В 1881 г. И. А. Бодуэн де Куртенэ написал: «Дивергенты следует обобщать в фонемы». Дивергентами он называл позиционно чередующиеся звуки. Здесь — истоки той теории, которую раз­рабатывали основатели московской фонологической школы. В работах И. А. Бодуэна де Куртенэ гениально раскрыты многие основные принципы фонологии, построенной на последовательном учете позиционных чередований.

В некоторых науках, по крайней мере в филологических, создание последовательной теории проходит два этапа. Сначала формируются принципы, которые определяют общие контуры новой теории, отделяющие ее от ранее принятых взглядов. Прин­ципы иллюстрируются примерами, иногда даже очень щедро. Важно, чтобы примеры были разные, из нескольких языков, из многих ярусов.

Затем наступает второй этап: попытки целостно описать объект при помощи провозглашенных принципов¹. Здесь уже нужна не калейдоскопическая яркость и подвижность примеров, а долгое сосредоточенное углубление в один объект.

При таком последовательном описании всегда оказывается, что выставленных принципов недостаточно, что надо достраивать теоретическую базу. Последовательное применение новых прин­ципов к описанию объекта во всей его полноте — это, как пра­вило, и достройка теории, создание ее во всей понятийной пол­ноте.

Именно такой второй этап в развитии фонологической теории и связан с деятельностью основателей новомосковской лингви­стической школы (Р. И. Аванесов, В. Н. Сидоров, А. М. Сухо­тин, А. А. Реформатский, П. С. Кузнецов).

Уже самые ранние работы Р. И. Аванесова — пример строго систематического применения теории к описанию фонетических систем (говоров и литературного языка). В некоторых случаях приемы такого описания сейчас кажутся неэкономными. Описы­вается, например, говор с рядом своеобразных черт в фонетиче­ском строе. И в ряд с описанием этих отличий говора идут такие характеристики: «Согласные фонемы, парные по глухости —

¹ В 20-х годах у самого Бодуэна были такие опыты.

звонкости, различаются перед гласными (например, там — дам), сонорными согласными..., перед губно-зубными фрикативными в, в’ (свои — звон), перед ј (пью — бью). В других положениях они не различаются: звонкие согласные на конце слова и перед глухими согласными (как парными со звонкими, так и внепар­ными), оглушаясь, совпадают с соответствующими глухими со­гласными фонемами, напротив, глухие согласные перед парными звонкими озвончаются, совпадая с соответствующими звонкими»², и т. д. Не проще ли было сказать: позиции для глухих и звонких согласных те же, что в литературном языке? Нейтрализуются они так же, как в литературном языке?

Нет, такое изложение было бы нежелательно (говорим о вре­мени, когда была написана эта работа Р. И. Аванесова). Одно из основных положений современной лингвистики, развернуто и ясно высказанное Ф. де Соссюром и имплицитно данное в ра­ботах И. А. Бодуэна де Куртенэ, — положение о системности языка, о том, что качества каждой единицы, каждой совокупности единиц определяются отношением к другим единицам. Это поло­жение надо было научиться последовательно применять. Надо было уже не демонстрировать его на примерах, а построить на нем все описание.

Но господствовал дифференциальный метод в описании го­воров. Указывались лишь отличия данного говора от литератур­ного языка, разрушалась системная целостность описания (черты, «общие» у говора с литературным языком, могли быть функцио­нально совершенно различны — благодаря соотношению с дру­гими участками системы, которые различны в говоре и в литера­турном языке). В работах Р. И. Аванесова 30—40-х годов и нашел отражение этот категорический разрыв с приемами дифференци­ального описания, поворот к системной характеристике говора³.

Задача последовательного, целостного описания фонетической системы решается Р. И. Аванесовым уже во всех его ранних фонетических работах (посвященных и литературному языку и народным говорам). При таком описании пришлось полностью развернуть и систему основных фонологических понятий (пол­ностью, конечно, применительно к научным задачам, которые ставило время). В работах Р. И. Аванесова и В. Н. Сидорова впервые вводится и последовательно применяется понятие нейтра­лизации фонем. Этого понятия (в его эксплицитном выражении) не было даже в работах Н. Ф. Яковлева, ближайшего предшест-

² Р. И. Аванесов. Очерки диалектологии рязанской мещеры. «Материалы и исследования по русской диалектологии», т. I. M ., 1949, стр. 178.
³ В наше время, когда мысль о системности языка кажется всеми усвоен­ной, возможен «возврат» к старым приемам: описание того или иного участка языка через ссылку на литературную норму. Но это мнимый возврат; прием не означает отказа от системности, а только делает его более экономным.

