С. К. Пожарицкая

ОРФОЭПИЯ: ИДЕИ И ПРАКТИКА

Филологический статус дисциплины, которую мы называем орфоэпи­ей, не определен достаточно точно. Нет единого понимания того, что явля­ется объектом ее изучения, в чем состоят ее задачи и каковы должны быть ее методы - это последнее особенно важно в связи с тем, что орфоэпия, подобно орфографии, имеет практическую направленность: предполагает­ся, что она должна не просто фиксировать существующие произноситель­ные варианты и находить условия их реализации (этим занимается описа­тельная фонетика), но указывать, какие варианты являются «правильны­ми», и тем самым оказывать влияние на функционирование языка в его устной форме. Это отличает орфоэпию от описательной фонетики, и вне этого нет оснований для существования орфоэпии как отдельной филоло­гической дисциплины.

Существующие определения понятия орфоэпии интерпретируют ее как науку о произносительных нормах литературного языка ¹; однако относи­тельно объема понятия «произношение» высказываются разные точки зре­ния: Р. И. Аванесов считает целесообразным включать в орфоэпию не толь­ко фонетические и акцентные нормы, но и правила образования граммати­ческих форм, и реализует это в словаре, созданном под его руковод­ством ², Л. А. Вербицкая — «нормативную реализацию сегментных единиц (фонем) и суперсегментных единиц (ударение, интонация)» [ЛЭС].

Понятие «норма» тоже требует уточнения, поскольку оно не равно­значно в применении к орфографии и к орфоэпии.

Орфографическая норма облигаторна и не допускает вариантов (кроме возможности свободного выбора букв е или ё) — точнее, графически воз­можные варианты находятся за пределами орфографической нормы, как, например, мароз/марос/мароз для звуковой цепочки [марóс] (мороз). Ор­фографически правильно все то, что соответствует принятому коду, и узус обязан подчиняться принятым правилам, даже если они лингвистически не мотивированы и основываются только на традиции, как, например, оконча-

¹ Аванесов Р. И.: «Орфоэпия (от греч. orthos — прямой, правильный и epos — речь) — совокупность правил устной речи, обеспечивающих единство ее звукового оформления в соответствии с нормами национального языка, исторически выработавшимися и закрепившимися в литературном языке» // Русское литературное произношение. М., 1984. С. 13; Л. А. Вербицкая «1) совокупность произносительных норм национального языка, обеспечивающая сохранение единообразия его звукового оформления, 2) раздел языкознания, изучающий произносительные нормы» // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. Орфоэпия (далее — ЛЭС).
² Орфоэпический словарь русского языка. Произношение. Ударение. Грамматические формы / Под ред. Р. И. Аванесова. М., 1983 (см. и последующие издания). Далее — (ОС-83).

ние -ого или буква ь в окончании формы 2-го лица ед. числа глаголов (дашь). Орфография обладает средствами диктата своих норм.

В орфоэпии ситуация обратная, поскольку, как писал Л.В. Щерба «...пол­тораста миллионов, рассеянные по колоссальной территории, не могут го­ворить одинаково, а писать должны одинаково» ³. В отличие от орфографии, орфоэпия лишена средств диктата своих норм; орфоэпические нормы мо­гут быть только рекомендательными, но не облигаторными (по крайней мере для тех, чья профессиональная деятельность не требует строгого со­блюдения произносительных стандартов). Орфоэпия рассматривает суще­ствующие в узусе произносительные варианты не для того, чтобы предпи­сать единственно правильный вариант и запретить все остальные, а с тем чтобы выстроить шкалу оценки существующих в речевой практике социу­ма вариантов с точки зрения их соответствия системе и тенденциям разви­тия этой системы, и рекомендовать употребление того или иного варианта. Рекомендуемых или нормативно допустимых вариантов в этом случае мо­жет быть более, чем один. В орфоэпии правильным может быть только то, что уже существует и не противоречит стихийно формирующемуся узусу; т. е. узус, по сути дела, диктует правила, а не правила — узус. Как писал А. А. Шахматов, «главный и единственный авторитет в языке — это обычай, употребление», и далее: «странно было бы вообще, если бы ученое заведе­ние вместо того, чтобы указывать, как говорят, решалось указывать, как надо говорить» ⁴.

