Res Philologica. Филологические исследования: Памяти академика Георгия Владимировича Степанова. М.: Наука, 1990. С. 200—207.

М. В. Панов

О БАЛАНСЕ ВНУТРЕННИХ И ВНЕШНИХ ЗАВИСИМОСТЕЙ В РАЗВИТИИ ЯЗЫКА

«Общее направление развития одного и того же языка к единству, проявляющемуся в достижении все большей и большей сбалансиро­ванности внутренних вариаций языка внешней вариативностью его функциональной системы, можно считать основной закономерностью языка как некоего идеального объекта исследования», — писал Г. В. Степанов в своей книге «К проблеме языкового варьирова­ния».1 Да, вопрос о «балансе между потенциальными возможно­стями внутриструктурных и внешнесистемных вариаций»2 является одним из самых существенных в языкознании.

Попытаемся рассмотреть его на истории русского литературного произношения XVIII—XX вв. Перечислим те внешние, социально-активные факторы, которые способствовали рождению произноси­тельных вариаций; потом опишем внутриструктурные вариации, возникшие в процессе фонетического самоизменения языка; попы­таемся понять их связь, их баланс.

Итак, социальные факторы, влиявшие на русское литературное произношение.

1. Постоянный приток в города жителей деревни создавал энер­гичное взаимодействие диалектов и литературной речи. Менялось
направление, менялась сила этих потоков — менялось и воздействие их на литературную речь. Справедливо считается, что некоторые различия в московской и ленинградской орфоэпической норме вызваны разным диалектным окружением.

2. Р. Кошутич пришел к выводу, что некоторые особенности литературной речи возникли под влиянием «челяди» — прислуги, демократических низов Москвы. И даже так: ребенок в дворянской семье, общаясь постоянно со слугами, усваивал черты их произноше­ния, например нейтрализацию <и—э> в безударных слогах. Взрослея и меняя свою речевую среду, он от этих плебейских черт произно­шения освобождался (и́канье изживалось). Постепенно эти черты детской речи становились все более «взрослыми», удерживались в зрелом возрасте — и́канье в конце концов победило.

Так литературное произношение постоянно испытывало давление городского просторечия.

3.  «Что ни город, то норов», говорит пословица. Города — более или менее обособленные людские вместилища. Складываются веками и оказываются то более, то менее устойчивыми их произносительные различия. Известно орфоэпическое «соперничество» Москвы и Ленинграда (Петербурга). Существует южнорусский вариант лите­ратурного произношения. Все эти локалы влияют друг на друга, создавая новые сочетания норм.

4.  Взаимовлияют друг на друга языки народов России, языки народов Советского Союза. В XVIII в. было существенным влияние украинского языка на речь петербуржцев и москвичей, носителей

© М. В. Панов, 1990

200

литературного языка: украинское духовенство играло значительную роль в становлении речевой культуры в эпоху Петра I и его преемни­ков. Украинский язык поддерживал некоторые произносительно-вариативные нормы нового литературного русского языка. Например, он явно протекционировал фрикативному произношению г. В нашу эпоху русский язык выступает как средство межнационального общения. В национальных республиках СССР возникли стабильные центры русской речи. Как показывают наблюдения, значительная часть национальной интеллигенции безукоризненно владеет русской речью, русским произношением. Причем эта речь особенно строго выверена по авторитетным образцам: по орфоэпическим словарям и руководствам, по речи лучших артистов, известных радиодикторов и т. д. Эти национальные орфоэпические центры гораздо более «правоверны» в произносительном отношении (например, более последовательно выдерживают классические «ушаковские» нормы), чем многие русскоязычные области. Таким образом, они — важный фактор, стабилизирующий русское произношение нашего времени.

5.  Близкое знакомство с европейскими языками было обычно для русской интеллигенции XVIII — XIX — начала XX в. Отсюда — частые инкрустации, вставки в русскую речь иноземных слов и словосочетаний, их частичное обрусение, их заимствование — все же с чертами иноземной фонетики — в русский язык. Многие бытовые слова прошли этот путь. Некоторые произносительные черты, свойст­венные заимствованиям, оказались неустойчивыми (произношение безударного [о]; пример: модель), а другие выжили и укоренились (произношение твердых зубных согласных перед [э]; пример: модель).

