V

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯЗЫК И ЯЗЫК ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
РОЛЬ ЛИЧНОСТИ В ФОРМИРОВАНИИ НАЦИОНАЛЬНО-ЛИТЕРАТУРНЫХ ЯЗЫКОВ

Для изучения развития литературных языков в национальную эпоху особенную сложность представляет проблема исторических взаимодействий литературного языка и языка художественной литературы. Понятия «литературный язык» и «язык художественной литературы» недостаточно разграничены. Объемы этих понятий для разных исторических эпох не определены. Исторические формы взаимодействий между литературным языком и языком художественной литературы пока еще в деталях не установлены.

Для предшествующих национальному развитию эпох вопросы стилистики и поэтики древней художественной литературы отграничены от общей истории литературно-письменного языка главным образом спецификой функций и структурно-речевых особенностей разных литературных жанров, которые вращаются в кругу той же языковой традиции. Проблема индивидуально-художественного стиля здесь еще не выдвигается. Жанровые стили легко умещаются в рамки общего литературно-языкового развития. Стиль творческой индивидуальности — достояние национальной литературы. Вот — иллюстрация из исторической стилистики русской художественной литературы.

Проблема индивидуального стиля в системе русской художественной литературы и его влияния на развитие литературного языка с особенной остротой возникла на русской почве лишь с середины XVIII в. Во второй половине XVI и в XVII в. намечаются лишь слабые ростки индивидуально-литературных стилей (особенно и творчестве протопопа Аввакума).

«В XVIII в., — писал М. А. Дмитриев, — поэзия наша, не говоря об относительном достоинстве поэтов, была общею европейскою, и чем более очищался язык стихотворный, чем более приобретала она красивости форм и выражения, тем более приближалась к чему-то общему и условному. Переведите лучшее из их произведений на язык иностранный..., кроме Державина,— никто не узнает в них ничего русского, типического, принадлежащего собственно нашему народу» ⁹².

Это обобщение, конечно, неправильно, так как даже в поэтике русского барокко и классицизма ярко выступали своеобразные национальные русские черты. Однако индивидуальные оттенки стиля того или иного писателя обычно стушевывались в устойчивой схеме жанровой композиции.

Индивидуальные черты стиля воспринимались не в аспекте специфической словесно-художественной системы этого автора, соотносительной с другими индивидуальными стилями и манерами, а оценивались как допустимые, возможные варианты того или иного типового стиля. Так, В. К. Тредиаковский в «Предуведомлении от трудившегося в переводе», помещенном при издании первой части «Аргениды» Джона Барклая (1751), писал: «...авторов стиль природного красотою по материи возносится: ибо ежели б в нем прямыя красоты не было, то б он всех вообще, и каждого особливо, не мог услаждать столь превосходным образом. „Но в нем такие дерзновенные метафоры находятся”, предприемлют еще критики, „каких нет в Цицероне: а чего нет в Цицероне, то уже не римское”. Я доношу, нет в Известиях Иулия Цесаря такого витийства, какое у Цицерона в словах его; того ль ради Известия Иулия Цесаря не преизрядным латинским стилем написаны? Каждый автор свой собственный характер сочинения именует, который токмо в сем долженствует быть согласен, чтоб был по природе того языка, которым кто пишет. ...Авторов стиль подлинно не сходен с Цицероновым, для того что Цицерон не по-пиитически писал; а ежели б он повесть же какую сочинял, то б ему неприлично было употребить в ней иной род стиля, однако авторов стиль притом есть всеконечно римский точно, и так исправный, что не

⁹² М. А. Дмитриев. Князь Ив. Мих. Долгорукий и его сочинения. 2 изд. М., 1803, стр. 200.

токмо все веки и народы его истребить не захотят, но все веки и народы удивляться ему не перестанут» ⁹³.

Таким образом, проблески специфических особенностей индивидуального стиля осознаются и привлекают к себе внимание еще в начальный период развития русской национальной литературы. Но не авторская личность, не «образ автора», не индивидуальные своеобразия поэтического выражения и поэтического отношения к изображаемому событию, переживанию, лирической теме были стержнем и опорой словесно-художественной композиции. Об этом не раз писали историки русской литературы. Вот, например, что говорится о поэзии Ломоносова: «Поэзия Ломоносова совершенно лишена личного элемента. Ломоносов излагает теоретические положения, описывает, спорит в своих стихах, но личность автора при этом остается в тени, о себе он никогда не говорит. Происходит это потому, что задачей поэзии классицизма было выражение общих истин, начертанных от века, и для нее конкретная деталь, жизненный факт значения не представляли... Частное, особое беспощадно отметалось в литературных трудах поэтов-классицистов, несмотря на то, что в повседневной жизни они постоянно встречались с ним и в своей житейской практике умели отличать от общего. Имея дело с идеями, следя за их развитием и получая эстетическое наслаждение от стройности течения мыслей, от безукоризненности хода логических категорий, поэзия классицизма совершенно игнорировала частного человека и равнодушно проходила мимо цветов и красок, которыми блистала окружающая природа» ⁹⁴.

