Профессор Р. И. АВАНЕСОВ

СЕЛИЩЕВ-ДИАЛЕКТОЛОГ

Трудно мне построить свое сообщение о Селищеве-диалектологе в чисто академическом плане. Тема Селищева для меня личная тема к утрата Селищева — личная утрата. Я был связан с ним 20 лет. Познакомился студентом I курса Московского университета, когда он был уже известным ученым, профессором. Наши отношения с ним за это время менялись. Сначала это были отношения, которые могут быть у студента с профессором, затем мы вместе немало работали, встречались, бывали друг у друга, личные отношения крепли и развивались.

Для меня — старого ученика Селищева и одного из его интимных собеседников по вопросам интересующей нас обоих науки — в книгах, статьях и рецензиях Селищева оживает их автор. Я вижу в них не литературный текст, не результат некоего труда и творчества, а лишь какое-то мгновенье этого творчества, именно то, которое оказалось отраженным в печати. Труды Селищева так же мало адэкватны его подлинному творчеству, как моментальная фотография, фиксирующая мгновенное движение, своему оригиналу.

Труды Селищева начали появляться в печати в 1912 г. и будут выходить, вероятно, еще ряд лет, так как остались и неопубликованные работы. Но наиболее продуктивна была деятельность Селищева в 1922—1933 гг. Это были годы создания его крупнейших работ.

В 1922 г. я как раз познакомился с Селищевым. Жил он все эти годы в старом здании Московского университета. Бывало взбираешься по много видавшим на своем веку стертым чугунным плитам лестницы старого здания университета к Селищеву на верхний этаж. Темный мрачный корридор. Говорят в этом же корридоре жил почти сотню лет назад другой неистовый человек — своекоштный студент В. Г. Белинский. С замирающим сердцем стучишься к нему. В тесной комнатке, уставленной книгами, за письменным столом, среди видимого хаоса: раскрытые книги, снимки с рукописей, карточки с выписками стопками, на стене строгий ампир родного ему Казанского университета — сидит Афанасий Матвеевич, зимою в своей неизменной ермолочке (университетское здание плохо прогревалось), огромный, костистый, сильный, черный, я бы сказал, черноземный: ни дать ни взять русский богатырь, Илья Муромец, перерядившийся в ученого...

Афанасий Матвеевич не только всегда радушно принимал нас, интересовался нашим ростом (а наш рост в значительной мере питался общением с ним), но и невольно вводил нас в накаленную атмосферу своей интимной жизни (а интимной жизнью Афанасия Матвеевича и была его научная работа), полной больших страстей, могучего темперамента, страстной полемики, восхищения одними и ненависти к другим.

К Селищеву никак нельзя применить трафаретное определение «жизнь и деятельность». Его жизнь и была его деятельностью. Вне научной и педагогической работы не было жизни для Селищева.

У Селищева не было семейной жизни с ее радостями и заботами, не было и так сказать «посторонних» интересов или страстей — к музыке

или театру, к изобразительному искусству или кино. Едва ли Селищев даже и был когда-нибудь в кино. А в театре — только в студенческие годы в Казани. Почти вся жизнь Селищева проходила в предалах университетского владения; вся его жизненная энергия распределялась между студенческой аудиторией, научными заседаниями, собраниями Диалектологической комиссии, а больше всего дома за письменным столом...

В Москве казанский профессор Селищев был сразу принят как свой. В Диалектологической комиссии мы не делали различия между ним и Д. Н. Ушаковым, Н. Н. Дурново. П. А. Расторгуевым, тогда еще молодыми М. Н. Петерсоном и И. Г. Голановым. Я задавал себе вопрос: чем это можно объяснить — имея в виду коренные расхождения между казанской и московской лингвистическими школами. Ответ на это мне кажется один: Селищев не был типичным представителем казанской школы. Последней, вероятно, он был обязан только солидной подготовкой в области фонетики и физиологии звуков, а также, возможно, особым интересом к вопросам языкового смешения. Другие кардинальные принципы, казанской школы были ему чужды. Зато многое его сближало с московской школой. В частности, в области применения сравнительного метода и общих принципов истории языка он многим, мне кажется, был обязан Фортунатову, а также Шахматову, с которыми потом в более поздние годы (большей частью не в печати) жестоко полемизировал.

Зато Селищева выгодно отличало как от той, так и от другой школы его близкая связь с историей культуры и этнографией, оплодотворявшая его лингвистические труды.

