С. Д. КАЦНЕЛЬСОН

Ф. де Соссюр о членораздельности языка

Ф. де Соссюр был первым, кто заговорил о членораздельности языковой системы и в главных чертах наметил контуры новой проблемы. До него о членораз­дельности говорили только при­менительно к речи, имея в виду способность речевого потока чле­ниться на множество элементов. Особого интереса к себе члено­раздельность языка тогда не вы­зывала; слишком уж тривиаль­ным и самоочевидным казался этот факт. Лишь после того как из общей массы лингвистических явлений были вычленены поня­тия «языка» (языковой системы) и «речи» (речевого потока, или текста, как реализации потенций, заложенных в языковой систе­ме), членораздельность языка становится проблемой. Возникла необходимость выяснить, что со­ответствует членораздельности речи в языковой системе, или, другими словами, как соотносят­ся между собой членораздель­ность речи и членораздельность языка.

Выдающийся женевский язы­ковед подробно осветил сложные взаимоотношения между языком и речью. Он полагал, что в фо­кусе интересов лингвистики дол­жен находиться именно язык, а не речь.

Во избежание логических про­тиворечий и путаницы надо было, по его убеждению, «с самого на­чала встать на почву «языка» и его считать нормой для всех про-

чих проявлений речевой деятельности»¹ (подчеркнуто в «Курсе»). Но встать на «почву языка» невозможно без предварительной работы по теоретической реконструк­ции языковой системы. Непосредственно наблюдаема только речь. Для того чтобы от наблюдений над речью перейти к языку, нужны новые методы, не только индук­тивные, но также дедуктивные. Языкознанию, ранее раз­вивавшемуся преимущественно как эмпирическая наука, предстояло теперь овладеть приемами теоретического исследования.

Разработка учения о членораздельности языка (так называемой лингвистической таксономии) могла бы опи­раться на выделенные лингвистической традицией эле­менты — звуки, слоги, слова, грамматические формы и предложения. Но механическое перенесение обнару­живаемых наблюдением строевых элементов из речи в язык означало бы не учитывать специфику языка и по­просту приравнять язык к речи. «Чтобы избежать ил­люзий, — говорится по этому поводу в «Курсе», — рань­ше всего надо проникнуться убеждением, что конкрет­ные сущности языка (т. е. конкретные единицы языково­го строя. — С. К.) не выявляются сами собой для удоб­ства нашего наблюдения» (111). Номенклатура языко­вых единиц должна вырабатываться на основе некото­рых общих допущений, или основоположений, и сверки вытекающих из них выводов с результатами эмпириче­ских наблюдений.

Первый принцип, выдвигаемый Соссюром в этой свя­зи, — это принцип двойственности языковых элементов, сформулированный в следующем отрывке: «Можно на­зывать язык областью артикуляций...; ... каждый языко­вой элемент есть маленький член, articulus, внутри ко­торого идея закрепляется звуком, а звук становится зна­ком для идеи..; ...лингвист, следовательно, работает в пограничной области, где сочетаются элементы обоих порядков» (112—113).

¹ Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики (рус. пер.). М., 1933, с. 34. Рассматривая «Курс», мы не вдаемся здесь в вопрос о его рукописных источниках и вкладе Ш. Бальи и А. Сешеэ в содержа­ние подготовленного ими труда. Мы берем «Курс» как документ эпохи, успевший оказать сильное влияние на развитие языкозна­ния еще до того, как начались разыскания об аутентичности из­ложенных в нем идей. Ссылки на страницы «Курса» в дальней­шем даются в скобках в основном тексте статьи.

Двойственность языковых явлений, их чувственно- сверхчувственная природа, основанная на постоянном взаимодействии звуковой формы и функционального (в своей глубинной основе мыслительного) содержания, является, несомненно, характернейшей чертой языка. Посредническая роль языка в процессах социальной коммуникации и познавательной деятельности необхо­димо порождает эту двойственность, проявляющуюся не только в целостности языка, но и в каждом его строевом элементе. Из этого, однако, не следует, что каждый элемент языка в отдельности является носите­лем понятия, или, как часто говорится в «Курсе», идеи. Соссюр, конечно, знал превосходно, что такие единицы, как фонема и слог, не выражают понятий. Но из этого факта он делал несколько неожиданный вывод: фонема и слог лишались в его концепции статуса языковых еди­ниц и изгонялись из лингвистики в область физиологии речи (105). Некоторым извинением в даном случае ему могло служить отсутствие в науке понятия о смыслораз­личительной функции фонем.