6.  Устойчивость семьи и семейных традиций — это шанс для выживаемости культурных орфоэпических норм. Когда в наше время встречаешь человека, говорящего строго орфоэпически, то почти всегда он — из семьи, принадлежащей к интеллигенции в нескольких (в двух и более) поколениях.

7.  Школа тиражирует речь учителя. Хорошо учат преподавателей, значит орфоэпия торжествует. Диалектная речь учителя — это бедствие. Закрытые и полузакрытые учебные заведения часто соз­дают свои жаргоны, свои типы говорения. Воспитанников Петербург­ского юридического училища (привилегированное высшее учебное заведение) узнавали по их произношению. Известны особенности произношения семинаристов, воспитанников духовной академии. Эти обособленные манеры произношения вызывали чаще всего отталкивание в широкой культурной среде и тем влияли на оценку фонетической стороны языка и, следовательно, на самую речь.

8.  Театр. . . Театралов не так много: отдельные чудаки. Но Малый театр называли вторым университетом в Москве; он приобщал к русской культуре, к великолепной русской речи. И всякий профес­сиональный театр помогает росту речевой культуры, влияет на произносительные привычки. . . Не только профессиональный. Само­деятельные артисты, в одном из районов на Псковщине, играют «Горе от ума». И хотя в быту они обычно цокают, на сцене всегда

201

говорят: Чацкий, и вообще избегают смешения [ч] и [ц]. Так или иначе это окажется и на их обычном бытовом речевом поведении.

9. Радио и телевидение — главные собеседники нашего современ­ника. От радиоприемника, от телевизора он ежедневно слышит больше слов, чем от любого другого участника своих разговоров. Поэтому союзное вещание могло бы влиять на нормы произношения, если бы... не представляло собой полного хаоса. В 40—50-х гг. главным консультантом радио в вопросах орфоэпии был С. И. Оже­гов, и речь радиодикторов была более окультурена. Публичная речь — не то, что болтовня на кухне; нужны, конечно, не котурны, но особая дистанция, отстояние от бытовой речи, нужна особая культура говорения. С. И. Ожегов последовательно проводил линию на сближение московских и ленинградских орфоэпических норм, но преимущество отдавал все же московской (хотя сам он — по воспитанию, по своим пристрастиям — ленинградец). Пример, до­стойный памяти и подражания. В современном сближении этих двух норм, думается, есть заслуга и С. И. Ожегова.

10.  В зависимости от социальной обстановки на произношение то больше, то меньше влияет письмо. Оно влияет сильнее, когда литературно говорящая среда получает много новобранцев. Так, время 20-х гг. дало несколько новшеств «буквенного» происхожде­ния: коришневый стало коричневым, сердешный друг сердечным другом.

11.  Все время действуют соответствующие академии, институты, информационные базы, методические отделы, опорные пункты, кото­рые непрестанно дают консультации по русскому языку. Видимо, с определенной пользой для русского произношения. Несомненно плодотворно действие орфоэпических словарей.

12.  Изменчив уровень культуры населения. Обязательный круг чтения, широта или узость интересов, обязательность или факульта­тивность определенных знаний — все это меняется в каждую эпоху или «промежуток». Постоянно меняется круг слов, введенных в общественный кругооборот и требующих новых навыков их произ­ношения. Когда в школьные программы входила трагедия Шекспира «Гамлет» (а такое время было), то Горацио (с безударными [о]) — стало словом, которое произносили, вероятно, в каждой семье. В других условиях это, может быть, оказало бы сильную помощь оканью. Но в XX в. дело оканья в литературном языке было уже проиграно, и даже Горацио ему не помог.

13.  Меняется общественный авторитет определенных социальных групп, и вместе с тем меняется сила их орфоэпического влияния на язык. Когда в 20—50-х гг. хотели принизить значение классических произносительных норм, то непрестанно повторяли, что они — по­рождение дворянско-буржуазной среды. К счастью, этому поверили немногие.

Вот некоторые социальные генераторы, порождающие, поддержи­вающие, тормозящие, изменяющие произносительные нормы. Надо признать, что их обзор сделан сумбурно и логически непоследова­тельно; такое изложение должным образом отражает сам хаоти-

202

ческий процесс социального воздействия на язык. Ведь каждая из упомянутых социальных сил действует в разные эпохи по-разному, то в одну, то в другую сторону. Броуново движение. Мы могли бы предположить, что и смена орфоэпических норм имеет такой же непредсказуемо-капризный и бессмысленно-суетливый характер.