Я перехожу к характеристике Селищева как лингвиста и диалектолога.

Селищев не был только лингвистом; он с успехом занимался и смежными областями — славянской историей, литературами, этнографией и исторической географией. Этим определяются многие отличительные особенности его трудов.

Но Селищев-лингвист был (всегда диалектологом. Селищев считал, что вне диалектологии нет лингвистики. И описывал ли Селищев говор какого-нибудь с. Тетова в Д. Пологе или реконструировал языковое состояние доисторических эпох — он всегда оставался диалектологом. Этим он отличался от многих лингвистов-сравнителей.

Изучение современных славянских языков во всем многообразии их даже самых мелких диалектных отличий, во всей сложности их межъязыковых и междиалектных отношений (как между диалектами и языками более или менее близко родственными, так и неродственными) — такова, по мнению Селищева, первейшая задача славянского языкознания: без тщательного изучения современных говоров не может быть восстановлено древнее состояние каждой отдельной славянской группы, а без этого не могут быть реконструированы явления древнейшие — общеславянские. Без этого сравнительный метод становится методом абстрактных формальных сопоставлений, не всегда дающим возможность восстановить древнейшее явление, а нередко и приводящим к ошибкам. Сравнительный метод, по Селищеву, должен быть в то же время историческим, т. е. языковые процессы должны изучаться в их конкретных, реальных исторических условиях.

В трудах лингвистов-сравнителей праславянский язык восстанавливается в значительной мере путем сравнения данных старославянского языка с данными других индо-европейских языков. Иначе строил свои интереснейшие курсы по сравнительной грамматике славянских языков Селищев: она вся у него насыщена материалами славянской

диалектологии. Именно при помощи их прежде всего Селищев вскрывает — и мастерски — языковое состояние общеславянской эпохи, обращаясь к данным других индо-европейских языков лишь в необходимых случаях. Каковы же эти необходимые случаи?

Данные праславянского языка поздней эпохи (так, называемой «эпохи, предшествующей распадению» его) восстанавливаются Селищевым целиком на славянском материале. Обращение к другим индо-европейским языкам оказывается необходимым, главным образом, при реконструкции более древних периодов праславянского, самих истоков его формирования из разных элементов: здесь факты праславянские сопоставляются с данными других индо-европейских языков. А это представляет собой, строго говоря, уже один из отделов сравнительной грамматики индо-европейских языков.

Весьма характерно такое высказывание Селищева: в одной критической статье, касаясь вопроса о носовых, Селищев замечает: «Соответствия других индо-европейских языков в данном случае важны не для определения того, что в праславянском были носовые гласные, а для того, чтобы указать вместо чего появились в праславянском носовые гласные». Однако и в этом случае обращение к другим индо-европейским языкам не является единственным способом восстановления древнейшего состояния: многого, учил Селищев, можно достигнуть путем изучения соотношений, существующих в самом славянском. Изучая эти соотношения в разного рода чередованиях и супплетивных формах, прослеживая как фонетические чередования, проходя ряд стадий, окаменевая, становятся фонетико-морфологическими и морфологическими, Селищев вскрывал древнейшее языковое состояние. И в этом случае обращение к другим индо-европейским языкам приобретало значение лишь простого, так сказать, документального подтверждения того, что добыто из анализа самого славянского материала.

Селищев был мастером, я бы сказал виртуозом, сравнительного метода. Приходится сожалеть, что эта сторона его деятельности не нашла достаточно полного отражения в его напечатанных трудах.

Не только указанная особенность, но и все качества Селищева как лингвиста и диалектолога определяются его общим положением о том, что сравнительный метод должен быть одновременно историческим, что в «сравнительном методе нужна историческая перспектива», что историк языка должен изучать языковые явления в реальных исторических условиях их развития, ограниченных местом и временем, определенным социальным укладом.

Селищев всегда говорил, что задачи истории языка нельзя «сводить к узко грамматическому изучению: сравнению родственных слов, изучению орфографии, отступлений от нее». Изучая историю языка, нельзя оставить в стороне «самих носителей речи, судьбу их культурно-исторической и социальной жизни и отражение этой судьбы в языковой жизни», так как в противном случае «дать цельный образ истории языка невозможно».

