среди общих закономерностей развития литературных языков народов Запада и Востока отмечается одна закономерность, обнаруженная еще лингвистикой XIX — самого начала XX в., характерная для эпохи феодализма, эпохи, предшествующей образованию национальных литературных языков,— это употребление в качестве письменно-литературного языка не своего, а чужого языка. Дело в том, что в эту эпоху границы литературного языка и языка народности не совпадают. «Таким литературным языком у народов иранских и тюркских долгое время считался классический арабский язык; у японцев и корейцев — классический китайский; у германских (и западнославянских — В. В.) народов — латинский; у южных и восточных славян — язык старославянский (древнеболгарский)..., в Прибалтике и Чехии —немецкий. Такой письменно-литературный язык, как его следует называть, мог быть при этом языком совершенно иной системы (например, китайский для корейцев и японцев), мог быть языком той же системы (например, латинский язык для германских народов), мог быть, наконец, не только языком той же системы, но и языком чрезвычайно близким, родственным (например, латинский для романских народов, старославянский для южных и восточных славян). Все эти различия должны послужить предметом тщательных историко-лннгвистических исследований» ³⁷.

Вторая закономерность, вытекающая из первой, — это различия, связанные с историческими своеобразиями ис-

³⁷ См.: «Вопросы советской науки. Проблема образования и развития литературных языков», стр. 5.

пользования в отдельных странах (например, славянских) чужого языка (т. е. применительно к западнославянским народам: к польскому — латинского, а к чешскому — латинского и немецкого, к южнославянским и восточнославянским народам — старославянского или церковнославянского языка, хотя бы и родственного), — различия в общественных функциях, в сферах применения, в составе социальных «потребителей» и степени народности письменно-литературного языка, в культуре народности и в национальной культуре. Само собой разумеется, что здесь в реализации, в конкретно-историческом воплощении этой закономерности наблюдаются значительные своеобразия, обусловленные культурно-историческими и социально-политическими условиями развития отдельных славянских народов (например, чешского — в раннем и позднем средневековье), так же, как и других народов ³⁸.

Третья закономерность развития литературных языков, определяющая различия их качеств и свойств в донациональную и национальную эпохи, состоит в характере отношения и соотношения письменно-литературного языка и народно-разговорных диалектов в разные периоды их исторической жизни, а в связи с этим — в структуре и степени нормализации литературного языка, в наличии и развитии «культурных диалектов» и «полудиалектов», областных разновидностей письменного языка.

Так, письменная речь у европейских народов в древнейшие эпохи в разной степени насыщена диалектизмами. «В плане постановки проблемы формирования литературного языка в эпоху народности плодотворно сравнительное изучение деловых текстов с произведениями художественной литературы. Такое изучение поможет распознать и сочетать отдельные диалектные черты, которые легли в основу литературных норм. Такое изучение может раскрыть в подробностях и реальный процесс формирования общего литературного языка ³⁹. Например, хотя нормы романских языков — французского и испанского (фонетики, грамматики и лексики), на которых созданы такие литературные памятники романских языков, как «Песнь о Роланде» (конец XI в.) или испанская «Песнь о Сиде»

³⁸ См.: В. В. Виноградов. Основные проблемы изучения образования и развития древнерусского литературного языка. М., 1958.
³⁹ «Вопросы советской науки...», стр. 14.

(1140 г.), еще не вполне устойчивы и допускают многочисленные колебания, тем не менее эти великие произведения являются незаменимыми источниками и свидетельствами становления и развития соответствующих романских литературных языков.

На формирование национального литературного языка, кроме отношения его к предшествующей истории развития письменно-литературной речи, оказывали влияние структурные особенности и объем социальных функций разговорного койне, степень диалектной дифференциации, свойства и качества народно-поэтической речи, темпы развития художественной литературы и отдельных ее жанров и т. п.

«По своей социальной природе койне было в основном городским, связанным с каким-либо крупным торговым центром (или рядом центров), его роль возрастала с ростом государственности, городов и торговли, была особенно значительна в начальный период формирования славянских национальных литературных языков, в период их зарождения ⁴⁰, и затем постепенно ослабевала, будучи сведенной в настоящее время почти на нет» ⁴¹.

Четвертая закономерность связана с процессом нормализации общелитературного языка, базирующегося на народной основе, и с отношением его к старой литературно-языковой традиции. Так, к концу феодального периода (XVI—XVII вв.) народный язык в разных славянских странах в той или иной степени вытесняет чужие языки из многих функциональных сфер общения. Латинский язык в конце XVI — начале XVII в. постепенно теряет в Польше функции делового и административного языка. Единство национально-литературных норм складывается в эпоху формирования и развития нации чаще всего сначала в письменной разновидности литературного языка, но иногда параллельно — и в разговорной и в письменной его форме. Характерно, что в Московском государстве в XVI—XVII вв. идет усиленная работа по упорядочению и канонизации норм государственно-делового приказного языка параллельно с формированием единых норм общего разговорного московского языка. Тот же процесс мы наблюдаем и в

⁴⁰ Ср. для болгарского литературного языка донациональной эпохи — сначала «софийско-рыльского», а затем восточного, «тырновско-котленского».
⁴¹ Н. И. Толстой. «Славянска филология», т. I. Отговори на въпросите за научната по езикознание. София, 1963, стр. 45.

