Б. О. УНБЕГАУН

(Великобритания)

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГРАММАТИКА РУССКОГО ЯЗЫКА И ЕЕ ЗАДАЧИ

В своей рецензии на первое издание «Исторической грам­матики русского языка» П. С. Кузнецова и В. И. Борковского А. В. Исаченко выразил сожаление о пренебрежении авторов к так называемым «книжным» элементам русского языка. Подчеркивая важность этих элементов для понимания разви­тия современного литературного языка, он сравнивает две фразы — из берестяной грамоты № 131 XIV в. и из записи инока Алексы в Мстиславовом евангелии начала XII в. Заклю­чение его следующее: «Хотя в данном отрывке [т. е. записи инока Алексы] дело не обошлось без целого ряда синтаксиче­ских «славянизмов» (а в конечном итоге — грецизмов), любой непредвзятый читатель прочтет текст инока Алексы с мень­шими затруднениями, чем любой текст берестяных грамот, потому что текст записи в Мстиславовом евангелии несрав­ненно ближе к тому языку, который десятки миллионов наших современников во всем мире изучают и любят как «русский язык» ¹. Замечание А. В. Исаченко относится лишь к син­таксису, но по существу ставит вопрос о самой природе исто­рической грамматики русского языка, в традиционном ее из­ложении. Настоящая статья является попыткой ответить на этот вопрос.

Если запись инока Алексы действительно ближе к совре­менному русскому литературному языку, чем любая из бере­стяных грамот, то это потому, что язык, на котором написана эта запись, а не язык берестяных или каких-либо иных

¹ «Вопросы языкознания», 1965, № 4, стр. 130.

грамот, очевидно, и является прямым предком русского лите­ратурного языка. Иными словами, современный русский лите­ратурный язык продолжает никогда не прерывавшуюся тра­дицию литературного языка Киевской, удельной и Москов­ской Руси, т. е. языка церковнославянского. Эту, по существу шахматовскую, концепцию происхождения современного ли­тературного языка я пытался обосновать в двух статьях, ука­зав одновременно на непоследовательность шахматовского метода ². Действительно, Шахматов, определив русский лите­ратурный язык как русифицированный церковнославянский язык ³, в дальнейшем посвящает целую главу церковносла­вянским элементам в этом языке, в то время как, оставаясь логичным, он должен был бы говорить о церковнославянской базе русского литературного языка и о русских элементах в нем. Тут, очевидно, Шахматов невольно и вопреки собственной концепции подпал под влияние господствовавшего в его вре­мя и господствующего до сих пор взгляда на; современный русский литературный язык как на исконно русский, но впи­тавший в себя церковнославянские элементы. В этом отноше­нии, например, его, оставшийся литографированным, «Курс истории русского языка» ⁴ методологически ничем не отли­чается от всех остальных курсов по истории русского языка или по исторической грамматике русского языка.

Все эти пособия, начиная с «Лекций по истории русского языка» А. И. Соболевского ⁵, изучают историю языка, впер­вые зафиксированного в юридических текстах, принятого за­тем в административных и деловых документах и ставшего довольно развитым письменным языком нелитературных тек­стов, т. е. таких, которые не преследовали богословских, фи­лософских, эстетических или научных целей. Этот нелитера­турный письменный язык прекратил свое существование в пер­вой половине XVIII в., передав некоторые свои элементы пе­режившему его параллельному церковнославянскому литера­турному языку, служившему как раз целям, не входившим в компетенцию нелитературного языка. Приняв в себя элемен­ты нелитературного русского языка, церковнославянский литературный язык стал к середине XVIII в. единым нацио­нальным языком России, т. е. тем, что теперь принято обозна­чать термином «современный русский литературный язык».

² «L’héritage cyrillo-méthodien en Russie». «Cyrillo-Methodiana: Zur Frühgeschichte des Christentums bei den Slaven, 863—1963» («Slavistische Forschungen», 6). Köln-Graz, 1964, pp. 470—482, «Le russe littéraire est-il d’origine russe?». «Revue des études slaves», XLIV (1965), pp. 19—28.
³ «Очерк современного русского литературного языка». Л., Гос. изд., 1925, стр. 6—9.
⁴ А. А. Шахматов. Курс истории русского языка, изд. 2, ч. I. СПб., 1910—1911; ч. II, изд. 2, 1911—1912; ч. III, 1910—1911.
⁵ А. И. Соболевский. Лекции по истории русского языка, изд. 4. М., 1907.