Фонема и слог представлялись Соссюру односторон­ними, чисто звуковыми образованиями, не отвечающими принципу двойственности языковых единиц. Любопыт­но отметить, что и современная дуалистическая теория членораздельности (А. Мартинэ и Ч. Хоккет) продол­жает считать фонемы и слоги односторонними единица­ми². Только вывод из такой оценки делается теперь иной. Дуалистическая теория в принципе допускает со­существование односторонних единиц рядом с двусто­ронними в языке и тем самым отказывается от логиче­ского монизма в трактовке данной проблемы.

Но вправе ли мы квалифицировать фонему и слог как односторонние единицы, лишенные всякой собствен­но-лингвистической функции? Со времен И. А. Бодуэна де Куртенэ и Л. В. Щербы известно, что фонема и слог обладают смыслоразличительной функцией и, следова­тельно, если не прямо, то косвенным путем, через слова и морфемы, связаны со смыслом. В отличие от единиц, прямо выражающих элементы смысла, фонемы не име-

² Martinet A. La linguistique synchronique. Paris, 1965, p. 1—34; Hосket Ch. A course in modern linguistics. N. Y., 1958, p. 574 f.

ют индивидуальных функций, которые отличали бы ка­кую-либо фонему от другой. Но это обстоятельство еще не дает нам оснований считать фонемы односторонними единицами. Слова и морфемы иногда еще противопо­ставляют фонемам и слогам как значимые единицы не­значимым. Но уместнее, пожалуй, было бы говорить о непосредственно и опосредованно значимых единицах. Во всяком случае, нет серьезных оснований для того, чтобы, по примеру Соссюра, выводить фонемы и слоги за пределы языка, равно как и для того, чтобы прене­бречь принципом двойственности языковых единиц по примеру сторонников дуалистической концепции. C принципом двойственности языковых единиц тес-но соприкасается в соссюрианской концепции другой, не менее характерный для нее принцип строгого паралле­лизма, или изоморфизма, формы и содержания в язы­ковых единицах. В «Курсе» этот принцип образно выра­жен так: «Язык можно сравнить с листом бумаги: мысль — его лицевая сторона, а звук — оборотная; нельзя разрезать лицевую сторону, не разрезав и обо­ротную» (113). Это значит, что одной звуковой единице, точнее, одному означающему может соответствовать од­но и только одно означаемое. Делениям в сфере звуко­вых значений могут соответствовать лишь равные им деления в сфере мыслительного содержания.

Принцип изоморфизма формы и содержания опи­рается на своеобразно интерпретированный в «Курсе» принцип двойственности языковых единиц. Отождеств­ление языковой единицы со знаком и понимание языка как нерасторжимого единства означающего и означае­мого, звучания и значения — необходимая предпосылка принципа изоморфизма. Другим источником данного принципа является идея «значимости», или «ценности», «стоимости», перенесенная из политической экономии на почву лингвистики.

В любом языке на каждом шагу встречаются явле­ния, противоречащие принципу изоморфизма. Сюда от­носятся случаи многозначности и синонимии языковых единиц, устойчивые словосочетания и идиоматические выражения, словосложение и словообразование — сло­вом, все неисчислимые примеры нарушения изоморфиз­ма в строе языка. С помощью понятия значимости Сос­сюр пытается обратить эти факты, абсолютно несовме-

стимые, казалось бы, с требованиями изоморфизма, на благо выдвигаемому им принципу. Как же он это де­лает?

Ограничимся одним примером. Франц. mouton и рус. баран отчасти совпадают по значению; можно при­вести ряд случаев, когда французское слово будет со­ответствовать его русскому аналогу. Но такие слова, как отмечается в «Курсе», не одинаковы по значимости хотя бы потому, что в русском наряду со словом баран имеется еще слово баранина. Отсутствие соответствую­щего слова во французском позволяет употребить mou ­ton и в значении ‘баранина’. Употребление слова зави­сит, таким образом, не только от его значения, но так­же от того, что имеется рядом с таким словом в языке, от состава лексической системы, в которую входит дан­ное слово. «Входя в состав системы, слово облечено не только значением, но еще — главным образом — зна­чимостью, а это уже совсем другое» (115).

Значимость, как она определяется в «Курсе», — это как бы элемент особой духовной субстанции, присутст­вующий в слове на равных условиях со значением. Сво­ей дискретностью значимости обязаны системе языка, между единицами которой распределена определенная «масса мышления». Следуя за Соссюром, Л. Ельмслев писал: «Каждый язык проводит свои границы в аморф­ной массе мысли, по-разному располагает их... Это по­ходит на одну и ту же горсть песка, которая принимает совершенно различные формы»³. Членораздельность мысли зависит в таком понимании от членораздельно­сти языка и, в сущности, лишь дублирует ее. Что же ка­сается значений, то в «Курсе» они отождествляются с понятиями, прямо или косвенно отображающими внеш­ние объекты. В своей дискретности значения, в отличие от значимости, определяются не системой языка, а дей­ствительностью. Различие понятий «дерево» и «птица» коренится в структуре самих объектов и прямого отно­шения к структуре языка не имеет. Мы приходим, таким образом, к заключению, что значения и значимости су­щественно различаются между собой; более того, эти понятия несовместимы.

³ Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка (рус. пер.). — В. кн.: Новое в лингвистике, вып. 1. М., 1960, с. 310.

Мы поступили бы, однако, весьма неосмотрительно, если бы на этом основании отказались от одного из не­совместных понятий. Не только давно утвердившееся в науке понятие значения, но и введенное Соссюром по­нятие значимости должно сохраниться в науке. Второе из названных понятий нуждается, однако, в коренном пересмотре.

Понятие значимости непосредственно связано с принципом изоморфизма формы и содержания в языке. Оно призвано теоретически устранить противоречащие априорному принципу факты полисемии, омонимии, си­нонимии и им подобные. Поскольку принцип изоморфиз­ма несостоятелен и должен быть отвергнут, то вместе с ним должна быть отброшена и связанная с ним идея об особых единицах содержательного плана, существую­щих в словах независимо от значений и на равных с ними правах.

Но в понятии значимости содержится и некий ра­циональный момент, внутренне не связанный с принци­пом изоморфизма. Мы имеем в виду фактор системно­сти, играющий важную роль в организации значащих единиц. Как раз потому, что отношения между единица­ми формального и содержательного плана неоднознач­ны и что звуковые единицы способны оказывать обрат­ное воздействие на содержательный план, значения слов обрастают рядом дополнительных функций, усложняю­щих структуру семантического плана. В области лекси­ческой семантики приходится вследствие этого различать следующие типы значений: основные и производные (в многозначных словах), собственно-семантические и стилистические (в элементах синонимического ряда), буквальные и идиоматические (во фразеологических со­четаниях), актуальные и этимологические (в производ­ных образованиях), прямые и переносные (в фигурах поэтического языка) и т. п. В отличие от собственно- семантических единиц, предполагающих соотнесенность с объектами действительности, дополнительные типы значений опираются на системные связи слов, разли­чающиеся от языка к языку. Сложные отношения меж­ду единицами формального и содержательного плана, образующиеся на основе системных отношений, можно называть значимостными, оговорив при этом, что зна­чимостные отношения не отменяют значений, прямо или

косвенно отображающих объекты действительности, а лишь обогащают их вторичными функциями.

Обратимся теперь к некоторым более специальным вопросам соссюровской таксономии.

Так как эталоном языковой единицы служил для Соссюра лингвистический знак, характеризуемый един­ством означающего и означаемого, то, как уже упоми­налось, единицы, непосредственно не обнаруживающие означаемого, как фонемы и слоги, исключались из чис­ла языковых единиц. В итоге оставались лишь немногие типы значащих единиц, как слова и грамматические формы. Но и такая редукция не избавляла от теорети­ческих трудностей, попытки преодоления которых оста­вили в «Курсе» немало следов.

О значащих единицах языка в «Курсе» обычно го­ворится обобщенно, без уточнения их разновидностей. Американский лингвист Р. Уэллз, специально занимав­шийся соссюровской концепцией языка, пришел к за­ключению, что единицы (unites) у Соссюра — «это в основном то же самое, что морфемы у Бодуэна де Кур­тенэ и в современном языкознании»⁴. Столь категорич­ное суждение мог, однако, высказать только исследо­ватель, смотрящий на морфемы сквозь призму английско­го языка, в котором слово и морфема часто совпадают. Скорее можно, пожалуй, думать, что в центре соссюров­ской таксономии находится слово.

Соссюр неоднократно подчеркивал, что исходным для его концепции является абстрактное понятие зна­чимости. Вместе с тем он склонялся к признанию важ­ности и такой «конкретной» единицы, как слово. Наме­чая программу теоретического исследования языковых единиц, он писал: «Надо было бы выяснить, на чем ос­новывается разделение на слова, ибо слово, несмотря на трудность определить это понятие, есть единица, не­отступно представляющаяся нашему уму, нечто цент­ральное во всем механизме языка... Далее следовало бы перейти к классификации единиц низшего порядка, за­тем более широких единиц и т. д. Определив таким об­разом элементы, которыми оперирует наша наука, она выполнила бы свою задачу целиком, ибо тем самым све-

⁴ Wеlls R. De Saussure’s system of linguistics. — In: Readings in linguistics, ed. by M. Joos. Washington, 1957, p. 5.

ла бы все входящие в ее область явления к их основно­му принципу (111).