Изучая языковые явления в конкретных условиях их бытования Селищев указывает, что общие явления разных диалектов или языков могут быть весьма различны по своему происхождению. В одних случаях общие черты диалектов генетически тожественны и возникли в результате общей социальной жизни их носителей в прошлом. В других случаях та или иная языковая особенность, возникнув на ограниченной территории, благодаря наличию определенных общественно-экономических и культурных условий, могла распространиться на другие более обширные территории. В третьих — общие черты в разных диалектах языках могли возникнуть независимо друг от друга благодаря общности

их жизни в прошлом и наличию в них, в связи с этим, некоего общего фонда, общей в своей основе системы, общих тенденций развития, которые в дальнейшем в разных диалектах независимо друг от друга могут осуществиться и привести к одним и тем же или сходным результатам. «В дальнейшей жизни происходило движение этой системы в одинаковом направлении, хотя группы могли не быть в это время в близких связях одна, с другой».

Наконец, «возникали одинаковые черты и при других обстоятельствах, — как параллели или как одинаковые результаты иноязычных воздействий».

Благодаря такому подходу работы Селищева всегда заключают в себе громадное количество разнообразнейших сопоставлений изучаемых фактов с фактами из других диалектов или языков родственных и неродственных, тожественными или сходными в каком-либо отношении, генетически связанными или появившимися независимо друг от друга. Например, разбирая изменение s в ch доисторическом славянском, Селищев указывает, с одной стороны, на аналогичные процессы в балтийской и индо-иранской группах, с другой стороны — на поздние явления македонских диалектов; наконец, характеризуя самую физиологию этого процесса, он указывает, что изменение s в ch было пережито и многими не индоевропейскими языками, иллюстрируя это на якутском. Вообще все курсы Селищева по старославянскому языку и сравнительной грамматике славянских языков насыщены материалами славянской диалектологии, фактами позднейшей истории отдельных славянских языков. В работах Селищева о македонских диалектах мы найдем немало данных из русской диалектологии и диалектологии других славянских языков. Точно так же в его рботах по русской диалектологии много справок и параллелей, объясняющих дело, из других славянских языков. Такая широкая сравнительно-историческая перспектива дает весьма плодотворные результаты, способствуя уяснению характера и генезиса многих языковых процессов.

Исследуя конкретные исторические пути развития языков, Селищев с особенной тщательностью изучает процессы языкового смешения. «Основной мотив моих изучений — это исследование разноязычных связей в свете общественных отношений, — так пишет Селищев в своей автобиографии. И действительно, проблема языкового смешения занимает центральное место в его деятельности на протяжении всех 30 лет работы Селищева как ученого. Поразительна эта целеустремленность ученого.

Селищев с исчерпывающей полнотой вскрыл сложнейший генезис смешанных македонских говоров, выяснил сербо-македонские и болгаро-сербские языковые отношения: далее Селищев весьма обстоятельно изучал взаимоотношения славяно-албанские. Больше того, Селищев, начиная уже с «Очерков по македонской диалектологии» (1918), обратил внимание на общие черты македонско-болгарских говоров и неславянских языков Балканского полуострова — албанского, румынского, ново-греческого. Не делая окончательных выводов, он уже тогда указал на то, что многие из них «имели общую причину своего происхождения или находились во взаимных связях».

Все это доставило Селищеву широкое признание в европейской науке, почетное место среди исследователей языков Балканского полуострова. Селищев создал современный этап в этой области научного знания. И вполне справедливо утверждение польского лингвиста Малэцкого о том, что «эпоха Облака» здесь «сменилась эпохой Селищева».

Вопросы языкового смешения Селищев изучает не только на материале облюбованной им области языков Балканского полуострова: занимаясь русской диалектологией, Селищев также с особенной тщательностью изучает связи и отношения русского языка и других языков европейской и азиатской части СССР. Ни один русский диалектолог не обратил столько внимания на эти межъязыковые отношения, сколько Селищев. Взаимоотношения между русским языком и языками народов Севера, Дальнего Востока, Поволжья и др. — все это предметы пристального изучения Селищева. Читатели «Диалектологического очерка Сибири» и ряда специальных статей Селищева многое могут почерпнуть о русско-чувашских, русско-марийских, русско-финских, русско-бурятских, русско-якутских и других русско-иноязычных языковых отношений. При этом Селищев изучает не только иноязычные элементы в русских говорах, но и русский язык у нерусских. В районах новой русской колонизации Селищев изучает также процессы смешения между разными русскими говорами.

