Г. О. Винокур. Избранные работы по русскому языку. М.: Учпедгиз, 1959. С. 463—467.


ОРФОГРАФИЯ КАК ПРОБЛЕМА ИСТОРИИ ЯЗЫКА

[ПЕЧАТАЕТСЯ ВПЕРВЫЕ. НАПИСАНО В 1945 г.]

Историки языка обычно очень пристально изучают орфографию» памятников, но преимущественно с той целью, чтобы этим путем разгадать звуковой строй речи, отражаемой данным памятником. Между тем орфография может и должна изучаться не только как ключ к фонетике, но так же и как самодовлеющее явление языка среди прочих других его явлений — фонетики, морфологии, синтаксиса, лексики и т. д. Иначе говоря, возможна и необходима особая лингвистическая дисциплина, имеющая своим предметом орфографию как таковую. Эта дисциплина должна изучать орфографические факты в их взаимной соотносительности со стороны образуемой ими системы, как она вообще обнаруживается в фактах истории языка.

Надо оговориться, что здесь идет речь об орфографии не непременно нормализованной. Этимологическое значение самого слова «орфография», к сожалению, таково, что мешает мыслить орфографию в отвлечении от принципа упорядоченности языкового употребления. К тому же орфография — это чуть ли не первое в языке, на что обращается нормирующее внимание человеческого общежития. И тем не менее можно и должно изучать орфографические факты в их объективной данности, независимо от того, какими правилами употребления они продиктованы и в какой степени они вообще отвечают тем или иным правилам. Может быть, нужно было бы условиться называть с данной точки зрения эти факты как-нибудь иначе. Но сейчас я не хочу придумывать новых терминов в надежде, что сделанная оговорка достаточна для предупреждения возможных недоразумений.

Имея в виду эту оговорку, попытаюсь наметить теперь некоторые общие положения, которыми, как мне кажется, может быть охарактеризована постулируемая здесь наука об орфографии как особом и специфическом явлении истории языка.
I. Все орфографические различия, наблюдаемые в истории языка, могут быть прежде всего сведены в две следующие основные категории:
1) Орфографические различия, прямо отражающие соответствующие звуковые различия. Это орфограммы, выступающие как знаки

463

звуков речи в их различиях и связях. Такие орфографические различия могут быть поэтому названы служебно-орфографическими различиями.

Они могут отражать:
а) различия фонем, например: трáвы — вóды, травá — водá
или же
б) различия разных положений одной и той же фонемы (вариантов), например: вадá — вóды, тровá — трáвы.

Разумеется, самое качество звука ни в какой орфографии никогда прямо не отражено и может быть установлено только исследованием соответствующей произносительной традиции, откуда бы это исследование ни черпало нужные ему для этого данные.

2) Орфографические различия, не зависящие от различий фонетических. Этого рода различия в свою очередь могут быть двух родов:
а) орфографические различия, обладающие дифференцированными функциями, грамматическими или лексическими. Соответственно их можно называть функционально-орфографическими различиями. Сюда относятся, например, различия в употреблении строчных или прописных букв, различия слитных и раздельных написаний вроде не даром — недаром. В известный период древнерусской письменности существовали такие орфографические различия данной категории, как например рабомъ (твор. ед.) — рабωмъ (дат. мн.), соответственно конемъ — конємъ. Мелетий Смотрицкий учил различать ѩзыкъ в значении «народ» и ѧзыкъ в значении «удъ тѣлесный». Сюда же отнесем различия вроде сѣлъ — селъ в стихотворной традиции XVIII в., ѣли — ели, миръ — міръ и т. п. в орфографии досоветского времени. Ср. известную цепь подобного рода написаний во французском языке: cent, s'en, sang, sens, sans. Это явления, отчасти родственные явлениям идеографии, хотя и не вполне того же характера.
Сюда же могут быть причислены и случаи вроде варение — варенье, где разница написаний выражает разницу между nom. actionis и nom. acti, но не непременно разницу произношения, которое может оставаться одинаковым в обоих случаях;
б) орфографические различия с тожественностью функции, например: вѣроу — вѣрѫ, търгъ — тръгъ — търъгъ в древнерусском языке, мѣлъ — мелкій в досоветской орфографии, добрый — милой в орфографии хотя бы пушкинского времени и т. д.

Это различия собственно орфографические, то есть такие, за которыми не стоят никакие различия иного рода. Конечно, без помощи фонетики, грамматики и лексики невозможно установить, имеем ли мы дело с различиями собственно орфографическими или орфографическими различиями другой природы. Но ведь так и всегда бывает в науке о языке. Например, без помощи морфологии невозможно установить, две разные фонемы или два варианта одной и той же фонемы представляют собой чередование д твердого и д мягкого в словах вода — воде. Однако от этого фонетика не перестает быть наукой с самостоятельным объектом.

464

II. Последняя из отмеченных групп орфографических явлений представляет тот специфический интерес, что относящиеся к ней орфографические факты бессодержательны, точнее — исчерпываются исключительно лишь своим орфографическим содержанием. В истории языка подобные орфографические различия с течением времени или вовсе устраняются, или же получают различные функции.

Пример первого рода — устранение дублета оу — ѫ в течение XII в., -ой — -ый в окончании именительного падежа ед. числа прилагательных мужского рода в течение второй половины XIX в., устранение ѣ в XX в. Что же касается возможных дифференциальных моментов в истории различий, первоначально имевших чисто орфографическое содержание, то по этому поводу можно заметить следующее:

1) Наступающая дифференциация может быть морфологического содержания. Примером может служить наметившаяся к концу XVIII в. двоякая дифференциация написаний -ый — -ой в окончании именительного падежа ед. числа родовых слов в мужском роде: а) -ый — общее окончание родовых слов в указанной форме, а -ой — только слов непричастных, то есть одинаково возможно писаный — писаной, но только: написанный; б) -ой — общее окончание прилагательных и местоимений в данной форме, а -ый —только прилагательных несубстантивированных, то есть создается противопоставление типа доброй, малойдобрый, малой, но невозможно: «добрый, малый».

