Вопросы иберо-романской филологии. Сборник статей. Выпуск 7 (юбилейный): Посвящается 80-летию профессора В. С. Виноградова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2005. С. 13—16.

М. И. Киеня,
доцент кафедры испанского языка МГИМО МИД РФ

ПРИЧАСТНОСТЬ

Когда в раннем детстве меня впервые привели на берег моря, мама сказала: «Видишь, какое море большое, и другого берега не видно...» Я же в ответ заявила: «А мне кажется, я вижу!» В этих словах было не столько чувство противоречия, сколько безграничная уверенность в своих силах — чтобы я, да не увидела! Не то что другой берег увижу, а и море переплыву.

Позже, уже студенткой первого курса МГУ, я зачарованно стояла на берегу другого моря — испанского языка, испанской ли­тературы. Постояла, присмотрелась, полюбовалась да и шагнула бесстрашно в воду: перевела «Романс о луне, луне» Федерико Гарсии Лорки. Отвага моя, разумеется, была продиктована неведени­ем. Когда не знаешь, какие глубины тебя ожидают, беспечно пус­каешься вплавь. Ни о законах перевода, ни об ассонансе, заме­няющем в испанской поэзии рифму, я не имела тогда ни малейше­го понятия, переводом своим безмерно гордилась и ничтоже сум няшеся вручила переписанный от руки опус Венедикту Степано­вичу Виноградову, который вел у нас семинар по художественно­му переводу. Венедикт Степанович опус прочел и... похвалил. Да еще как похвалил! Сказал, что получилось даже лучше, чем у Ана­толия Гелескула. О том, что Анатолий Гелескул лучший — вели­чайший! — переводчик Лорки на русский язык, я, разумеется, не ведала, а потому приняла высокую оценку как должное. Истина открылась несколько позже: не то что сравнивать с работами Гелескула, а и полноценным-то переводом мое первое творение считать было нельзя, и Венедикт Степанович, конечно, не мог этого не ви­деть. Но он не обманывал меня, он меня ободрял. Это было высо­кое проявление душевной щедрости педагога по отношению к ученику, это был тот спасательный круг, с которым я до сих пор довольно уверенно себя чувствую в ставшей родной стихии — пе­реводах с испанского. Другого берега по-прежнему не видно, но теперь я знаю, что так и должно быть. В любимом деле я нашла счастье и, что самое главное, обрела ни с чем не сравнимое чувство причастности к высокой миссии переводчика.

В свое время в моде была дискуссия на тему «Перевод — искусство или ремесло?». С таким же успехом могли бы поспорить — вода это H2 или все-таки O? Конечно же, искусство — искусство, требующее виртуозного владения ремеслом. В юности мне по-

[13]

счастливилось прослушать лекцию Риты Райт-Ковалевой, млад­шей современницы и друга Владимира Маяковского, непревзой­денной переводчицы Фолкнера. Я с трепетом вошла в аудиторию и увидела маленькую старушку: короткая седая стрижка, цепкий взгляд, язвительная речь. Рита Райт рассказывала нам, с каким трудом приходится порой искать нужное слово, как долго надо «вынашивать» в себе персонажа, пока он не заговорит по-русски. У тех же, кто самоуверенно полагал, будто переводы можно печь, как блины, она обычно спрашивала: «А почему бы Вам не за­няться балетом?». «Как балетом? — возражал изумленный собе­седник. — У меня нет к этому способностей». И слышал в ответ: «А разве перевод особых способностей не требует?» Требует, конечно. Но переводчику нужно не только от природы обладать точным языковым слухом, чтобы избежать пронзительных «ща-бемоль». Переводчик должен осознавать, какая огромная ответ­ственность лежит на нем, ведь он — та дверь, через которую при­ходит к читателю зарубежный автор. Если дверь узкая, если от­крывается с мучительным скрипом, автор так и останется на по­роге и мы разглядим лишь смутный силуэт. Плохой писатель, скажем мы, и будем не правы: не писатель плохой, а переводчик не сумел представить его во всем великолепии.

Чтобы привести зарубежного автора к широкой публике, суще ствуют разные пути. Тут уж каждый артист-ремесленник от перево­да выбирает свой. Можно пойти по пути абсолютной идентичности, пытаясь любой эпитет, любое слово передать в точном зеркальном отражении. Когда речь идет о первых величинах мировой литерату­ры, такой подход кажется наиболее логичным. В самом деле, не ста­нешь же перекладывать на свой лад Гомера или Шекспира. Однако, стремясь к абсолютной точности, переводчик зачастую не в состоя­нии избежать громоздких эпитетов, неуместных сравнений, которые будут резать слух русскоязычного читателя. В переводе, скажем, Гомера, слова «меднообутый» или «конеобильный» звучат, мягко говоря, странно и не способствуют стремлению дочитать великое произведений до конца. Некоторые переводы пьес Шекспира можно назвать настоящим подвигом: такой кропотливый труд, такие тита­нические усилия угадываются за каждой строкой. Вот только произ­ведение в целом как-то теряется. Не может неподготовленный чита­тель прорваться сквозь громоздкие монологи и рваные диалоги зна­менитых персонажей, Помучается, помучается да и отложит книгу — навсегда. Отдельные смельчаки от этого многотрудного пути отка­зались. Например, Борис Пастернак (Quod licet Jovi...), рискнул стиль Шекспира снизить, сделать более разговорным. «Гарри, —