венника московской фонологической школы. Понятие нейтра­лизации повлекло за собой разграничение вариаций и вариантов фонем — тоже важное нововведение; по нему и всю теорию мо­сковской фонологической школы называют «теорией вариантов и вариаций». В редакции, которая была дана Р. И. Аванесовым и В. Н. Сидоровым, а также А. А. Реформатским, А. М. Сухо­тиным и П. С. Кузнецовым, эта теория стала безотказным ору­дием для анализа и последовательного описания любых фонети­ческих систем.

Отличия этой теории можно сформулировать так.

1. Позиционно чередующиеся звуки признаются одной функ­циональной единицей (фонемой), рассматриваются как «то же самое».

Другие фонологические теории тоже учитывают позиционную вариативность звуковых единиц, но только у «москвичей» этот принцип — отожествлять в качестве одной и той же фонемы все звуки, которые связаны позиционным чередованием, — прово­дится без всяких ограничений как основной принцип, форми­рующий фонему⁴.

2. Из последовательного применения этого принципа вытекает, что две фонемы в определенной позиции могут реализоваться одним звуком; что одна фонема может в разных позициях выра­жаться звуками, полностью различными в акустико-артикуля­ционном отношении⁵. Фонема, таким образом, рассматривается как единица, лишенная «антропофонической» характерности. Характерность ее чисто функциональная, позиционная.

3. Установление позиционных чередований и, следовательно, определение рядов позиционно чередующихся звуков (эти ряды и есть фонемы) возможно только при сопоставлении морфем. Значит, для московской фонологии необходим морфологический критерий.

Это — наиболее рельефные, наиболее отличительные особен­ности. Все они встречали ожесточенную критику, все их при­ходилось отстаивать в напряженных и не всегда мирных спорах. Р. И. Аванесов никогда не отказывался принимать участие в таких дискуссиях, но его более привлекала другая форма доказатель­ства московской фонологической теории: конкретными работами. Огромное фонетическое богатство русских диалектов с комфортом располагалось в той сети понятий, которую предоставила москов­ская фонологическая теория. И здесь — лучшее доказательство правоты этой теории.

Откуда это постоянное стремление к систематической полноте описания (при максимальной строгости его теоретических пред-

⁴ Например, пражская фонологическая школа тоже объединяет «дивер­генты» в фонему, но только те, которые обладают общей функциональной характеристикой. См, об этом дальше.
⁵ А также — и звуковым нулем.

посылок)? Один исток уже указан: это второй этап формирования теории, естественно вырастающий из первого этапа. Но есть и другая причина, стимулирующая именно такое направление теоретических решений. Это — требования практики. «Языковое строительство», сознательное воздействие на язык, ставшее акту­альным с первых же послереволюционных лет, требовало систе­матичности и теоретической последовательности.

В 30-х годах выдвигались один за другим проекты усовершен­ствования русской орфографии. Половинчатость орфографиче­ских решений, принятых в 1917 г., чувствовалась достаточно остро. Но проекты обладали одним общим недостатком: не обосно­ванные целостной лингвистической теорией, внутренне противо­речивые, они страдали явной эклектичностью. Проекты не вы­держивали критического анализа и, не без шума и суеты, бес­следно исчезали.

В это время и появилась статья Р. И. Аванесова и В. Н. Си­дорова «Реформа орфографии в связи с проблемой письменного языка» (1930). Авторы впервые формулируют основной принцип русского письма: наша орфография фонематична. Ее совершен­ствование, внесение в нее большей последовательности (и, тем самым, простоты) означает усиление этого фонематического принципа, более последовательную его реализацию. Исходя из этого принципа, авторы и делают ряд предложений. Вопрос о том, нужна ли и своевременна ли реформа орфографии, решают не лингвисты (или не только они), а общество в целом; но если реформа окажется реальностью, так или иначе будут реализо­ваны (может быть, частично) те предложения, которые выдвинуты в 1930 г. двумя авторами. Обсуждение орфографических вопросов в более поздние годы (имеется в виду не орфографическая шумиха, а квалифицированное, деловое обсуждение) подтвердило, что эти предложения наиболее обоснованны и целесообразны.