Все это позволяет Селищеву характеризовать языковое смешение не как упрощенно прямолинейный процесс,, а как весьма сложный и противоречивый процесс, изучаемый им в тесной связи с этническими, культурными и социально-экономическими взаимоотношениями.

Так, например, характеризуя русские говоры Сибири, Селищев указывает, во-первых, на преимущественное значение северновеликорусских элементов, в связи с чем «с течением времени северновеликорусские черты вытесняют собою черты других говоров, находившихся в Сибири».

Во-вторых, на то, что «северновеликорусская речь распространялась и распространяется в Сибири и в среде нерусской — среди других этнических групп Сибири».

В-третьих, на то, что «вместе с этим распространением происходило и изменение в русском языке — изменение в связи с иноязычной стихией».

Таким образом, указывается: 1) северновеликорусское влияние на другие русские говоры; 2) влияние русского на местные языки; 3) влияние местных языков на русский; при этом Селищев указывает, что при наличии соответствующих условий и последний процесс может пойти весьма далеко вплоть до утраты родного русского языка и национального самосознания «русского». Надо отметить, что вопросы языкового смешения Селищевым рассматриваются в тесной связи с изучением этнических смешений, социально-экономических и исторических условий, материальной культуры.

Многому можно поучиться у Селищева в постановке и дальнейшем развитии вопросов языкового смешения.

Изучая историю того или иного языка во всем своеобразии данных исторических условий, уделяя особое внимание вопросам языкового смешения, Селищев не мог не поставить вопроса о заимствовании в плоскости принципиальной, теоретической проблемы. В своих работах по македонской диалектологии Селищев дает прекрасные образцы критического изучения заимствованных слов, которые показывают, как много можно извлечь из них как для истории языка, из которого сделано заимствование, так и для истории языка, в который оно сделано. Соответствующий теоретический вопрос, как и в других случаях, Селищев ставит в своих критических статьях.

Селищев предостерегает от увлечения внешним, формальным сравнением звукового вида заимствованных слов. Необходимо предварительное изучение тех звуковых процессов, которые могли произойти на почве языка, усвоившего заимствование.

«Для историка языка важно учесть звуковой вид заимствованных слов. Но необходимо при этом подчеркнуть, чтобы он учитывал звуковые изменения не только того языка, в который перешло то или иное слово, но и звуковые процессы того языка, откуда шло заимствование. Следует иметь в виду и формальные элементы того и другого языка».

Поэтому наличие таких заимствований из восточнославянского, как, например, финское talkuna (толокно), литовские czerpe (черепок), sкаvarda и др. с ar, al, er между согласными, само по себе еще не свидетельствует о раннем заимствовании их у восточных славян финнами и литовцами, в эпоху до образования полногласия, так как эти сочетания, как это видно из изучения финского и литовского языков, могли получиться на финской или литовской почве из полногласных сочетаний (из оро, оло, ере).

Каковы те материалы, на основе которых Селищев создает свои построения? Материалы эти следующие: а) непосредственные наблюдения над говорами, б) использование чужих записей говора, в) изучение памятников письменности, г) изучение заимствованных слов, д) изучение топонимии, е) изучение собственных личных имен.

Записи Селищева отличаются большой точностью. Правда, он не стремится к изощренно-тонкой фиксации всех деталей фонетического явления, но он отмечает всегда всё, что имеет сколько-нибудь заметное значение для вопросов происхождения и группировки изучаемых им говоров. При этом Селищев не подгоняет материал под созданную им фонетическую систему, отмечая одно и оставляя в стороне другое, а дает всесторонние и детальные описания говоров в том виде, как они реально бытуют, со всеми их непоследовательностями и противоречиями, т. е. именно последние дадут ему ценнейший материал для выяснения истории изучаемых говоров.

Однако в силу сложившихся условий Селищев выступал в большей части своих трудов не с материалами собственных наблюдений над говорами, а как исследователь и интерпретатор чужих записей, причем в огромном количестве случаев записей несовершенных — посредственных и просто плохих. Именно в значительной мере на таких материалах строятся его лучшие работы.

В этой области Селищев достигает, я бы сказал, виртуозного мастерства: изучая многочисленные и в общем весьма низкого качества записи, критически их анализируя, пропуская через себя огромные залежи материала и выискивая в них по крохам указания на живые черты языка — точь-в-точь как старатель промывая золотоносный песок — Селищев воссоздал такую полную и глубокую картину македонских говоров в их истории, которую не удалось нарисовать ни одному другому, в том числе местным ученым, имевшим широкие возможности непосредственных изучений македонских говоров.