На самом деле этого нет. Фонетические перемены в русском литературном языке имеют направленный характер. Выделим три внутренне закономерных движения в истории русского произноше­ния, разных, но не противоречащих друг другу.

I. На уровне звуковых единиц. Они подчиняются закону Бодуэна де Куртенэ: во всех позициях число гласных уменьшается, число согласных увеличивается.

а. В первой половине XVIII в. в некоторых позициях различались фонемы [э] и [иэ͡]. Первая в письме обозначалась буквой Е, вто­рая — буквой Ѣ. К концу XVIII в. это различие исчезает, обе фонемы сливаются в одну: <е>.

б. В XVIII в. оканье было узаконено для высокого стиля. Торже­ственные оды читали окая, т. е. различая в безударных слогах <а> и <о>. В начале XIX в. это отошло: две указанные фонемы в позиции без ударения стали реализоваться одинаково. Следова­тельно, количество гласных различителей в безударных слогах уменьшилось.

в. Эканье в конце XIX —начале XX в. сменилось и́каньем. Эканье — различение в безударных слогах после мягких согласных <и>, с одной стороны, и <э, о, а> — с другой. И́канье — неразличе­ние в данной позиции всех четырех гласных фонем.

г. В безударных окончаниях имен и глаголов, после мягких согласных, когда-то различалось больше гласных, чем теперь. Пере­лом произошел, как показывают исследования С. М. Кузьминой, в первой трети XX в.

д. В XIX в. достаточно устойчиво сохранялось [о] безударное в заимствованных словах (поэт, торшер). Позже и на эти слова распространилось аканье.

е. В XIX—XX вв. все чаще встречаются как речевые варианты случаи редукции безударных гласных до нуля (папортники, всё-тки, выслужвается).

ж. Встречается в качестве оговорок, но у каждого нового поко­ления всё чаще, уподобление соседних безударных гласных; видимо, эта речевая черта бесперспективна, т. е. не может стать языковой нормой, но как показатель общей тенденции — сокращать информа­ционную нагрузку гласных — и она имеет вес. Массовый характер таких оговорок показала в своих исследованиях Р. Ф. Пауфошима.

з. «Разговорный язык» (исследованный в работах группы Е. А. Земской), который стал особенно актуален в наше время в виде средства повседневного общения, особенно безжалостно поступает с индивидуальными различиями гласных.

и. Еще недавно, в первой трети нашего века, после согласных [ш, ж] различались три безударные гласные: [у, ы, ыэ], теперь к ним прибавилась четвертая: [а]. Раньше произносилось [жыэра],

203

теперь — [жара]. Это единственный случай среди изменений гласных в XVIII—XX вв., противоречащий закону Бодуэна де Куртенэ.

Следовательно, число гласных различителей постепенно умень­шается. Наоборот, число согласных различителей постепенно возра­стает.3

Оказывается, фонетические изменения определенных языковых систем в определенное время (в течение трех веков) являются единонаправленными. В нашем случае они все объединяются законом Бодуэна де Куртенэ. Используя материал, который рождается в социальных пертурбациях, язык последовательно развертывает свои внутренние закономерности. Эти закономерности, очевидно, обладают селективной способностью: отбирают из наличных вариан­тов именно такие, какие идут им на пользу. Внутренние и внешние стимулы развития языка разделили работу между собой: внешние предлагают большой выбор реализаций, внутренние протекциони­руют тем, которые позволяют сделать шаг в избранном направлении.

II. На уровне признаков звуковых единиц. Здесь тоже заметно движение в одну сторону: усиливается значение немаркированных единиц. Немаркированная единица — та, которая имеет нулевой признак.

Согласные [т—д], [с—з] , [ш—ж] образуют пары; эти пары несимметричны: [д, з, ж] обладают признаком звонкости; [т, с, ш] — нулевым признаком. Не глухостью, а «неучастием в звонкости». Доказательство: согласные [т, с, ш] (и другие глухие) выступают в конце слова, в позиции неразличения глухости / звонкости; поэтому у согласных этого типа глухость — знак нулизации признака. Следовательно, [д, з, ж] и [т, с, ш] различаются как единицы, обладающие признаком звонкости, и единицы, не обладающие им.