[14]

вздыхает у него Фальстаф, — я чувствую, что скоро умру. Спой мне что-нибудь неприличное!» Рискованно? Очень! Не раз строгие кри­тики журили поэтапереводчика за подобные эксперименты. Но я точно знаю, что старшеклассник (а пьесы Шекспира опрометчиво включены в список литературы для 10—11 классов) произведения великого англичанина в переводе Пастернака не просто осилит, а с увлечением прочтет, засмеется и загрустит вместе с героями, а по том, став взрослым, с удовольствием вернется к ним.

Хоть и утверждает русская пословица, что простота хуже воровства, но простота в художественном произведении, в том числе и в переводе, - удел настоящих мастеров. Именно такая «неслыханная простота» и отличает переводы Бориса Пастернака. Сам поэт гово­рил об этом так: «Я в своих переводах читателя на саночках с горки прокатил, а другие переводчики пусть вымучивают свои буквальные точности»1. Эти слова цитирует в книге «Несгораемые слова» Нико­лай Михайлович Любимов, которому мы обязаны блистательным переводом «Дон Кихота» Сервантеса. Книга это полифоничная, в ней автор «использовал язык мелкопоместного дворянства, язык студентов, язык духовенства, язык рыцарских романов, школярский жаргон...»2 Когда подумаешь о том, какие колоссальные обязатель­ства налагает это на переводчика, в голову сразу приходит название известного фильма: «Миссия невыполнима». Однако Любимов справился с задачей блестяще. Его перевод «Кихота» — настоящая энциклопедия переводческого мастерства, и неслучайно именно к нему обращается Венедикт Степанович Виноградов в своей книге «Перевод: общие и лексические вопросы». Размышляя о проблеме идентичности перевода и канонического текста оригинала, он справедливо отмечает, что настоящий мастер «не ориентируется на вос­приятие двух абстрактных существ: заграничного читателя икс и отечественного книголюба игрек. Потому что у этих иксов и игреков восприятие не может быть клонированным. Оно обязательно чем-то различно»3. Действительно, у представителей разных народов разное чувство юмора, разная фразеология, разный менталитет, нако нец. Поэтому особенно трудно приходится переводчику, когда речь заходит о передаче каламбуров этой «непереводимой игры слов». Конечно, всегда есть возможность «отослать читателя в спаситель­ной сноске, разъясняющей суть авторского каламбура». Но сноска — белый флаг, знак капитуляции переводчика, беспомощный сигнал SOS. Лучше бы таких сигналов поменьше... В таких случаях пере-

1 Любимов Н. М.  Несгораемые слова. М., 1988. С. 320.
2 Там же. С. 62.
3 Виноградов В. С.  Перевод: общие и лексические вопросы. М., 2004. С. 20.

[15]

водчик-мастер должен уступить место переводчику-игроку или, по словам В. С. Виноградова, «прибегнуть... к словотворчеству, к соз­данию переводческого неологизма». Так, волшебница из романа о хитроумном идальго мудрая Урганда превращается в Поганду, по тому что «безграмотная ключница славного рыцаря... искажает ее имя, осмысляя его по правилам народной этимологии на свой лад»1. Этот и множество других примеров переводческого мастерства приводит В. С. Виноградов в своей книге, обращаясь не только к работам Н. М. Любимова, но цитируя также таких мастеров, как Ю. Б. Корнеев и Э. Л. Линецкая. Их вклад в мировую культуру бес­ценен, хоть и незаметен — действительно, часто ли обычный чита­тель обратит внимание на фамилию переводчика! Более того, если перевод выполнен удачно, человек неискушенный даже и не задума­ется над тем, что произведение изначально было написано на каком- то другом языке. В этой незаметности, «прозрачности» и заключена суть переводческого мастерства; его можно было бы сравнить с ок­ном, выходящим в сад: чистое стекло не мешает нам любоваться видом, открывая его во всем великолепии, стекло же грязное и исца­рапанное этот вид портит и замутняет. По словам В. С. Виноградова, «работа над переводом любого текста... всегда остается творческим процессом. Она требует от переводчика... непременного понимания того, что человеческий язык не только материальная форма мышле­ния... но и хранитель всего познанного человечеством за всю исто­рию своего существования»2. Осознание своей причастности к веч­ному диалогу культур и есть истинная награда на его тернистом, незаметном и далеко не всегда усыпанном розами пути.

1 Там же. С. 205.
2 Виноградов В. С.  Перевод: общие и лексические вопросы. М., 2004. С. 226.

Рейтинг@Mail.ru