других славянских языках в более или менее ярко выраженной форме. Для болгарского и сербского этот синтетический процесс менее характерен, так как в Болгарии и Сербии не было благоприятных условий для развития своего, на народной основе, делового правительственно-канцелярского языка. Примером славянских национальных литературных языков, сохранивших связь с древним литературным (письменным) языком, могут служить прежде всего русский, затем польский и в известной мере чешский. Национальные языки, ставшие на путь разрыва (в разной степени решительного) со старой письменно-литературной традицией, — это сербскохорватский, отчасти украинский. Наконец, есть славянские языки, развитие которых в качестве литературных языков было прервано, и потому возникновение соответствующих национальных литературных языков, более позднее, чем у других славянских народов, привело также к разрыву со старописьменной (или более поздней книжной) традицией,— это белорусский, македонский.

Стремление доказать самобытность возникновения и развития отдельных славянских литературных языков и литератур, независимость их формирования от старославянского языка, обнаруживается не только у нас (ср. последние труды акад. С. П. Обнорского), но и в югославянской филологии. Так, Фр. Томшич (France Tomšič) в статье «Podoba najstarejše pisne slovenščine» ⁴² ставит своей задачей доказать, что «словенцы располагали в IX—X вв. некоторой, хотя бы скромной литературой на раннем словенском языке... Язык Фрейзингенских отрывков представляет, по мнению автора, столько своеобразных словенских особенностей, что приходится считать памятник чисто словенским текстом, но не словенской редакцией церковнославянского текста. Обращение к исповедникам (II Фрейзингенский отрывок), несомненно, несколько сходно с древнецерковнославянским словом Климента в честь апостола или мученика. Климент и автор фрейзингенского обращения к исповедникам восходят к одному общему источнику: он был древнецерковнославянским, как это возможно доказать на основании словенского текста. Но литературное строение и стиль словенского памятника очень отличны от слова Климента... Однако ввиду только что начинав-

⁴² «Slavistična revija», XI, let. 1—2, Ljubljana, 1958, стр. 19—34.

шегося тогда обособления отдельных словенских наречий и скудости представляемого источниками материала невозможно определить, какое именно отдельное наречие могло повлиять на язык памятника».

Македонский литературный язык, сформировавшийся в эпоху второй мировой войны, сравнительно в короткий срок изменил свою народно-диалектную базу. Еще до войны выходили книжки стихов, авторы которых пытались писать на различных македонских диалектах. Однако в то время не было общественно-политических условий для создания македонского литературного языка.

Во время войны на занятой партизанами македонской территории печатались газеты, инструкции и приказы на македонском языке, в основе которого лежал говор Велеса (большинство партизан было из Белеса). Но позднее диалектная основа македонского литературного языка изменилась. Новый литературный язык развивается на основе центральных говоров, говоров Битоля, Поречья, Прилепа. В основу литературного языка было положено центральное македонское наречие. Этим самым была окончательно установлена норма македонского литературного языка. Есть научные грамматики македонского языка, составлен большой толковый словарь этого языка ⁴³.

Очень сложные и до сих пор еще недостаточно уясненные вопросы выдвигаются в исследовании проблемы образования и развития юго-западнорусского литературного языка позднего средневековья (украинско-белорусского). Тут различия и в составе книжно-славянской стихии и в процессах ее взаимодействия с живой народно-диалектной речью, и в разных способах ее вытеснения и поглощения украинскими и белорусскими культурными диалектами, а также городскими койне в конкретно-исторической полноте пока в деталях но определены ⁴⁴.

Несколько похожим, но гораздо более сложным является соотношение книжнославянского, или церковносла-

⁴³ См.: С. Б. Бернштейн. Изучение македонского языка в Народной республике Македонии. — ВЯ, 1956, № 2.
⁴⁴ Л. А. Булаховський. Питання походження української мови. Kиїв, 1958, стр. 213 и сл.; П. П. Плющ. Нариси з icтopiї української літературної мови. Київ, 1958, стр. 130; Л. Л. Гумецкая. Вопросы украинско-белорусских языковых связей древнего периода. — ВЯ, 1965, № 2; У. В. Анічэнка. Да пытання аб беларуска-украінскіх моўных узаемадзеяннях старажытнай пары. — «Slavia», roč. XXXII, seš. 1, Рrаhа, 1963.