Часто от диалектологов можно услышать мнение о том, что по чужим записям, без непосредственных наблюдений, нельзя достаточно полно охарактеризовать говор. Конечно, непосредственные наблюдения ничем не могут быть заменены. Но работы Селищева свидетельствуют о том, что при критическом изучении достаточного количества чужих записей, пусть в массе своей несовершенных и даже плохих, можно достигнуть почти чудес. Такими мне представляются работы Селищева по македонской диалектологии.

Однако такими они становятся не только благодаря критическому изучению чужих записей, но и такому же критическому изучению памятников старинной письменности, относящихся к изучаемой территории, а также привлечению указанных выше других источников.

Селищев как исследователь языка памятников письменности характеризуется следующими особенностями:

Первая из них заключается в том, что, привлекая к изучению в отдельных случаях памятники более ранних периодов, он основное свое внимание уделяет изучению памятников более поздних — XVI—XVIII вв. и даже первой половины XIX в.

Этот преимущественный интерес Селищева к поздним памятникам вытекает из его особого понимания происхождения и истории современных диалектов. По взгляду Селищева, современные диалекты не могут непосредственно отражать миграции населения в доисторический период или далекую родоплеменную структуру общества. Эти древнейшие отношения затемнены были выросшими на их базе феодальными отношениями, которые также не характеризовались устойчивостью. Последние в свою очередь в позднейшую эпоху были вовлечены в орбиту капиталистических отношений. Все это не могло не наложить своего отпечатка на развитие языка. Поэтому прежде чем сопоставлять современные говоры с языковым состоянием доисторических эпох, должна быть проделана необходимая предварительная работа, а именно должна быть расчищена почва по изучению позднейших периодов истории современных говоров. Отсюда естественен интерес Селищева к изучению памятников XVI—XVIII и XIX вв.

Другая особенность Селищева как исследователя языка памятников письменности заключается в том, что, изучая поздние периоды, он, будучи диалектологом, особое внимание уделяет памятникам, обычно не представляющим большой литературной и культурно-исторической ценности, но зато широко отражающим местные и живые особенности языка: дамаскины, македонские кодики-помянники, монастырские архивные документы, различного рода записи в других рукописях, сочинения второстепенных провинциальных писателей, для русского языка — писцовые книги, поздние грамоты — таков круг излюбленных жанров письменных памятников, привлекавшихся Селищевым к изучению. Перетряхивая «тонны словесной руды», однообразного и казалось бы совершенно неинтересного материала (чего стоят одни македонские кодики, состоящие почти исключительно из перечня лиц, подлежащих поминовению, с указанием места их происхождения!) Селищев находит крупицы золота живого народного языка.

Третья особенность Селищева как исследователя памятников — его чрезвычайная критичность в подходе к показаниям памятника. Строгая филологическая критика: изучение палеографии, графики и орфографии в их истории, критика реальная с точки зрения исторической, историко-географической, археологической и этнографической. Такова та предварительная работа, после которой Селищев с большим искусством извлекает из памятника данные о живых говорах изучаемой эпохи.

Четвертая особенность заключается в том, что Селищев никогда не изучает язык памятников письменности отдельно от соответствующих современных живых говоров. Мастерское объединение в своих исследованиях данных, извлекаемых из памятников, с данными современных говоров, характеризует все главные работы Селищева. Ограничусь ссылкой на две работы.

Уже ранняя работа «Очерки по македонской диалектологии» (1918) характеризуется объединением материалов, извлеченных из болгарской параллели четырехязычного словаря Хаджи Данила, с данными современных говоров (по чужим записям). Точно так же в книге «Полог и его болгарское население» (1929) Селищев искусно объединяет материалы из писаний Кирилла Пейчиновича (первая половина XIX в.) с собственными наблюдениями над живыми говорами Полога.

Именно такое объединение и дает возможность Селищеву воссоздать реальную картину изучаемых говоров в их истории.