«Орфография будет легка, если она последовательна» (С. П. Обнорский). Те улучшения, которые основывались на наиболее явных теоретических положениях, были реализованы орфографической реформой 1917 г. Дальнейший выигрыш мог быть достигнут только в борьбе за последовательность нашего письма; иначе говоря: сами задачи практики «языкового строи­тельства» требовали последовательного, систематического лин­гвистического исследования. Требования внутренней логики научного развития и требования практики были едины.

Усовершенствование орфографии, пропаганда орфоэпических норм, определение норм современной сценической речи,⁶ коди­фикация русского литературного произношения, преподавание

⁶ Р. И. Аванесов в течение многих лет был участником работы совета по сценической речи при ВТО и консультантом актеров и режиссеров в Мето­дическом совете ВТО,

русского языка в средней школе, в педагогических техникумах, в вузах, преодоление диалектного влияния в речи, обучение русскому языку иностранцев — все эти практические задачи решаются в работах Р. И. Аванесова с единых теоретических позиций, при остром внимании к фонологической основе рус­ского языка.

Пример, говорят, заразителен (пример Рубена Ивановича часто бывает заразителен!). Чтобы решить, какой из вариантных орфоэпических норм отдать предпочтение, надо учитывать и фонологию: какая норма «различительна», «дистинктивна», — утверждает в своих работах Р. И. Аванесов. После его иссле­дований стало обычным, обсуждая вопросы орфоэпии, принимать во внимание их различительную, фонологическую сторону (см. ценные работы И. Г. Голанова и других фонетистов).

Анализ практических задач «языкостроительства» с позиций старой теории — вот в чем один из заразительных примеров Р. И. Аванесова.

У Рубена Ивановича много работ по истории языка и много — по современному языку. Внимание, кажется, в равной степени обращено и к диахронии, и к синхронии.

Если же попытаться понять внутреннюю связь исследований Р. И. Аванесова, их логическую последовательность, то надо признать, что исторические работы у него стоят «впереди» работ о современном языке. В исторических исследованиях — ключ ко всем другим. Сам пафос синхронического исследования у Р. И. Аванесова диктуется задачами диахронии.

Напомним, что так было и у И. А. Бодуэна де Куртенэ. Исто­рическое языкознание выделяло отдельные точки в языке (явле­ния, единицы) и изучало их изменения во времени. При таком атомарном изучении обычно пропадала общая картина, остава­лось неясным, какие атомарные состояния одновременны, т. е. сосуществуют в определенную эпоху. Велика была опасность перенесения фактов одной языковой эпохи в другую. Из понима­ния и боязни такой опасности возникла мысль о синхронии. Не смешивать одну языковую эпоху с другой — вот простейший девиз синхронического изучения.

Оказывается, верность этому девизу вознаграждается: ста­новится видно, что предметом лингвистического исследования должны быть не только языковые единицы, но и их связи, отно­шения. Они тоже исторически изменчивы. При атомарном под­ходе это затушевано; определение же целого поля сосуществую­щих (синхронных) единиц проясняет исторический характер внутриязыковых отношений. Так уже у Бодуэна де Куртенэ из исторического изучения вырастала идея строгого синхронизма (во-первых), идея языка как системы, где каждая единица опре­деляется отношениями с другими единицами (во-вторых).

Такова же логическая последовательность и в работах Р. И. Аванесова⁷. Основным для него остается историческое изучение языка. И в работах о современном русском языке он оста­ется историком. Это проявляется во внимании к вариативности фонетических норм; варианты сосуществуют, но один тянется в прошлое, другой — в будущее. Это видно и по последователь­ному разграничению (в синхронных исследованиях) продуктив­ности в языке, постоянно создаваемого в разговорной практике, и непродуктивного, фразеологизованного. Ведь и основное фоне­тическое разграничение — позиционные чередования contra не­позиционные — связано именно с фонетической живой продук­тивностью.

