|
С. Д. КАЦНЕЛЬСОН Ф. де Соссюр о членораздельности языка Ф. де Соссюр был первым, кто заговорил о членораздельности языковой системы и в главных чертах наметил контуры новой проблемы. До него о членораздельности говорили только применительно к речи, имея в виду способность речевого потока члениться на множество элементов. Особого интереса к себе членораздельность языка тогда не вызывала; слишком уж тривиальным и самоочевидным казался этот факт. Лишь после того как из общей массы лингвистических явлений были вычленены понятия «языка» (языковой системы) и «речи» (речевого потока, или текста, как реализации потенций, заложенных в языковой системе), членораздельность языка становится проблемой. Возникла необходимость выяснить, что соответствует членораздельности речи в языковой системе, или, другими словами, как соотносятся между собой членораздельность речи и членораздельность языка. Выдающийся женевский языковед подробно осветил сложные взаимоотношения между языком и речью. Он полагал, что в фокусе интересов лингвистики должен находиться именно язык, а не речь. Во избежание логических противоречий и путаницы надо было, по его убеждению, «с самого начала встать на почву «языка» и его считать нормой для всех про- 38чих проявлений речевой деятельности»1 (подчеркнуто в «Курсе»). Но встать на «почву языка» невозможно без предварительной работы по теоретической реконструкции языковой системы. Непосредственно наблюдаема только речь. Для того чтобы от наблюдений над речью перейти к языку, нужны новые методы, не только индуктивные, но также дедуктивные. Языкознанию, ранее развивавшемуся преимущественно как эмпирическая наука, предстояло теперь овладеть приемами теоретического исследования. Разработка учения о членораздельности языка (так называемой лингвистической таксономии) могла бы опираться на выделенные лингвистической традицией элементы — звуки, слоги, слова, грамматические формы и предложения. Но механическое перенесение обнаруживаемых наблюдением строевых элементов из речи в язык означало бы не учитывать специфику языка и попросту приравнять язык к речи. «Чтобы избежать иллюзий, — говорится по этому поводу в «Курсе», — раньше всего надо проникнуться убеждением, что конкретные сущности языка (т. е. конкретные единицы языкового строя. — С. К.) не выявляются сами собой для удобства нашего наблюдения» (111). Номенклатура языковых единиц должна вырабатываться на основе некоторых общих допущений, или основоположений, и сверки вытекающих из них выводов с результатами эмпирических наблюдений. Первый принцип, выдвигаемый Соссюром в этой связи, — это принцип двойственности языковых элементов, сформулированный в следующем отрывке: «Можно называть язык областью артикуляций...; ... каждый языковой элемент есть маленький член, articulus, внутри которого идея закрепляется звуком, а звук становится знаком для идеи..; ...лингвист, следовательно, работает в пограничной области, где сочетаются элементы обоих порядков» (112—113). 1 Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики (рус. пер.). М., 1933, с. 34. Рассматривая «Курс», мы не вдаемся здесь в вопрос о его рукописных источниках и вкладе Ш. Бальи и А. Сешеэ в содержание подготовленного ими труда. Мы берем «Курс» как документ эпохи, успевший оказать сильное влияние на развитие языкознания еще до того, как начались разыскания об аутентичности изложенных в нем идей. Ссылки на страницы «Курса» в дальнейшем даются в скобках в основном тексте статьи. 39Двойственность языковых явлений, их чувственно- сверхчувственная природа, основанная на постоянном взаимодействии звуковой формы и функционального (в своей глубинной основе мыслительного) содержания, является, несомненно, характернейшей чертой языка. Посредническая роль языка в процессах социальной коммуникации и познавательной деятельности необходимо порождает эту двойственность, проявляющуюся не только в целостности языка, но и в каждом его строевом элементе. Из этого, однако, не следует, что каждый элемент языка в отдельности является носителем понятия, или, как часто говорится в «Курсе», идеи. Соссюр, конечно, знал превосходно, что такие единицы, как фонема и слог, не выражают понятий. Но из этого факта он делал несколько неожиданный вывод: фонема и слог лишались в его концепции статуса языковых единиц и изгонялись из лингвистики в область физиологии речи (105). Некоторым извинением в даном случае ему могло служить отсутствие в науке понятия о смыслоразличительной функции фонем. Фонема и слог представлялись Соссюру односторонними, чисто звуковыми образованиями, не отвечающими принципу двойственности языковых единиц. Любопытно отметить, что и современная дуалистическая теория членораздельности (А. Мартинэ и Ч. Хоккет) продолжает