Державин считается первым наиболее острым и решительным выразителем в русской поэзии индивидуально-творческого личного начала. Но, естественно, процесс этот был подготовлен всем предшествующим ходом развития русской литературы. В стихах Державина личность автора выдвигается на первый план поэтического выражения и изображения. Словесно-художественное произведение становится воплощением образа поэта и его отношения к

⁹³ В. К. Тредиаковский. Предуведомление от трудившегося в переводе. — В кн.: Дж. Барклай. Аргенида. ч. I, 1751, стр. 23. См. также: «Русские писатели о литературе», т. I, Л., 1939, стр. 21.
⁹⁴ А. Западов. Мастерство Державина. М., 1958, стр. 91—92.

воспроизводимому миру. Индивидуализация стиля сопровождается смещением и смешением границ литературных жанров. Так, Державин смешивает торжественную оду с сатирой, в его творчестве значительное место занимают дружеские послания (см. особенно: «Евгению. Жизнь Званская»). Ломка жанров связана с изменениями в структуре словесно-художественного произведения, в его стиле, экспрессивно сложном и многообразном, и в формах его композиции. Но поэтическая система Державина сложна и противоречива. Для истории развития индивидуальных стилей в русской художественной литературе особенно важно определить основную, творческую тенденцию поэтики и стилистики Державина.

Еще более глубоко и ярко это стремление к индивидуализации стиля, к освобождению от стандартных, вечных или неподвижных норм жанровой регламентации классицизма, к глубокому и многообразному выражению авторской личности обнаруживается в творчестве А. Н. Радищева. Само собою разумеется, что здесь речь идет лишь об общих закономерностях развития литературных стилей, а не о различиях идеологических основ индивидуального творчества эпохи предромантизма и позднее — романтизма. Характерно стихотворение А. Н. Радищева по дороге в сибирскую ссылку, в Илимский острог:

Ты хочешь знать: кто я? что я? куда я еду?
— Я тот же, что и был и буду весь мой век:
Не скот, не дерево, не раб, но человек!
Дорогу проложить, где не бывало следу
Для борзых смельчаков и в прозе и в стихах,
Чувствительным сердцам и истине я в страх
В острог Илимский еду ⁹⁵.

«Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева — это исповедь души писателя-гражданина, уязвленной страданиями человечества. «Обратил взоры мои во внутренность мою — и узрел, что бедствия человека происходят от человека, и часто от того только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы... Я человеку нашел утешите-

⁹⁵ См.: Вл. Орлов. Радищев и русская литература. Л., 1952, стр. 19. Ср. также статью: Р. О. Якобсон. Разбор тобольских стихов Радищева. — В сб.: Роль и значение литературы XVIII в. в истории русской культуры. М.— Л., 1966, стр. 228—236.

ля в нем самом... Воспрянул я от уныния Моего, в которой повергли меня чувствительность и сострадание; я ощутил в себе довольно сил, чтобы противиться заблуждению; и — веселие неизреченное! я почувствовал, что возможно всякому соучастником быть во благодействии себе подобных» ⁹⁶.

И в том же «Путешествии», в «Слове о Ломоносове» А. Н. Радищев, не отрицал правил риторики и влияния традиционной поэтики, выступает на защиту непосредственных, свободных проявлений и выражений индивидуально-поэтического творчества, индивидуального стиля. Говоря об ораторском искусстве Демосфена, Цицерона, Пита, Бурка, Фокса, Мирабо и других, А. Н. Радищев судит так: «Правила их речи почерпаемы в обстоятельствах, сладость изречения в их чувствах, сила доводов в их остроумии. Удивлялся толико отменным в слове мужам и раздробляя их речи, хладнокровные критики думали, что можно начертать правила остроумию и воображению, думали, что путь к прелести проложить можно томными предписаниями. Сие есть начало риторики. Ломоносов, следуя, не замечая того, своему воображению, исправившемуся беседою с древними писателями, думал также, что может сообщить согражданам своим жар, душу его исполнявший... Но если тщетный его был труд в преподавании правил тому, что более чувствовать должно, нежели твердить; Ломоносов надежнейшие любящим Российское слово оставил примеры в своих творениях» ⁹⁷.