вянского, языка (в среднеболгарской, древнесербской или древнерусской речевой редакциях) с народным румынским в речевой культуре средневековья на территории современной Румынии ⁴⁵. Принятие румынами славянского богослужения и книжнославянского языка в качестве языка деловой письменности относится к X в. Книжнославянский язык у румын до XVII в., когда он был вытеснен румынским языком, не был только церковным. Он употреблялся и как государственный язык, как язык деловой письменности, а также как язык хроники, кодексов законов, литературных произведений. П. П. Панаитеску в своем труде «Характерные черты славяно-румынской литературы» пишет: «Книжнославянский язык у румын был в средние века литературным языком определенного класса — румынских феодалов, которые употребляли его наряду со своим родным, румынским языком. Это не означает, что книжнославянский язык знала лишь незначительная прослойка священников и профессиональных писцов. Подобно латинскому языку в католических странах, греческому литературному языку или французскому языку в XVIII в., книжнославянский язык у румын в XV—XVII вв. являлся разговорным языком книжников, членов господствующих классов (духовенства, бояр, придворных, городской аристократии) наряду с их родным языком. Книжнославянский язык преподавался в школах, а также частными учителями. Мы располагаем достоверным материалом, из которого явствует, что книжнославянский язык употреблялся в качестве разговорного языка в румынском высшем обществе до конца XVII в. В 1503 г. польский посол, находившийся при дворе Штефана Великого, воспроизводит свой разговор с господарем, который велся при посредстве переводчика, следовательно, Штефан говорил по-румынски. Вдруг, раздраженный словами польского посла, не обращая внимания на переводчика, он обратился непосредственно к послу «по-русски», то есть на книжнославянском языке русской редакции, употреблявшейся тогда в качестве языка деловой письменности в Молдавии. В 1620 г. Гаспар Грациани, славянин-далматинец стал по приказанию турок

⁴⁵ См.: Г. Михаилэ. Книжнославянское влияние на румынский литературный язык (лексика). «Romanoslavica», IX, Bucureşti, 1963, стр. 24 и сл. Ср. также: Л. Джамо и др. — Характерни черти па книжовнославянски язик румънска редакция (XIV—XVI в.). — Там же, стр. 109—160.

господарем Молдавии. Он не говорил по-румынски и, по словам современника-летописца Мирона Костина, когда обращался к своим подданным «по-сербски», его слова переводились на румынский язык великим дворником по фамилии Бучок, говорившим по-румынски и «по-сербски».

Следует заметить, что торговые привилегии, приказы об освобождении или уменьшении таможенных налогов, которые объявлялись румынскими господарями, писались (в XIV—XVII вв.) на книжнославянском языке» ⁴⁶. Но еще в рамках феодального строя постепенно возрастает роль народного румынского языка с XV—XVI вв. «В XVII в. на румынском языке начали писать хроники, документы из воеводских канцелярий, законы и богослужебные книги. Перевод литургии и всей Библии на румынский язык в конце XVII в. означает окончательную победу румынского языка как официального и литературного» ⁴⁷.

С историей литературного языка средневековья неразрывно связан вопрос о специфических для данного народа условиях и исторических закономерностях образования национального литературного языка. Одной из неразрешенных и спорных проблем, сюда относящихся, является проблема исторических законов постепенного формирования и закрепления элементов будущего национального литературного языка в эпоху существования и развития народностей. При этом высказывались различные взгляды на самый характер и способ создания системы национального языка. Одни языковеды и историки подчеркивали, что базой образования национального литературного языка является постепенное складывание национально-разговорного общенародного языка, другие, наоборот, утверждали, что национальный язык прежде всего определяется и кристаллизуется в сфере письменного языка.

Для иллюстрации внутреннего единства и цельности основного закона образования национального литературного языка на базе народно-разговорной речи или на основе тесного сближения, структурного слияния с ней может служить процесс формирования национального языка в Египте и других странах современного арабского Востока. В этих странах царит своеобразное двуязычие. В литературе, науке, прессе, официальной переписке и официальных

⁴⁶ «Romanoslavica», IX, Bucureşti, 1963, стр. 272—273.
⁴⁷ Там же, стр. 289.