Но особенно ярко это видно в точном мгновенном отражении тех новшеств, которые характеризуют отношения единиц в современном языке. Эти изменения особенно подвижны, особенно важны и в то же время трудно уловимы. Они всегда в центре внимания Р. И. Аванесова как исследователя языковой современ­ности. Приведем пример. Произношение [шы^э]ги, [шы^э]ры, [жы^э]ра, во[жы^э]ка сменилось произношением [ша]ги, [ша]ры, [жа]ра, во[жа]ка. Смена норм, орфоэпический «конфликт» поколе­ний был многократно отмечен в фонетической литературе. В ава­несовских работах впервые ставится вопрос о фонологическом статусе изменений, т. е. о новых отношениях между звуковыми единицами. Ведь в ряде слов новая норма не победила; литератур­ная норма осталась прежней для слов [жы^э]леть, ло[шы^э]дей и ряда других. Кажется, эти слова — островки неизменной традиции в потоке фонетических новшеств. Нет, в этих-то словах и произошли радикальнейшие перемены: их фонемный состав ранее был <жа>леть, ло<ша>дей (ср. жалко, лошадка), теперь он изменился: <ж^о/_э>леть, ло<ш^о/_э>дей.

Легко заметить изменение конкретной звуковой единицы в языке; трудно — изменение отношений единиц (в частности, фонологические изменения). Обычно они фиксируются с большим опозданием, в прошлом, а не в современности. Открытию таких изменений в современном русском языке посвящены многие стра­ницы работ Р. И. Аванесова. Он изучает их как историк и как исследователь, видящий в языке системную целостность, сеть отношений, в первую очередь фонологических.

Нет надобности подчеркивать, что и в исторических работах Р. И. Аванесова изменение фонемных отношений остается в центре внимания. Одно из свидетельств этого — блестящая работа об исторических судьбах и — ы⁸.

⁷ Повторяем, что это не столько путь во времени, сколько внутренняя обусловленность отдельных ветвей исследования.
⁸ Р. И. Аванесов. Из истории русского вокализма. Звуки i и у. «Вестник МГУ», 1947, № 1.

Одни языковеды стремятся приемы и методы, оправдавшие себя на одном материале, широко продвинуть в другие области, испытать их на совсем другом фактическом материале. При этом исходные понятия оказываются частично трансформированными: слишком большая жесткость помешала бы их экспансии в другие объектные области.

Другие языковеды всю свою заботу сосредоточивают на точ­ности, строгой закрепленности понятийного аппарата в работе. Расширительное применение этого аппарата не допускается, так как это приведет к сдвигу в значениях ключевых терминов, к неряшливости в понятийной основе исследования.

Эти два типа ученых представляются антиподами. Совмещение их в одном исследователе — большая редкость. О таком редком совмещении свидетельствуют работы Р. И. Аванесова. С одной стороны, как говорилось, последовательное, строго систематиче­ское описание объекта исследования, его анализ при помощи выверенной системы фонологических понятий, с другой — смелые попытки достижения фонологической теории применить в совер­шенно иных ярусах языка. «Неряшливость» в работе с терминами здесь преодолевается тем, что связь с фонологией не подчерки­вается, при изучении иных ярусов фонологическая терминология не эксплуатируется, хотя методика исследования строится на ос­нове опыта фонологии.

В 1939 г. появилась статья Р. И. Аванесова о второстепенных членах предложения. Чтобы установить, является ли существи­тельное определением, надо его в данном контексте попытаться соединить сочинительным союзом с прилагательным, т. е. с мор­фологизованным , морфологически типичным способом выраже­ния определения (например, это дом отца — это дом отца и мой; существительное отца здесь определение).