2) Исследуемая дифференциация может быть словарного содержания. В этом случае каждый из членов дублетной орфографической пары прикрепляется к определенному кругу слов. Такова история отношений между ѣ и е в словах вроде мѣлъ — мелкій, сѣдла — села и т. д.

3) В иных случаях такая словарная дифференциация может быть осложнена стилистическим моментом. Это бывает тогда, когда конкурирующие написания распределяются между разными словами в зависимости от придаваемого им узусом стилистического веса, например: -ый в окончании славянизмов, -ой в окончании просторечных слов, то есть гибельный, но ветхой. Это то. что может быть названо словарно-стилистической дифференциацией дублетных орфограмм.

4) Наконец, соответствующие различия могут быть и сами по себе дифференцированы стилистически, независимо от круга слов, в составе которых они встречаются. Иначе говоря, они могут придавать различный стилистический вес одному и тому же слову одной и той же форме, как например: добрый — доброй, сладкій — сладкой, из каковых написаний первое трактуется как книжное, правильное, славенское, другое — как просторечное и т. д. (-ій после задненебных есть, разумеется, не что иное, как позиционный вариант орфограммы -ый) Это будет случай дифференциации собственно стилистической.

465

(Вопрос о том, не сопровождалось ли различие написаний -ый — -ой в известную пору также произносительным различием и каким именно, разумеется, остается, но здесь может не рассматриваться как посторонний для основной темы настоящих заметок.)

Вообще же надо заметить, что всякое упорядочение орфографии стремится не столько к дифференциации, сколько к полному устранению орфографических дублетов.

III. Не всегда легко решить, куда относятся отдельные факты, если твердо помнить, что за одним и тем же написанием могут скрываться множественные явления фонетики, грамматики и лексики. Например, разница написаний верьхъ — первый в некоторых памятниках XVIII—XIX вв. может быть отражением разницы произношения v'êr'x — p'ervyj, но может быть и чисто орфографическим различием, предполагая одинаковое произношение v'êr'x и p'êr'vyj и даже v'erx и p'ervyj. Вообще человек может писать верьхь и произносить v'erx, но может писать верх и произносить v'êr'x, как произносят это слово многие грамотные русские до сих пор. В практическом исследовании историк языка так или иначе выходит из этих затруднений, критически сопоставляя различные данные, строя те или иные гипотезы и т. д. Но принципиально — всё возможно, и этого достаточно, чтобы помнить о необходимости очень настороженного и осмотрительного отношения к фактам орфографии при изучении вопросов фонетики, так как даже очень искушенный лингвист легко может смешать букву и звук.

Вообще такого рода исследования, бывшие столь модными и обильными во время Шахматова, Леонида Васильева, нельзя не признать делом исключительно неблагодарным.

IV. Относительно причин вызывающих изменения в орфографии, ограничусь следующими немногими замечаниями.

1) Появление новых фонетических различий может (но, конечно, не должно) вызывать появление и новых орфографических различий первого (служебного) характера, как например водá — вóды > вадá — вóды.

2) Устранение существовавших фонетических различий может превращать орфографические различия служебного характера в собственно орфографические различия (тип 2). Сюда относится, например, история букв ѣ и е.

3) Такие же орфографические различия могут возникать в случае заимствования орфографии из языка, в системе которого есть фонетические противопоставления, отсутствующие в заимствующем языке. Таков, например, параллелизм орфограмм оу — ѫ в русских памятниках XI—XII вв.

Данный случай разнится от предшествующего только тем, что здесь наличие и отсутствие известного фонетического противопоставления характеризуют две различные языковые системы, тогда как раньше шла речь о двух стадиях развития одной и той же системы. Например, если бы русская письменная речь сложилась в эпоху, когда в русской фонетике существовали носовые гласные, то никакой

466

разницы не было бы между историей букв ѣ и е, с одной стороны, и историей орфограмм оу и ѫ — с другой.

История языков знает, однако, положения, когда в одном и том же языке в одно и то же время сосуществуют две языковые системы. Так было до известного времени в истории русского языка, где долгое время сосуществовали система языка славенского и система языка собственно русского, правда, имевшие, наряду с различиями, очень много и общих элементов. В первой из этих двух систем, между прочим, отлагались такие явления, которые в прежних стадиях развития языка составляли общий элемент обеих систем, но со временем утрачивались второй из них. И тогда могли возникать такие орфографические противопоставления, которые сразу подходят под обе последние из установленных здесь рубрик. Например, орфографическое противопоставление окончаний -ый — -ой могло поддерживаться тем, что в одной из сосуществовавших фонетических систем существовало и соответствующее фонетическое различие, поддерживаемое традицией, хотя бы в другой системе этого фонетического различия не было, причем данное орфографическое различие вполне могло уживаться именно со второй из этих языковых систем.

Конечно, всякий признает, что истории русской орфографии еще не существует даже и в сколько-нибудь оформленном замысле. Для будущего может быть не лишне подчеркнуть, что это наука, изучающая не язык вообще, а только письменный язык в его специфических явлениях. Поэтому орфографической науке должно принадлежать выдающееся значение в изучении истории русского литературного языка как особой специфической проблемы русской лингвистики.

[467]
Рейтинг@Mail.ru