Однако такое понимание роли слова в «механизме языка» не выдерживается последовательно в «Курсе». Готовность признать слово едва ли не центральной еди­ницей языкового строя вскоре уступает место тяжелым сомнениям. Вспоминая, что бесконечные дискуссии о природе слова не привели к положительным результа­там, Соссюр приходит к выводу, что «понятие слова не­совместимо с нашим представлением о конкретной еди­нице языка» (107). Впрочем, вывод этот не окончате­лен. В конечном счете предлагается компромиссное ре­шение: «Не будучи в состоянии непосредственно ухва­тить конкретные сущности, или единицы языка, в каче­стве материала мы будем привлекать слова. Хотя сло­во и не в точности подходит к определению языковой единицы, все-таки оно дает о ней хотя бы приблизитель­ное понятие, имеющее то преимущество, что оно кон­кретно» (113).

Что же вызывает сомнения и колебания в оценке слова? Основные строевые единицы должны, по мысли Соссюра, отвечать требованиям конкретности и непо­средственности. Под «конкретностью» языковой единицы имелся в виду ее знаковый характер. Ср. следующие оп­ределения конкретной единицы: «Входящие в состав языка знаки суть не абстракции, но реальные объекты... их можно назвать конкретными сущностями этой науки» (105). И несколько дальше: «Языковая сущность (язы­ковой факт) существует лишь в силу ассоциации между означающим и означаемым; если упустить один из эле­ментов, она исчезнет, и вместо конкретного объекта пе­ред нами будет чистая абстракция» (105). Являющееся стержневым для всей соссюровской таксономии понятие значимости абстрактно и потому не может рассматри­ваться как единица языка. Необходимо поэтому найти соответствующую этому понятию конкретную единицу. Но на этом пути соссюровскую концепцию поджидали непреодолимые трудности.

Главное препятствие заключалось в отсутствии стро­гого параллелизма между означающим и означаемым в слове. Одному означаемому могут в принципе соответст­вовать два и более означающих, ср. франц. mwa и mwaz (последнее в сочетании un mois apr e s ) месяц спустя

или рус. друг-, друз’- в словоформах слова друг. С дру­гой стороны, одному означающему могут соответство­вать два и более означаемых. В составе сложного сло­ва, например рус. пароход, выделяются два элемента — пар- и -ход. Так как Соссюр искал в словах прямое ото­бражение абстрактных значимостей, то наличие в еди­ном слове нескольких значимостей не могло не пугать его.

Критерий «непосредственности», также выдвигавший­ся применительно к языковым сущностям, представляет значительный интерес. К сожалению, однако, это поня­тие не получило в «Курсе» достаточно подробного осве­щения. Имеются основания думать, что оно предпола­гает первичность той или иной единицы в деривацион­ном ряду. Это видно из замечаний об отношениях меж­ду слогом и фонемой, которые хотя и не причисляются в «Курсе» к языковым единицам, все же привлекаются к рассмотрению.

Отмечая, что вопросу о взаимоотношениях этих еди­ниц не уделяется еще достаточно внимания, Соссюр продолжал: «Между тем нам первично дан не отдель­ный звук; слог дан более непосредственно, чем состав­ляющие его звуки. Мы видели, что некоторые первона­чальные системы письма отмечали именно слоговые еди­ницы; лишь впоследствии пришли к алфавитной систе­ме» (65). Исходной, или непосредственно данной, еди­ницей оказывается здесь не звук языка, не фонема, а слог. Именно слогу принадлежит, по Соссюру, исходная позиция в синхронном и историческом деривационном ряду. Можно думать, что, рассматривая слово как са­мую «непосредственную» языковую сущность (107) и предлагая начать классификацию языковых единиц со слов, а уже затем перейти к единицам низшего поряд­ка и к «более широким» единицам (111), Соссюр имел в виду те же деривационные связи. Такой подход пред­ставляется нам в принципе более глубоким, чем утвер­дившийся позднее в структуральной лингвистике способ классификации лингвистических единиц, опирающийся на различия размера и рассматривающий минимальные единицы как исходные.

В небольшой статье невозможно дать достаточно полное представление об основных идеях соссюровской теории членораздельности языка. Как показал наш

краткий анализ, в «Курсе» были поставлены все основ­ные вопросы лингвистической таксономии. Соссюр не всегда предлагал однозначные решения таксономиче­ских проблем. Во многих случаях он колебался и про­тиворечил себе самому. Но было бы ошибкой видеть в этом результат непоследовательности мысли. Скорее, мы имеем здесь дело с экспериментами исследователя, сформулировавшего основные принципы таксономиче­ской теории и пытавшегося примирить свои теоретиче­ские выводы с данными эмпирического исследования. Колебания Соссюра — это плод раздумий теоретика, заметившего противоречия между исходными положе­ниями и фактами и не знающего еще, чем ему придется поступиться — принятыми постулатами или господст­вующей в науке трактовкой эмпирических данных.