Что общего с фонологией в этом взгляде на синтаксические явления? То, что сущность единицы определяется ее преобразо­ванием в другую единицу. Словосочетание дом отца преобра­зуется в диагностическое сочетание дом отца плюс и плюс прила­гательное. Так же определяется и фонема в позиции нейтрали­зации: она вместе с контекстом (т. е. в составе той же морфемы) преобразуется — и по этому преобразованию, когда она уже в сильной позиции, определяется ее сущность. Можно было бы попытаться использовать фонологическую терминологию и ска­зать, например, так: в форме присубстантивного существительного нейтрализованы дополнение и определение; надо поставить в ту же позицию еще прилагательное, и возможность или невоз­можность подстановки определит синтаксический характер нейтра­лизованного члена. При этом термины «позиция», «нейтрализа-

ция» потеряли бы ту определенность, которую имеют в фонологии, и только намекали бы на существо дела. И поэтому такое перене­сение терминов избегается в трудах Р. И. Аванесова. Опыт фоно­логического исследования использован без попытки нарядить качественно особые явления в торжественные фонологические одежды.

Такая смелая экспансия фонологических методов в работах Р. И. Аванесова встречается часто. Например, форма сущест­вительных с нулевым окончанием рассматривается как нейтрали­зация двух акцентных типов: с ударением на основе и с ударением на флексии (много мук = много сортов муки и много мучений, нейтрализованы мýка — мукá). Таким образом, в этой форме ударение вовсе не «переносится на основу». (Эти положения потом были развиты в работах А. А. Зализняка)⁹.

После сказанного становится понятным интерес Р. И. Аване­сова к грамматико-фонетическим явлениям. Сложные вопросы чередования фонем в соотношении с чередованием морфем осве­щаются во многих его работах. Хитрые сплетения грамматики и фонетики (притом в сложных синхронно-диахронических пово­ротах) распутываются в статьях «Об одной фонетико-морфологи­ческой особенности северновеликорусских говоров» (1947), «К ис­тории чередования согласных при образовании уменьшительных существительных» (1968) и др. Это работы, в которых особенно очевидна аналитическая проницательность того метода, той линг­вистической (в частности, фонологической) теории, которой поль­зуется Р. И. Аванесов и которую он, вместе со своими товари­щами, создавал.

Работа Р. И. Аванесова 1956 г. «Фонетика современного рус­ского литературного языка» для многих (может быть, для всех) была полной неожиданностью, тем не менее появление ее вполне закономерно. Существует несколько фонологических теорий: либо все, кроме одной, неверны, либо в каждой (или в некоторых) есть своя правда, и все их можно объединить в «полную» фоноло­гическую теорию; либо эти теории охватывают свой объект — фонетический строй языка — с разных сторон, и существование разных, несводимых друг к другу фонологических взглядов вполне закономерно. Надо решить, какое «либо» верно. Попытка синтезировать, слить разные теории сделана в работе 1956 г.

Очевидно, что синтезируются московская и ленинградская

⁹ Терминология, здесь использованная, конечно, не принадлежит Р. И. Аванесову— он предпочел и в этом случае не наводить шатких словес­ных мостов между акцентологией и фонологией.

фонологические теории. Это прямо сказано в книге. Многолетние бесплодные споры рождают естественное стремление уйти от них, попытаться преодолеть разногласия терминологически, создав такую систему обозначений, которая охватывала бы обе теории. Так, старая, надежная, полностью себя оправдавшая в исследо­вательской практике московская фонема превратилась в фо­немный ряд.

Была ли безусловно плодотворной попытка синтезировать московскую и ленинградскую фонемные теории — об этом до сих пор идут споры. Во всяком случае, эта попытка стимулировала поиски фонологов в определенном направлении (см., например, введение понятия «звука языка» в работах П. С. Кузнецова).

Бесспорно перспективным был другой синтез, который прошел почти совершенно незамеченным. В этой же книге Р. И. Аванесов делает очень важную попытку сблизить, синтезировать понятия пражской и московской фонологических школ. Приведем одно из свидетельств этого. В словах разнеслась, резьба автор транс­крибирует фонему α: разн/α/слась р/α/зьба ; она же отмечена в словах х/α/дьбе, n/α/жар (стр. 220—221). Какие же основания для обобщения? У них общая характеристика: это фонема неверх­него подъема, нелабиализованная (стр. 221).