Нетрудно заметить, что термин «литературный» употребляется в двух различных значениях для периодов до и после XVIII в., что является источником постоянных недоразумений в трудах по истории русского языка. Можно только пожалеть, что русский язык не обладает термином, соответствующим столь удобному немецкому понятию Hochsprache.

Таким образом, парадоксально, исторические грамматики русского языка описывают эволюцию языка, обречен­ного «а вымирание и не имеющего генетической связи с современным русским литературным языком. Этим объясняется то, что авторы этих грамматик, не имея опоры для сравнения в современном литературном языке, останавливают свое изложение обыкновенно на пороге XVIII века и принуждены искать аналогий в наречиях, стоящих вне литературного язы­ка, невольно подменяя историю русского национального языка историей его наречий. Оторванность исторических грамматик от современного литературного, общенационального языка подчеркивается этим еще больше.

Древне- и среднерусский нелитературный письменный язык несомненно развился из живого разговорного языка и оставался с ним в связи до самого своего исчезновения в XVIII в. Но, как каждый письменный язык, он выработал свою собственную традицию, и было бы иллюзией полностью отождествлять его с разговорной (речью на каждом этапе его развития. Но даже если и допустить подобное отождествле­ние, то и тогда история этого разговорного языка упиралась бы в тог же тупик, что и история нелитературного письменного языка, так как старый разговорный язык тоже прекратил свое существование, хотя и несколько позже письменного языка — в конце XVIII и начале XIX в., когда образованные русские люди стали пользоваться общенациональным русифицирован­ным церковнославянским языком для разговорных целей. Как и нелитературный письменный язык, старый разговорный язык, конечно, тоже передал некоторые, и часто значительные, свои элементы новому литературному языку. Эти элементы подлежат, разумеется, изучению в исторической грамматике русского языка, но именно как элементы, а не как основа языка.

Нельзя сказать, чтобы история русского языка в XVIII—XIX вв. не изучалась вовсе: ей посвящено несколько ценных трудов. Но методологически это изучение строится на иных основаниях, чем изучение истории русского языка до XVIII в.: последнее исходит, как мы видели, из нелитературных текстов, для истории же языка начиная с XVIII в. берутся тексты ли­тературные. Эта разница выражается уже самими заглавия­ми учебных пособий: «Исторической грамматике русского языка» противополагается «История русского литературного языка». Таким образом единая история современного русского

языка искусственно разрывается на две части: историю рус­ских наречий и историю языка литературы. Против этого ни­чего нельзя было бы возразить, если бы эти две разновиднос­ти языка изучались параллельно, с XI по XX век. Беда лишь в том, что между ними устанавливается ничем, кроме пред­взятости, не обоснованная хронологическая последователь­ность.

Ведет ли все вышесказанное к неизбежному выводу о не­пригодности традиционного метода в исторической граммати­ке? Отнюдь нет. Для исторической фонетики традиционный подход может быть оставлен, так как каким бы ни было происхождение языка, его фонетический строй не может не быть вполне национальным. Изменение этого фонетического строя может быть удовлетворительно прослежено в нелитера­турных текстах, даже под панцирем их церковнославянской орфографии, во всяком случае полнее, чем по случайным ошибкам писцов литературных, церковнославянских, текстов. В XVIII и начале XIX в. существовали еще, по-видимому, не­которые черты произношения, унаследованные от церковно­славянской традиции, но они имели строго ограниченную, чисто литературную функцию и применялись почти исключи­тельно при чтении стихов, как, например, отсутствие аканья и произношения е как ё. Некоторое кажущееся возвращение к церковнославянской традиции в новое время, как, например, произношение чн вместо шн или частичное исчезновение ас­симиляции согласных по мягкости, легче объяснить просто влиянием орфографии.

В области морфологии дело обстоит сложнее, хотя и тут обращение к нелитературным текстам, как, между прочим, по­казывают труды П. С. Кузнецова, объясняет в общем вполне удовлетворительно историю современных форм склонения и спряжения: эти формы были почти полностью русифицирова­ны в том церковнославянском языке, который лег в основу современного русского литературного языка. История некото­рых форм, однако, при традиционном подходе все же упи­рается в тот же самый тупик и может быть продолжена до нашего времени не в литературном языке, а лишь в наречиях.