С именем Карамзина у его продолжателей сочеталось представление о новом стиле «поэзии чувства и сердечного соображения». «С ним, — писал П. А. Вяземский, — родилась у нас поэзия чувства, любви к природе, нежных отливов мысли и впечатлений, словом сказать, поэзия внутренняя, задушевная. В ней впервые отразились не одна внешняя обстановка, но в сердечной исповеди сказалось, что сердце чувствует, любит, таит и питает в себе. Из этого пока еще... довольно скромного родника пролились и прозвучали позднее обильные потоки, которыми Жуковский,

⁹⁶ А. М. К. Любезнейшему другу. — «Путешествие из Петербурга в Москву». СПб., 1790.
⁹⁷ А. Н. Радищев. Путешествие из Петербурга в Москву, стр. 440—441.

Батюшков, Пушкин оплодотворили нашу поэтическую почву» ⁹⁸.

«Поэзия Державина была жаркий летний полдень. Все сияло, все горело ярким блеском. Много было очарования для воображения и глаз; но сердце оставалось в стороне. С Карамзиным наступила поэзия летнего сумрака. И здесь, как при ясном закате дня, тихая нега, свежее благоухание, те же умеренные краски в картинах. Поэзия утратила свой резкий и ослепительный блеск: в ней есть что-то более успокаивающее и чарующее глаза миловидными и разнообразными оттенками. Одним словом, меланхолия была до Карамзина чужда русской поэзии» ⁹⁹.

Своеобразен эстетический афоризм Карамзина, характеризующий эту новую направленность индивидуального поэтического стиля во второй книжке «Аонид». Говоря о том, что описание переживаний, чувств надо означать чертами личными, а не общими, Карамзин прибавляет: «Сии — то черты, сии подробности и сия, так сказать, личность уверяют нас в истине описаний и часто обманывают, но такой обман есть торжество искусства». Карамзин теоретически обосновал и стремился практически в своем творчестве воплотить индивидуальные оттенки и своеобразия словесно-поэтического стиля и образа автора.

Не меньше трудностей, а иногда и противоречий возникает в тех случаях, когда образование новой системы национального литературного языка связывается с именем отдельного лица или даже с названием определенного литературного произведения. Например, начало современного болгарского литературного языка обычно прикреплялось к именам Паисия Хилендарского или Софрония Врачанского. Так, проф. Л. Андрейчин в статье «Езикът на Паисиевата „История славеноболгарская” и началото на новобългарския книжовен език» называет Паисия «родоначальником» (именно родоначальником, а не полным создателем) современного болгарского литературного языка ¹⁰⁰. Но недаром многие ученые рассматривают язык «Истории славеноболгарской» в своей основе как церковнославянский. Во всяком случае, много существенных структурных осо-

⁹⁸ П. А. Вяземский. Стихотворения Карамзина. «Беседы в Обществе любителей российской словесности», вып. I. M., 1867, стр. 47.
⁹⁹ Там же, стр. 50.
¹⁰⁰ «Български език», 1962, год. XII, кн. 6, стр. 489—490.

бенностей, образующих специфику новоболгарского языка, в ней почти полностью отсутствует. Новоболгарская основа языка Паисиевой «Истории» «наводнена церковнославянизмами», по выражению проф. Л. Андрейчина.

Г. К. Венедиктов в статье «К вопросу о начале современного болгарского литературного языка» справедливо отметил, что язык «Истории славяноболгарской» Паисия «характеризуется, во-первых, наличием значительного числа элементов (в том числе и весьма существенных — падежи, инфинитив на -ти и др.) церковнославянского языка, во-вторых, отсутствием или довольно непоследовательным отражением народных новоболгарских элементов, в их числе и таких существенных, как членные формы, аналитическое склонение, конструкции „да + глагол” вместо инфинитива на -ти и др., в-третьих, отсутствием строгой нормативности в грамматике и правописании» ¹⁰¹. Таким образом, язык Паисия гораздо дальше от современного литературного, чем язык других памятников новоболгарской письменности времени Паисия и до него. К сожалению, Г. К. Венедиктову остались неизвестными важные литературно-исторические, текстологические и отчасти лингвистические исследования (проф. В. Велчева, проф. Риккардо Пиккио), посвященные «Истории славеноболгарской» монаха Паисия Хилендарского ¹⁰² Это обстоятельство очень сузило и обеднило круг наблюдений и выводов Г. К. Бенедиктова. Проф. Р. Пиккио справедливо указал на необходимость перенести изучение «Истории славеноболгарской» Паисия из специальной области болгарской филологии в общую область культурно-лингвистической истории славянства XVII—XVIII вв. Широко ставится проблема влияний «Annales ecclesiastici» Цезаря Барония на труд Паисия. «Annales» Барония распространялись среди славян