Подойдем с этой меркой к твердым и мягким согласным.4

Твердые и мягкие согласные в позициях нейтрализации пред­ставлены то твердыми согласными (например, губные согласные перед негубными), то мягкими (например, зубные перед мягкими зубными). Следовательно, в системе языка ни те, ни другие не яв­ляются немаркированными по твердости / мягкости. Ни те, ни другие не специализированы для реализации беспризнаковости — бесприз­наковость у них обусловлена только позицией, а не их языковым статусом.

Так было еще в первой трети XX в. Далее произошли изменения. Ряд позиций, в которых ранее осуществлялась нейтрализация твердых / мягких и которые, следовательно, были существенны для определения маркированности или немаркированности признака, стали сильными. (Об этом сказано в ряде фонетических исследова­ний.) Они потеряли голос при решении вопроса о немаркированности. И это именно те позиции, где нейтрализованные согласные были мягкими.

Но произошли и странные изменения. В сочетании «губной согласный+мягкий заднеязычный» первый звук был непременно мягким. Произошло изменение: губной в таких сочетаниях стал твердым: на Покровке, у немки, к семге, на прилавке, при переподго-

204

товке, нивхи. . . И эта новая норма в кратчайший срок — 20—30-е гг. нашего века — стала устойчивой и безвариантной. В чем смысл изменения? Позиция как была, так и осталась неразличительной, ради чего же сменилась норма?

Смысл в том, что теперь во всех позициях нейтрализации по твер­дости / мягкости нейтрализованная единица представлена твердым согласным. Твердость становится знаком немаркированности по дан­ному противопоставлению.

Пока еще осталось одно препятствие: перед мягкими зубными из зубных могут быть только мягкие. Но и здесь есть новшества: распространяется твердое произношение зубных перед зубными в некоторых словах (вонзить, транзистор, народ манси...). Если такое произношение упрочится, то окажется, что в одних словах перед мягким зубным произносится мягкий зубной (пенсия, в жизни), а в других словах — твердый (вонзить, транзистор). Позиция станет сильной и «уйдет в сторону». В слабых позициях останутся только твердые согласные, они окажутся немаркированными. Развитие идет в эту сторону.

Есть и другие процессы такого же типа.

III. На уровне целых высказываний, «устных текстов». В течение всех трех веков, XVIII—XX, идет волнообразная смена установки на экспрессию и установки на норму. Если господствует экспрес­сивная фонетика, то в речи много вставок из иносистем — для выразительности, эмоциональной свежести, для «остранения» речи. В высказывания вносятся и диалектно-произнесенное словцо, и фоне­тически-причудливый неологизм, и недоосвоенный барбаризм (притягательна сама внезапность зарубежных звукосочетаний), и образно-наглядные звукоподражания, и особые индивидуальные наименования с ласкательной («себятулинка любатосия» А. Белого) или, наоборот, бранной фонетикой, и торжественно возглашаемое Слово. Норма существует, но ценятся отступления от нее.

В иную, в следующую эпоху — противоположные устремления: ценится норма, ее категоричность, ее конструктивная ясность и определенность.

В экспрессивный период особенно активно воздействие на речь социальных факторов; кажется, что они стали хозяевами положения в языке, в произношении. Но отбор «на пользу» фонетической системе осуществляется и в этот период. В следующий, нормативный период идет жесткое усмирение тех социо-воздействий, которые могут помешать кодификации языка.

Итак, эпоха экспрессии сменяется нормативной; значит ли это, что сметаются все вольности предыдущей? Нет, они канонизируются в разных типах речи, каждый из которых получает свою кодифика­ цию. Каждая эпоха нормативности — это новое разделение на уза­коненно сосуществующие типы речи.

Эпоха Петра I — разгул экспрессивной речи; экспрессивна, ра­зумеется, и фонетика. Резкие перебивы церковнославянского и просторечно-русского, высокого и гаерского, интимного и площадного (например, в письмах Петра I).5

205


Следующий период — ломоносовский: высокий подъем норматив­ности. Теория трех стилей утихомирила речевое буйство и развела по разным текстам, по разным типам речи то, что перед этим соседст­вовало в одном тексте (в одном устном высказывании).

Сентиментализм, предромантизм, романтизм — снова, на иной ступени, господство экспрессивной фонетики. (Мы упоминаем лите­ратурные течения, но имеем в виду всю культурную речь эпохи; название условное.) Письма этого периода донесли до нас дух быто­вой речи, где нет ни чопорности, ни однотонности, ни пристрастия к норме.