В основе пражской фонологической теории лежит такой прин­цип обобщения звуков в фонемы: в одну фонемную единицу объ­единяются звуки, имеющие общую функциональную характери­стику. Например, в словах указ, указка, перенос, переноска звуком [с] выражается одна и та же фонемная единица: зубная, фрика­тивная, твердая. Но в словах сон, сразу звук [с] выражает другую фонемную единицу (именно фонему с признаками: зубная, фрика­тивная, твердая, глухая). Так это будет и по теории Р. И. Ава­несова (1956). Вообще там, где трактовка фонемы совпадает у «пражцев» и у «ленинградцев», работа Р. И. Аванесова (1956) позволяет говорить о синтезе взглядов «москвичей» и «ленинград­цев». (Но, конечно, в той же степени, и о синтезе московской и пражской теорий). Там, где трактовка пражцев отличается от трактовок других школ, Р. И. Аванесов следует именно праж­ской¹⁰.

Повторим, что сама необходимость синтеза разных фонологи­ческих теорий часто оспаривается. Сделаем 6 шагов:

1. Фонология — это функциональная фонетика.

¹⁰ Пример: по пражским взглядам, в словах указ, указка, перенос, пере­носка — как уже сказано — одна и та же фонемная единица, выраженная звуком [с]. И для Р. И. Аванесова (1956) — это одна фонема, так же и по-ленинградски.
В словах переноска, переносок — по-пражски не одна и та же фонемная единица. Так и для Р. И. Аванесова (1956). Это сильная и слабая фонемы (раз­ные фонемы). По-ленинградски же «все едино».

2. Фонология не может не учитывать функциональную характе­ристику звука — набор признаков, которые являются у него в данной позиции различительными.

3. Московская фонологическая теория требует, чтобы в одну фонему объединялись (фонематически отожествлялись) позици­онно чередующиеся звуки.

4. Позиционно чередующиеся звуки имеют разные функцио­нальные характеристики.

5. Следовательно, функциональные характеристики не учи­тываются московской фонологической теорией (точнее: учиты­ваются только в той мере, которая определена основным принци­пом московской фонологии; см. шаг 3).

6. Московская теория фонем, в ее классическом виде, не вклю­чает (полностью) важную сторону звукового строения языка, несомненно функционально значимую.

Где мы оступились? Какой шаг неверен? Можно думать, что мы здесь нигде не оступились. А если так, то необходимо либо искать синтеза московской и пражской теорий, либо признать, что они обе представляют собой самостоятельную ценность, ха­рактеризуя разные стороны звукового языка¹¹. Р. И. Аванесов в своей работе идет первым путем, путем синтеза. Притом сближе­ние с ленинградцами прямо формулируется — и оно, конечно, было замечено; синтез с пражской теорией не был декларирован¹², остался незамеченным, а значение этого синтеза исключительно велико.

Конечно, книга Р. И. Аванесова не заканчивает обсуждения вопроса об отношении двух крупнейших фонологических движе­ний в языкознании нашего времени, а только начинает его.

С 30-х годов Р. И. Аванесов читает лекционные курсы в вузах Москвы. Десятки тысяч филологов учились лингвистически мыслить на его лекциях. Полноценная лекция — не только науч­ный жанр, но в то же время и искусство. Лекции Р. И. Аванесова оставляют эстетическое впечатление своей строгостью и «пре­красной ясностью»: ряды фактов, сложно пересекаясь, строятся

¹¹ С другой стороны, пражская лингвистическая теория фонем только частично учитывает факт позиционных чередований — когда он может быть принят во внимание без нарушения «пражского» принципа: объединять фонемы по их функциональной характеристике. Поэтому, например, чере­дования о/а или д/ноль (водный — вода, звезда — звездный) для сторонников Н. С. Трубецкого должны оцениваться как чередования фонем (или фонемы с фонемным нулем), а не чередования внутри фонемы.
¹² Это достаточно объясняется датой выхода книги: 1956. Тогда еще не ставился вопрос об учете достижений Н. С. Трубецкого и других.

в кристаллическую сквозную целостность. Теоретические прин­ципы, точно формулированные, пронизывают все построение. Научная значительность лекции усиливается ее эстетической значительностью.

Педагогичны и все научные печатные работы Рубена Ивано­вича. Они воспитывают лингвистическую мысль. Более того — они увлекают мысль, у них есть способность вербовать сторонни­ков и продолжателей. Множество идей, высказанных Р. И. Аване­совым, стало стимулом, отправной точкой для исследований мно­гих его учеников — продолжателей и сторонников.