считать фонемы и слоги односторонними единицами2. Только вывод из такой оценки делается теперь иной. Дуалистическая теория в принципе допускает сосуществование односторонних единиц рядом с двусторонними в языке и тем самым отказывается от логического монизма в трактовке данной проблемы. Но вправе ли мы квалифицировать фонему и слог как односторонние единицы, лишенные всякой собственно-лингвистической функции? Со времен И. А. Бодуэна де Куртенэ и Л. В. Щербы известно, что фонема и слог обладают смыслоразличительной функцией и, следовательно, если не прямо, то косвенным путем, через слова и морфемы, связаны со смыслом. В отличие от единиц, прямо выражающих элементы смысла, фонемы не име- 2 Martinet A. La linguistique synchronique. Paris, 1965, p. 1—34; Hосket Ch. A course in modern linguistics. N. Y., 1958, p. 574 f. 40ют индивидуальных функций, которые отличали бы какую-либо фонему от другой. Но это обстоятельство еще не дает нам оснований считать фонемы односторонними единицами. Слова и морфемы иногда еще противопоставляют фонемам и слогам как значимые единицы незначимым. Но уместнее, пожалуй, было бы говорить о непосредственно и опосредованно значимых единицах. Во всяком случае, нет серьезных оснований для того, чтобы, по примеру Соссюра, выводить фонемы и слоги за пределы языка, равно как и для того, чтобы пренебречь принципом двойственности языковых единиц по примеру сторонников дуалистической концепции. C принципом двойственности языковых единиц тес-но соприкасается в соссюрианской концепции другой, не менее характерный для нее принцип строгого параллелизма, или изоморфизма, формы и содержания в языковых единицах. В «Курсе» этот принцип образно выражен так: «Язык можно сравнить с листом бумаги: мысль — его лицевая сторона, а звук — оборотная; нельзя разрезать лицевую сторону, не разрезав и оборотную» (113). Это значит, что одной звуковой единице, точнее, одному означающему может соответствовать одно и только одно означаемое. Делениям в сфере звуковых значений могут соответствовать лишь равные им деления в сфере мыслительного содержания. Принцип изоморфизма формы и содержания опирается на своеобразно интерпретированный в «Курсе» принцип двойственности языковых единиц. Отождествление языковой единицы со знаком и понимание языка как нерасторжимого единства означающего и означаемого, звучания и значения — необходимая предпосылка принципа изоморфизма. Другим источником данного принципа является идея «значимости», или «ценности», «стоимости», перенесенная из политической экономии на почву лингвистики. В любом языке на каждом шагу встречаются явления, противоречащие принципу изоморфизма. Сюда относятся случаи многозначности и синонимии языковых единиц, устойчивые словосочетания и идиоматические выражения, словосложение и словообразование — словом, все неисчислимые примеры нарушения изоморфизма в строе языка. С помощью понятия значимости Соссюр пытается обратить эти факты, абсолютно несовме- 41стимые, казалось бы, с требованиями изоморфизма, на благо выдвигаемому им принципу. Как же он это делает? Ограничимся одним примером. Франц. mouton и рус. баран отчасти совпадают по значению; можно привести ряд случаев, когда французское слово будет соответствовать его русскому аналогу. Но такие слова, как отмечается в «Курсе», не одинаковы по значимости хотя бы потому, что в русском наряду со словом баран имеется еще слово баранина. Отсутствие соответствующего слова во французском позволяет употребить mou ton и в значении ‘баранина’. Употребление слова зависит, таким образом, не только от его значения, но также от того, что имеется рядом с таким словом в языке, от состава лексической системы, в которую входит данное слово. «Входя в состав системы, слово облечено не только значением, но еще — главным образом — значимостью, а это уже совсем другое» (115). Значимость, как она определяется в «Курсе», — это как бы элемент особой духовной субстанции, присутствующий в слове на равных условиях со значением. Своей дискретностью значимости обязаны системе языка, между единицами которой распределена определенная «масса мышления». Следуя за Соссюром, Л. Ельмслев писал: «Каждый язык проводит свои границы в аморфной массе мысли, по-разному располагает их... Это походит на одну и ту же горсть песка, которая принимает совершенно различные формы»3. Членораздельность мысли зависит в таком понимании от членораздельности языка и, в сущности, лишь дублирует ее. Что же касается значений, то в «Курсе» они отождествляются с понятиями, прямо или косвенно отображающими внешние объекты. В своей дискретности значения, в отличие от значимости, определяются не системой языка, а действительностью. Различие понятий «дерево» и «птица» коренится в структуре самих объектов и прямого отношения к структуре языка не имеет. Мы приходим, таким образом, к заключению, что значения и значимости существенно различаются между собой; более того, эти понятия несовместимы. 