Стабильность, которая необходима в орфографии не только для облег­чения коммуникации современников, но и для «связи поколений», не столь важна в области орфоэпии, поскольку орфоэпия обслуживает только со­временников, и следование традиции, ретроспекция, направленная на то, чтобы препятствовать инновациям, не должны иметь место при определе­нии рекомендуемых произносительных вариантов. Стабильность и едино­образие письменной речи необходимы и возможны; в области же устной речи стабильность невозможна, а единообразие хотя и желательно, но дос­тижимо только в определенных пределах. Попытки повлиять на эту ситуа­цию и уподобить орфоэпические правила орфографическим, объявив нор­мативным только один произносительный вариант из нескольких реально существующих, обычно не приводят к успеху и способны вредить прести­жу нормализаторской деятельности.

По сути дела, нормализаторскую деятельность в области орфоэпии нельзя называть кодификацией; это всего лишь описание status quo, кото­рое должно менять свое содержание значительно чаще, чем это допустимо в области орфографии.

³ Щерба Л. В. Безграмотность и ее причины // Щерба Л. В. Избранные работы по русскому языку. М., 1957.
⁴ Шахматов А. А. Несколько слов по поводу записки И. X. Пахмана // План нового Академического словаря с точки зрения иноязычного. Записка И. X. Пахмана. Сб. ОРЯС ИАН LXVII (1). 1899. С. 30.

Предмет орфоэпии (называемый «произношением»), как уже говори­лось, нуждается в более точном определении. Орфоэпию обычно «причис­ляют» к фонетике (и включают ее в вузовский курс фонетики), но если просмотреть содержание орфоэпических словарей, которые ориентирова­ны на конкретные вопросы, возникающие в речевой практике говорящих, то нетрудно увидеть, что фонетические факты и варьирование фонемного состава слов занимают в них значительно меньше места, чем проблемы ударения и грамматических форм.

Подлинная задача словарей — давать оценку тем альтернативным вари­антам, которые осознаются говорящими и относительно которых существует возможность сознательного выбора и воспроизведения одного из них. В фонетике же, если понимать ее как реализацию фонем в определенных позиционных условиях (речь идет о сегментной фонетике), практически отсутствует возможность сознательного выбора и воспроизведения того или иного варианта, поскольку в ней господствует автоматическое, неконт­ролируемое воспроизведение усвоенных человеком звуковых моделей слов. Поэтому, несмотря на реально существующую вариативность, такие явле­ния, как произношение гласных в безударных слогах (эканье/иканье, выбор варианта слова с побочным ударением или без него, безударный началь­ный гласный в соответствии с орфографическим э и т. п.), а также ассимиля­тивная мягкость согласных, долгое/краткое произношение двойных соглас­ных, упрощение некоторых консонантных групп, — они относятся к сфере описательной фонетики и не могут быть предметом орфоэпических реко­мендаций.

Современные орфоэпические словари, в которых даются рекомендации фонетического характера, обычно содержат сопроводительные описания, содержание которых в упрощенном виде дублируется словником. Так, на­пример, в описании формулируется фонетическое правило ассимилятив­ного смягчения зубного согласного перед мягким губным и дается весьма подробный анализ зависимости реализации смягчения от разных контекст­ных условий (безусловно, обогащающий фонетические сведения); в слов­нике же приводятся все слова, где имеются соответствующие консонантные сочетания, с однотипными пометами: например, «смех [см’] и допуст. ус­тар. (допустимо устаревающее) [с’м’]» или «снег [с’н’] и допуст. новое [сн’]» и далее — 25 дериватов с этим корнем с той же пометой ⁵.

Думается, что там, где правило в одинаковой мере распространяется на все лексемы, нет нужды приводить их все; другое дело, когда в силу каких-то не всегда ясных причин разные лексемы ведут себя по-разному: например, [ша]лить, но ло[шы]дей — здесь действительно необходим словарь.