Следующая эпоха (творчество А. С. Пушкина 30-х годов, Лермон­тов, Тютчев, журнальная проза 30—50-х годов «Словарь церковно­славянского и русского языков» 1847 г.) укрепляет норму; появля­ются новые функциональные размежевания, новые нормативные полюсы в произношении. Фонетика поэтической речи, и ранее имев­шая свои особенности, стала ясно противопоставляться художест­венной и нехудожественной прозе, фонетически слившейся с быто­вой речью.

Эпоха демократических реформ снова дает взрыв экспрессии. В устную речь вносятся произносительные элементы разной соци­альной ориентации. Открытое судоговорение, споры на сходках, публичные чтения, общедоступные лекции, многообразные диспу­ты — все это пестрые речевые образования, в том числе и фонетиче­ски.

Но в этой эпохе зреет и ее исход: торжество нормативности в 80—90-е годы, причем нормативности часто застойно-бесплодной. Но движение предыдущей эпохи все же не просто смиряется, а отли­вается в нормы ораторски-публичной речи, отличной от бытовой. Произносительные нормы общественного выступления канонизиру­ются, противополагаясь бытовым. Театральная речь образует между ними связующее звено.

Следующая эпоха, до конца (или до середины?) 30-х годов XX в. — экспрессивность. Регламент, норма, закон — с 30-х годов до настоящего времени (новая эпоха запаздывает). Речь очень часто является мероприятием. Канцелярское произношение по бумажке вторгается в быт (уже, конечно, без бумажки). Так, в выступлениях общественных деятелей появляется буквенное (не диалектное) ока­нье. В противовес канцелярски-конторскому говорению в это же время распространилась, упрочилась, привлекла внимание лингви­ стов разговорная речь, стали проясняться ее нормы (работы Е. А. Зем­ской и ее сотрудников).

Всеобщая карусель, хоровод, ярмарка разнонаправленных фоне­тизмов , их сплетение, их борьба и братство — в экспрессивный период. Разъединение элементов речи, — в следующую, нормативную эпоху, отчисление их в разные четко отделенные речевые подразде­ления и выработка в каждом из них своих особых норм.

Итак, три типа исторических изменений в русском литературном произношении последних трех веков. Куда же устремлены эти изме­нения? Чем направляется это движение? Какова причина, какова

206

цель этой динамики? Современная лингвистика не готова судить об этом. Научно-популярная идея всеобщего прогресса («язык стано­вится все лучше и лучше») вызывает сомнения. «В оптимистиче­ских концепциях эволюция языка связывалась с общим великим законом усложнения материи и идеальной сферы деятельности чело­века и определялась как прогресс: более развитому мышлению и сознанию необходимо должен соответствовать более содержательный и лучше устроенный механизм языка. . . Подобно биологу, спраши­вающему, „по какому праву млекопитающее — будь то даже чело­век — более прогрессивно и более совершенно, чем пчела или роза?“, лингвист может усомниться в своем праве поставить литератур­ный национальный язык выше бытового диалекта или жаргона. Многие биологи отвечают отрицательно на вопрос о том, прогрессиру­ет ли жизнь в своих превращениях, и утверждают, что, начиная с не­которой степени дифференциации материи, нельзя научно устано­вить никакого первенства среди таких выдумок природы, как млеко­питающее, насекомое, цветок или кристалл».6 Эти слова академика Г. В. Степанова имеют принципиальное значение: они содержат со­вет требовательно употреблять понятие «прогресс» в лингвистиче­ских исследованиях; они призывают искать подлинные причины и стимулы языкового развития.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Степанов Г. В. К проблеме языко­вого варьирования. М., 1979. С. 5.
2 Там же. С. 4.
3 Подробнее см. об этом в кн.: Рус­ский язык и советское общество. М., 1967.
4 Н. С. Трубецкой считал, что те слу­чаи, когда данный признак непосредст­венно обусловлен ассимиляцией, не явля­ются существенными для определения
немаркированности. Это мнение, на наш взгляд, не является бесспорным, однако здесь нет возможности подробно разби­рать этот вопрос.
5 Рассматривая письменные источ­ники, мы видим в них свидетельства об устной речи.
6 Степанов Г. В. К проблеме языко­вого варьирования. С. 4.

[207]

Рейтинг@Mail.ru