Важным источником в трудах Селищева становится топонимия, а также собственные (личные) имена. Им посвящены многие страницы лучших трудов Селищева, а также отдельные самостоятельные исследования и статьи. Селищев считал топонимию ценнейшим источником не только исторической географии, истории общественных и экономических отношений, но также и исторической этнографии и диалектологии. Топонимия иной раз сохраняет в себе такие особенности, которые исчезли в общем языке. Топонимия может указывать на смену населения данной территории, на различные социальные отношения. Некоторые из важнейших выводов по истории македонских говоров Селищев строит на основе изучения данных топонимии или подкрепляя свои выводы данными топонимии. Так. например, свой (вывод об исторической основе македонских говоров Селищев обосновывает, между прочим, данными топонимии, которые показывают, что в названиях населенных пунктов шт и жд древнèе к’, г’, что первые заменяются последними.

Много выводов по исторической диалектологии сделано Селищевым путем изучения топонимии албанской. В последние годы своей жизни Селищев изучил русскую топонимию, которая до сих пор не была предметом систематического изучения с лингвистическими целями.

Много ценных материалов по исторической диалектологии добывает Селищев также из анализа собственных имен.

Какой бы материал ни изучил Селищев — как лингвист и диалектолог, он отличается следующими особенностями.

Уделяя преимущественное внимание изучению звуковой стороны языка, Селищев в то же время весьма далек от младограмматиков с их «слепыми» фонетическими законами, не считающимися с структурой языка: действие фонетических процессов он изучает с предельной морфологической диференциацией, с учетом степени знаменательности слов — частичных слов, местоимений и полных слов, с учетом синтаксической стороны — положения слова в фразе, с учетом эмоционально-экспрессивной стороны и многого другого. При таком подходе оказывается весьма много разного рода «исключений». Для младограмматика — это сплошные огорчения: надо подыскивать образец для аналогии. Для Селищева эти «исключения» — важнейший источник для истории говора. В одних случаях они объясняются языковым смещением, в других — заимствованием, в третьих — находят себе морфологическое объяснение, в четвертых — характеризует разные этапы в развитии говора, в пятых — объясняются синтаксической стороной или эмоционально-экспрессивной функцией. Но всегда то или иное объяснение вытекает из пристального конкретно-исторического изучения большого количества фактов, черпаемых из разных источников и, таким образом, взаимно проверяемых.

Весьма тщательно учитывает Селищев также различные лексические пласты (выделяется топонимия, собственные имена, слова «высокого» стиля и слова эмоционально-нейтральные, сниженная лексика, бранные слова); некоторые из этих пластов, как оказывается, характеризуются своей «фонетикой». Селищев очень строго различает также различные виды языка (речь диалогическая и монологическая, язык фольклора и пр.) и с ними связывает языковую диференциацию. Селищев указывает на необходимость особо критического подхода к языку песен: «С одной стороны, — говорит он, — в языке песен сохраняются такие архаизмы, какие давно утрачены в разговорной речи; с другой стороны, в языке песен отражаются черты говоров той местности, откуда занесена та или иная песня. В песнях новой формации нет черт архаиз-

ма, но в них сильно отражается влияние городского мещанского говора».

Селищев придает большое значение учету социальной диференциации языка деревни, диалектов. Им сделано много интересных наблюдений в этой области. Упомяну, что ему удалось, например, сербизмы в македонских говорах приурочить к определенной социальной среде. Или, анализируя русскую топонимию, он нередко указывает на социальную среду, породившую то или иное название; то же и при анализе личных имен. Одним из первых Селищев стал изучать социальную диференциацию современного русского языка, в частности, языка современной деревни (этому посвящен ряд статей, а также неопубликованные работы).

Таковы основные особенности Селищева как лингвиста и диалектолога. Его требование о том, что сравнительный метод должен быть историческим, его призыв изучать языковые процессы в конкретных, реальных, исторических условиях их бытования, его изучения смешения языков, высокая критичность в анализе источников, взаимопоправка своих выводов по разного рода источникам, его методы изучения живых говоров, памятников письменности и топонимии, его призывы изучать историю языка не изолированно, а в теской связи с историей народа, его материальной и духовной культурой — все это не только приемлемые положения, но такие положения, которые должны быть всемерно развиваемы в советской лингвистике. Однако есть и такие стороны в трудах Селищева, которые не могут считаться полностью приемлемыми. Если не касаться отдельных частных недостатков и ошибочных положений по тому или другому конкретному вопросу, то здесь надо обратить внимание на одну особенность Селищева как лингвиста: Селищев не интересовался вопросами структуры языка как таковой; Селищев был чужд вопросам грамматики — сердцевины науки о языке. Он был чужд также вопросам функциональной фонетики или фонологии: фонетику он изучал только как физиологию звуков. Теоретически признавая фонологию, он в общем оставался чужд ей. Поэтому мнение о том, что Селищев не был лингвистом в собственном, узком смысле слова имеет за собой известные основания. Советская лингвистика должна перодолеть эти недостатки Селищева. Но сколь многое должны преодолеть в себе некоторые из нас — «чистые» лингвисты, фонологи и грамматисты в своем абстрактном формализме, отсутствии выхода за пределы языкового ряда, в своем изучении языка в отрыве от истории его носителей!