речах пользуются литературно-классическим арабским языком, языком эпохи возникновения ислама, выступающим в функции интернационального фактора культурной связи между различными арабскими странами. Между тем в повседневной жизни народы стран арабского Востока — Сирии и Ливана, Ирака и Саудии, Йемена и ОАР — пользуются народно-разговорными языками на основе местных территориальных диалектов арабского языка. Таким образом, в современных арабских странах, в том числе и в Египте, оказалось два параллельно развивающихся языка: общий письменно-литературный, в значительной мере оторванный от живой народно-разговорной базы, и свой, родной, местный народно-разговорный. Общий письменно-литературный язык является не только языком классической литературы средневековья, но и языком современных национальных литератур арабского Востока. Словарный состав современного письменно-литературного арабского языка — по сравнению с классическим арабским языком — значительно обогатился путем развития своих внутренних ресурсов, он вырос до выражения сложных понятий современной науки и техники. Однако, «синтаксис, морфология, а также орфоэпия этого письменно-литературного языка почти совпадают с нормами старого арабского языка, установленными в известной грамматике средневекового ученого Сибавейхи, умершего в 797 г.» ⁴⁸. В настоящее время в арабских странах, например в ОАР, наблюдается углубление взаимосвязи и взаимодействия литературного и народно-разговорного языков. «Народные песни и драматические произведения на разговорном языке поднимаются до высокой степени литературного достоинства», — писал акад. И. Ю. Крачковский. В Египте народно-разговорный язык пробивает себе все более широкую дорогу в литературе. В новейшей художественной литературе Египта повествовательная часть от лица писателя ведется на литературном языке, зато диалоги между героями из простого народа — на народном языке. Киносценарии в большинстве пишутся на народном языке. Спектакли идут также на народном языке и т. д.

А. Ф. Султанов полагает: «Формирующийся национальный язык должен вобрать в себя все лучшее из лексическо-

⁴⁸ А. Ф. Султанов. Проблемы формирования национального языка в Египте. — ВЯ, 1955, № 6, стр. 37.

го запаса письменно-литературного арабского языка и разговорного языка Египта, отбросить отжившее, архаическое из лексики и грамматики в книжно-литературном языке и варваризмы народно-разговорного языка». Национальный язык, язык Египта будет формироваться под воздействием живого народного языка, ведущим диалектом которого является каирский ⁴⁹. Еще более сложны и своеобразны процессы дифференциации испанского языка и формирования его национальных «вариантов» в государствах Южной Америки, интересно описанные в докторской диссертации Г. В. Степанова «Испанский язык Америки в системе единого испанского языка» (см. автореф. дисс.). «Специфика испанского языка Америки и отдельных национальных разновидностей, — пишет Г. В. Степанов, — позволяют сделать заключение о том, что в данном случае (и подобных случаях) мы имеем дело с особой формой функционирования единого испанского языка. Эта форма не сводима к диалекту, но ее нельзя считать и промежуточной, располагающейся где-то между пиренейской культурной речью и традиционными (пиренейскими) диалектами. Американские формы национальной речи как объекты исследования должны сополагаться на равных правах с пиренейской национальной речью» (стр. 20). Г. В. Степанов эти южноамериканские национальные формы испанского языка именует вариантами единого языка (стр. 21).

Пятая закономерность развития литературных языков в разные периоды их истории — это сложный круг стилистических взаимоотношений между разными системами выражения при становлении общенародной нормы литературного языка. Сюда, например, входит сложная проблематика теории трех стилей во французском языке XVI—XVII вв., в русском литературном языке XVII—XVIII вв. и начала XIX в. Та же в основном проблематика, хотя и с существенными различиями в соотношении и качествах стилевых «подсистем», выступает по отношению к болгарскому и отчасти сербскому литературным языкам XIX в., по отношению к старочешскому книжному и разговорному языку в истории чешского языка начала XIX в. и т. п.

⁴⁹ А. Ф. Султанов. Указ. соч., стр. 39—40.

Само собой разумеется, что этими общими историческими закономерностями не исчерпываются различия в характеристических и типологических свойствах разных периодов развития литературных языков Запада (в том числе и славянских) и Востока. Например, «очень мало изучена история изменений стилей языка. Нет последовательной разносторонней характеристики стилей литературного языка в разные эпохи, не вскрыты основные тенденции и закономерности процессов формирования и преобразования этих стилей в единую систему национального литературного языка.

Очень сложен и запутан вопрос о соотношении литературных жанров и стилей языка» ⁵⁰. Некоторые слависты (например, В. М. Русановский — Киев) готовы считать основным структурным признаком, который следует положить в основу общей периодизации славянских литературных языков, «степень их дифференцированности в жанровом и стилевом отношении. Например, появление светской литературы наряду с более древней культовой — один этап в развитии литературного языка, появление разветвленной правовой литературы — следующий этап и т. д. Создание и становление каждого языкового стиля обогащает литературный язык в целом, вызывает к жизни новые слова и синтаксические конструкции, способствует стабилизации одних грамматических форм и исчезновению других и т. д.» ⁵¹.

⁵⁰ «Вопросы советской науки...», стр. 16. Ср. также главу (4) «Литературный язык и язык художественной литературы» в работе Р. А. Будагова «Проблемы изучения романских литературных языков» (стр. 24—37).
⁵¹ «Славянска филология», т. I. София, 1963, стр. 35.