¹⁰¹ «История славянских литературных языков» (КСИС, № 43) М., 1965, стр. 10.
¹⁰² В. Велчев. Отец Паисий Хилендарски и Цезарь Бароний принос къмъ изследоване изворитъ на Паисиевата история. София, 1943; А. Сraniа. Il «Regno degli Slavi» di Mauro Orbini (1601) e la «Istorija Slavenobolgarskaja» de monaco Paisi (1762). «Bulgari», Roma, 1939, № 1—2, стр. 45—48; № 3, стр. 138— 152; R. Piссhiо. Gli annali del Baronio-Skarga e la Storia di Paisij Hilendarski. «Ricerche Slavistische», n. III in memoriam Enrico Damiani. Roma, 1954, стр. 211—233; Он же. La «Istoria slavenobolgarskaja sullo sfondo linguistico-culturale della Slavia ortodossa. Roma, 1958.

Через сокращенную польскую переработку Петра Скарги (Rocznedżilie Kośćielne...), которым было написано оригинальное предисловие к его труду. Переработка Скарги была затем переведена в России, и этим переводом воспользовался Паисий, который, между прочим, переписал почти дословно предисловие Скарги.

Таким образом, польское предисловие Скарги послужило источником для болгарского историка.... «Сравнение текстов польского, русского и болгарского дает возможность установить, что Паисий часто не переводил, но переписывал, не изменяя лингвистической формы оригинала». Основываясь на характерных чертах немногих вариантов текста Паисия (в частности на вариантах первого предисловия) по отношению к русскому, проф. Р. Пиккио предполагает, что «болгарский монах воспользовался рукописью Барония, отличающейся от текста пересмотренного и исправленного, который был напечатан московским синодом в 1719 г.» Поэтому сочинение Паисия Хилендарского должно служить важным материалом и источником не столько для рассуждений о времени и принципах формирования болгарского национального литературного языка, сколько для рассуждений «об отношении между церковнославянским языком в России и южнославянским лингвистическим положением XVIII в.». Отсюда следует такой общий вывод проф. Р. Пиккио: «Славеноболгарская история не дает точных указаний ни об языке Паисия, ни об лингвистической болгарской норме того времени». Язык и стиль этой истории мозаичны. Проф. Пиккио при анализе произведений такого типа в XVIII в., как «История славеноболгарская» Паисия Хилендарского, рекомендует «лучше изучать общий культурно-лингвистический фон восточных и южных славян, чем историю отдельных национальных языков и культур. В данном случае нужно отметить, что Паисий не ощущает чуждыми ни церковнославянский язык России, ни литературные формы с сербской окраской. В его труде национальные варианты сливаются на общем фоне церковнославянской традиции» ¹⁰³.

Иная картина предстанет перед нами, если обратимся к «Житию и страданиям грешного Софрония» (Софрония Врачанского). Это произведение написано на выразитель-

¹⁰³ R. Piссhiо. La Istorija slavenobolgarskaja sullo sfondo linguistico-culturale della Slavia ortodossa. Roma, 1958, стр. 15.

ном новоболгарском языке, и элементы церковнославянского языка занимают в нем незначительное место. Но Житие Софрония не могло оказать заметного влияния на развитие нового болгарского языка, так как оно стало широко известным лишь в 1861 г., когда Г. Раковский сообщил о нем и напечатал его текст в своей газете «Дунавски лебед». В это время уже была осуществлена окончательная победа народной основы в болгарском национальном литературном языке. Таким образом, нет никаких оснований предполагать реальное воздействие автобиографического произведения Софрония на формирование болгарского национального литературного языка в первые десятилетия XIX в. Вопрос об индивидуальном творческом вкладе в формирование и развитие национальных литературных языков нуждается в дальнейших углубленных исследованиях ¹⁰⁴.

¹⁰⁴ Ср. статью проф. А. И. Ефимова «О роли национальной художественной литературы в развитии русского литературного языка» (ВЯ, 1960, № 2).