Такой формой является, например, род. п. ед. ч. мужск. рода на -у, бурно развивавшийся в XV—XVII вв.: в этом раз­витии русский язык шел потому же пути, что и украинский, белорусский, польский и чешский языки. В современном же ли­тературном языке форма на -у в свободном употреблении исчезла полностью, и сохранилась лишь как пережиток в вы­ражениях типа со страху, а также в партитивном употребле­нии, где она является уже лишь факультативной и исчезаю­щей формой. Исчезновение род. на -у обыкновенно объясняет­ся церковнославянским влиянием. Но как и главным образом почему могла церковнославянская русифицированная морфо-

логия повлиять на полнокровное и живое русское склонение? Не гораздо ли проще объяснить современные формы на -у как заимствованные из нелитературного письменного или раз­говорного языка, тем более что, в сущности, здесь идет дело уже о словарных, а не собственно морфологических катего­риях?

Другим примером может служить история причастий. В современном литературном языке эта категория является целиком церковнославянской. В исторических же грамматиках обыкновенно дается история не формы несущий, а формы несучий. Каждый, кому приходилось преподавать историю русского языка нерусским студентам, не мог не заметить недоумения этих студентов, когда, после подробного изложения образования и истории формы несучий, они констатировали, что подобной формы в русском литературном языке не суще­ствует, а есть только форма несущий, совершенно выпадаю­щая из истории русского языка при традиционном к ней под­ходе.

Число подобных примеров нетрудно увеличить. Иногда их церковнославянский характер ограничивается лишь орфогра­фией, не влияя на произношение, как это было, например, с формой род. п. местоимения 3-го лица ея, которая лишь в ред­ких случаях произносилась орфографически в XIX и начале XX в., вместо общепринятого [i̯ujó]. В иных случаях церковно­славянская орфография брала свое, как, например, в произно­шении окончаний прилагательных типа громкий, строгий, тихий: произношение [-ъi̯], бывшее еще нормальным в XIX в., в настоящее время, за совершенно ничтожными исключения­ми, уступило место орфографическому, т. е. в сущности церковнославянскому произношению [-иi̯] ⁶.

Но хуже всего положение с историческим синтаксисом. Здесь традиционный подход совершенно отрывает историю синтаксиса от синтаксического строя современного литератур­ного языка. В сравнении с морфологией синтаксический строй был русифицирован лишь незначительно, да и то не на ступе­ни предложения, особенно сложноподчиненного, а главным образом на низшей ступени словосочетаний. Кроме того, в XVIII и XIX в. он подвергся сильному влиянию французского и отчасти немецкого языка. Этим, вероятно, и объясняется от­сутствие раздела о синтаксисе в большинстве исторических грамматик русского языка. Грамматики же, которые отводят синтаксису подобающее ему место, обыкновенно подробно останавливаются на таких, самих по себе очень любопытных, конструкциях, продолжения которым можно найти лишь в со­временных наречиях, да и то не всегда, как, например, кон-

⁶ См. Н. Д. Андреев. Об одном эксперименте в области русской орфографии. В кн.: «Вопросы культуры речи», вып. 4. М., Изд-во АН СССР, 1963, стр. 49—52.

струкции земля пахать, отца убито, грамота писано, повторе­ние предлога перед каждым членом словосочетания, и т. п. С другой стороны, причастные обороты, столь типичные для литературного языка, или такие предложения, как, например, я не думаю, чтобы вы были правы, не восходящие к нелитера­турному письменному языку, естественно не находят себе места в традиционных исторических грамматиках, не говоря уже о всем богатстве и разнообразии сложноподчиненных предложений современного литературного языка.

Что же требуется от исторической грамматики русского языка, чтобы, с одной стороны, преодолеть ничем не оправды­ваемый разрыв в изложении истории русского языка до и после XVIII в. и, с другой стороны, лодвести приемлемый исторический фундамент под современный русский литератур­ный язык? Лишь одно: признать, что этот русский литератур­ный язык является русифицированным церковнославянским литературным языком, развивавшимся без перерыва, хоть и не без толчков, с XI в. до наших дней. Тогда все станет на свое место.