Я бы сказал, что из недостатков Селищева л из того, что он был не только лингвистом, вытекают почти все отмеченные выше положительные черты Селищева. Наша задача — сохраняя их, избежать его недостатков и ошибок.

Селищев не был мало продуктивным ученым. Свыше десятка отдельных книг (некоторые из них по 300—400 и более страниц), десятки больших статей, имевших крупное научное значение, большое количество критических статей, в которых он особенно охотно раскрывая свои методологические принципы и в которых он почти всегда сообщал и свой материал, результаты своих наблюдений — всего свыше сотни опубликованных работ. Таково литературное наследство Селищева.

И тем не менее он не только не дал всего того, что от него можно было бы ожидать, но и того, что уже было реально им продумано и проработано. Причина этому прежде всего в особом отношении Селищева к научной работе: он был очень осторожен в своих выводах и обобщениях. Особенно остро он ощущал ответственность печатного слова. Он считал достойным печати только окончательные выводы, только доказанное автором. Он оставлял при себе свои предположения

и размышления, лаборатория его творчества была закрыта для читателей. Поэтому его так раздражали некоторые из трудов таких крупных ученых, как А. А. Шахматов или Н. Н. Дурново с их нередко далеко идущими и смелыми гипотезами, от которых их авторы впоследствии иногда вынуждены бывали отказаться.

Многим из читателей Селищева, не знавшим автора лично, может показаться, что Селищев был ученый-эмпирик, добросовестный собиратель фактов, чуждый большим проблемам языкознания, крупным обобщениям, выходящим за пределы его частной области знания. Такая оценка деятельности Селищева как ученого была бы глубоко неверной.

Прежде всего внимательный читатель в трудах Селищева, в особенности в его критических статьях, найдет постановку многих важнейших теоретических вопросов языкознания.

Далее о наличии определенной лингвистической, концепций свидетельствует чрезвычайная критичность использования Селищевым разного рода источников. Анализы Селищева удовлетворяют самым строгий требованиям методологии; так эмпирик не мог бы анализировать.

Наконец, и это самое главное, Селищевым до мельчайших подробностей была продумана законченная система славянского языкознания, включающая в себя историю и диалектологию всех славянских языков, старославянского языка и сравнительную грамматику славянских языков. Фактически она была создана (об этом знают некоторые из его старых учеников), но, к сожалению, далеко не все оказалось литературно оформленным. Этому помешала исключительная (я бы сказал, чрезмерная) требовательность автора к себе.

Селищев не дал всего того, чего мы вправе были от него ожидать. Но и то, что он успел создать, весьма велико. Селищев обогатил славянскую филологию многими выводами большого научного значения. Он ввел в научный обиход огромное количество новых материалов. А его выводы добротны и основательны и надолго, если не навсегда вошли в сокровищницу науки о славянских языках и культурах.

Селищев достойно продолжал лучшие традиции русской славистики. Его имя с полным правом будет повторяться рядом с именами Востокова, Григоровича, Срезневского, Ламанского.

Селищев с честью представлял славянскую филологию в Московском университете. Он оказался достойным преемником В. Н. Щепкина.

Селищев был настоящим советским патриотом и ненавидел фашизм, как могут его ненавидеть лучшие из нас. С началом войны, забросив некоторые из своих научных работ, Селищев перешел на работу в области популярной, политически актуальной литературы — писал статьи и брошюры о славянских культурах и литературах, о мировом значении славянской культуры, о многовековой борьбе славянства с немцами и делал это со всем тем темпераментом, который был так для него характерен.

Лица, знавшие его хоть немного, никогда его не забудут. Труды его будут жить долгие годы. Но лучшей памятью о Селищеве было бы дальнейшее развитие, расцвет славянской филологии в Советском Союзе К этому он всегда стремился. К этому должны стремиться и мы.