3 Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка (рус. пер.). — В. кн.: Новое в лингвистике, вып. 1. М., 1960, с. 310. 42Мы поступили бы, однако, весьма неосмотрительно, если бы на этом основании отказались от одного из несовместных понятий. Не только давно утвердившееся в науке понятие значения, но и введенное Соссюром понятие значимости должно сохраниться в науке. Второе из названных понятий нуждается, однако, в коренном пересмотре. Понятие значимости непосредственно связано с принципом изоморфизма формы и содержания в языке. Оно призвано теоретически устранить противоречащие априорному принципу факты полисемии, омонимии, синонимии и им подобные. Поскольку принцип изоморфизма несостоятелен и должен быть отвергнут, то вместе с ним должна быть отброшена и связанная с ним идея об особых единицах содержательного плана, существующих в словах независимо от значений и на равных с ними правах. Но в понятии значимости содержится и некий рациональный момент, внутренне не связанный с принципом изоморфизма. Мы имеем в виду фактор системности, играющий важную роль в организации значащих единиц. Как раз потому, что отношения между единицами формального и содержательного плана неоднозначны и что звуковые единицы способны оказывать обратное воздействие на содержательный план, значения слов обрастают рядом дополнительных функций, усложняющих структуру семантического плана. В области лексической семантики приходится вследствие этого различать следующие типы значений: основные и производные (в многозначных словах), собственно-семантические и стилистические (в элементах синонимического ряда), буквальные и идиоматические (во фразеологических сочетаниях), актуальные и этимологические (в производных образованиях), прямые и переносные (в фигурах поэтического языка) и т. п. В отличие от собственно- семантических единиц, предполагающих соотнесенность с объектами действительности, дополнительные типы значений опираются на системные связи слов, различающиеся от языка к языку. Сложные отношения между единицами формального и содержательного плана, образующиеся на основе системных отношений, можно называть значимостными, оговорив при этом, что значимостные отношения не отменяют значений, прямо или 43косвенно отображающих объекты действительности, а лишь обогащают их вторичными функциями. Обратимся теперь к некоторым более специальным вопросам соссюровской таксономии. Так как эталоном языковой единицы служил для Соссюра лингвистический знак, характеризуемый единством означающего и означаемого, то, как уже упоминалось, единицы, непосредственно не обнаруживающие означаемого, как фонемы и слоги, исключались из числа языковых единиц. В итоге оставались лишь немногие типы значащих единиц, как слова и грамматические формы. Но и такая редукция не избавляла от теоретических трудностей, попытки преодоления которых оставили в «Курсе» немало следов. О значащих единицах языка в «Курсе» обычно говорится обобщенно, без уточнения их разновидностей. Американский лингвист Р. Уэллз, специально занимавшийся соссюровской концепцией языка, пришел к заключению, что единицы (unites) у Соссюра — «это в основном то же самое, что морфемы у Бодуэна де Куртенэ и в современном языкознании»4. Столь категоричное суждение мог, однако, высказать только исследователь, смотрящий на морфемы сквозь призму английского языка, в котором слово и морфема часто совпадают. Скорее можно, пожалуй, думать, что в центре соссюровской таксономии находится слово. Соссюр неоднократно подчеркивал, что исходным для его концепции является абстрактное понятие значимости. Вместе с тем он склонялся к признанию важности и такой «конкретной» единицы, как слово. Намечая программу теоретического исследования языковых единиц, он писал: «Надо было бы выяснить, на чем основывается разделение на слова, ибо слово, несмотря на трудность определить это понятие, есть единица, неотступно представляющаяся нашему уму, нечто центральное во всем механизме языка... Далее следовало бы перейти к классификации единиц низшего порядка, затем более широких единиц и т. д. Определив таким образом элементы, которыми оперирует наша наука, она выполнила бы свою задачу целиком, ибо тем самым све- 4 Wеlls R. De Saussure’s system of linguistics. — In: Readings in linguistics, ed. by M. Joos. Washington, 1957, p. 5. 44ла бы все входящие в ее область явления к их основному принципу (111). Однако такое понимание роли слова в «механизме языка» не выдерживается последовательно в «Курсе». Готовность признать слово едва ли не центральной единицей языкового строя вскоре уступает место тяжелым сомнениям. Вспоминая, что бесконечные дискуссии о природе слова не привели к положительным результатам, Соссюр приходит к выводу, что «понятие слова несовместимо с нашим представлением о конкретной единице языка» (107). Впрочем, вывод этот не окончателен. В конечном счете предлагается компромиссное решение: «Не будучи в состоянии непосредственно ухватить конкретные сущности, или единицы языка, в качестве материала мы будем привлекать слова. Хотя слово и не в точности подходит к определению языковой единицы, все-таки оно дает о ней хотя бы приблизительное понятие, имеющее то преимущество, что оно конкретно» (113). Что же вызывает сомнения и колебания в оценке слова? Основные строевые единицы должны, по мысли Соссюра, отвечать требованиям конкретности и непосредственности. Под «конкретностью» языковой единицы имелся в виду ее знаковый характер. Ср. следующие определения конкретной единицы: «Входящие в состав языка знаки суть не абстракции, но реальные объекты... их можно назвать конкретными сущностями этой науки» (105). И несколько дальше: «Языковая сущность (языковой факт) существует лишь в силу ассоциации между означающим и означаемым; если упустить один из элементов, она исчезнет, и вместо конкретного объекта перед нами будет чистая абстракция» (105). Являющееся стержневым для всей соссюровской таксономии понятие значимости абстрактно и потому не может рассматриваться как единица языка. Необходимо поэтому найти соответствующую этому понятию конкретную единицу. Но на этом пути соссюровскую концепцию поджидали непреодолимые трудности. Главное препятствие заключалось в отсутствии строгого параллелизма между означающим и означаемым в слове. Одному означаемому могут в принципе соответствовать два и более означающих, ср. франц. mwa и mwaz (последнее в сочетании un mois apr e s ) месяц спустя 45или рус. друг-, друз’- в словоформах слова друг. С другой стороны, одному означающему могут соответствовать два и более означаемых. В составе сложного слова, например рус. пароход, выделяются два элемента — пар- и -ход. Так как Соссюр искал в словах прямое отображение абстрактных значимостей, то наличие в едином слове нескольких значимостей не могло не пугать его. Критерий «непосредственности», также выдвигавшийся применительно к языковым сущностям, представляет значительный интерес. К сожалению, однако, это понятие не получило в «Курсе» достаточно подробного освещения. Имеются основания думать, что оно предполагает первичность той или иной единицы в деривационном ряду. Это видно из замечаний об отношениях между слогом и фонемой, которые хотя и не причисляются в «Курсе» к языковым единицам, все же привлекаются к рассмотрению. Отмечая, что вопросу о взаимоотношениях этих единиц не уделяется еще достаточно внимания, Соссюр продолжал: «Между тем нам первично дан не отдельный звук; слог дан более непосредственно, чем составляющие его звуки. Мы видели, что некоторые первоначальные системы письма отмечали именно слоговые единицы; лишь впоследствии пришли к алфавитной системе» (65). Исходной, или непосредственно данной, единицей оказывается здесь не звук языка, не фонема, а слог. Именно слогу принадлежит, по Соссюру, исходная позиция в синхронном и историческом деривационном ряду. Можно думать, что, рассматривая слово как самую «непосредственную» языковую сущность (107) и предлагая начать классификацию языковых единиц со слов, а уже затем перейти к единицам низшего порядка и к «более широким» единицам (111), Соссюр имел в виду те же деривационные связи. Такой подход представляется нам в принципе более глубоким, чем утвердившийся позднее в структуральной лингвистике способ классификации лингвистических единиц, опирающийся на различия размера и рассматривающий минимальные единицы как исходные. В небольшой статье невозможно дать достаточно полное представление об основных идеях соссюровской теории членораздельности языка. Как показал наш 46краткий анализ, в «Курсе» были поставлены все основные вопросы лингвистической таксономии. Соссюр не всегда предлагал однозначные решения таксономических проблем. Во многих случаях он колебался и противоречил себе самому. Но было бы ошибкой видеть в этом результат непоследовательности мысли. Скорее, мы имеем здесь дело с экспериментами исследователя, сформулировавшего основные принципы таксономической теории и пытавшегося примирить свои теоретические выводы с данными эмпирического исследования. Колебания Соссюра — это плод раздумий теоретика, заметившего противоречия между исходными положениями и фактами и не знающего еще, чем ему придется поступиться — принятыми постулатами или господствующей в науке трактовкой эмпирических данных. [47] |