У говорящих, не заинтересованных специально в фонетической пробле­матике (а заинтересованные прочитают и описание), не может возникнуть потребности выбора варианта [см’ех] или [с’м’ех] - говорящий обычно не

⁵ Каленчук М. Л., Касаткина Р. Ф. Словарь трудностей русского произношения. М., 1997.

отдает себе отчета в том, как он произносит такое сочетание согласных, а слушающий не воспринимает таких особенностей произношения; и совер­шенно очевидно, что никто никогда не обратится к справочнику с вопро­сом, как произнести, например, [многъ]квартирный или [мнъгъ]квартирный, [этáп] или [итáп], а решит эту «проблему» сам — то есть произнесет так или иначе в зависимости от ситуации.

Более того, известно, что у говорящих часто отсутствует адекватное пред­ставление о звуковом составе произносимых ими слов, поскольку на это представление «накладывается» зрительный, орфографический облик сло­ва. Об этом свидетельствуют известные случаи несовпадения между реаль­но практикуемым произношением и тем, как его декларирует сам говоря­щий (это называют одним из парадоксов социолингвистики) — например, при составлении «Вопросника по современному русскому произношению» всего 18,5% опрошенных заявили, что они произносят мягкое [з’] в слове зверей, а в магнитофонной записи произношения тех же лиц оказалось 72% случаев мягкого [з’] в этом слове ⁶; сопоставление письменных ответов на вопрос об употребляемом варианте родительного партитивного падежа (чая/чаю, творога/творогу и т. п.) с данными устного интервью показало только 73,7% случаев их совпадения. Близкие к этому результаты дает и сопоставление акцентных вариантов — реально употребляемых с теми, кото­рые говорящий считает правильными и приписывает себе.

Сознательному контролю «наивного» говорящего могут подвергнуться только варианты с меной звукотипов или фонем — такие, как [и]/[о]/[а] в безударном положении — [н’и]су, [н’о]су, [н’а]су; [а] или [ы] в словах жа­леть, жакет, жасмин и под.; мягкий или твердый шипящий в словах типа езжу, твердый или мягкий заднеязычный в формах типа тонкий, вскаки­вать, [ч’] или [ш] в группе чн и в слове что; акцентные варианты (рéку/рекý, звóнит/звонúт); грамматические формы (шофëры/шоферá, махаю/машу). Но даже и в этих случаях произносительные особенности совсем не обяза­тельно фиксируются неспециализированным слухом: многие ли отмечают, например, как произносит «автоматический голос» в поезде метрополите­на на каждой остановке двери звкрываются [дв’]ери или [д’в’]ери? А не­нормативное по[жа]леть и ло[ша]дей в речи телеведущего Л. Парфенова? А отсутствие оглушения конечных шумных согласных у В. Познера?

Из этого следует, что предмет орфоэпии, или сфера действия орфоэпи­ческих рекомендаций, начинается не там, где существуют произноситель­ные варианты (они не могут не быть в живой устной речи!), а там, где эти варианты осознаются и где существует не только возможность, но и потреб­ность сознательного выбора и практической реализации одного из них. И решающее значение в этом случае имеют не столько рекомендации спе­циалистов — авторов словарей, сколько реакция социума — негативное отно-

⁶ Баринова Г. А., Ильина Н. Е., Кузьмина С. М. О том, как проверялся вопросник по произношению // Развитие фонетики современного русского языка. М., 1971. С. 325.
⁷ Русский язык по данным массового обследования. Под ред. Л. П. Крысина. М., 1974. С. 163.

шение к одному из вариантов. А реакции членов социума характеризуются тем, что некоторые нарушения нормативности не замечаются вовсе, а те, которые фиксируются, вызывают обычно преувеличенно бурную отрица­тельную реакцию.

Незамечаемыми (а следовательно, социально незначимыми) оказыва­ются обычно нарушения фонетического характера, а замечаемыми — и едва ли не в первую очередь — акцентные варианты. В воспоминаниях А. Наймана об А. Ахматовой приводится такой характерный эпизод: «Как, и “произнéсенный”, и “произнесëнный”? — сокрушалась она нарочито. — В моей жизни всего было по два: две войны, две разрухи, два голода, два постановления — но двойного ударения я не переживу» ⁸.

«Потребитель» орфоэпии ждет ответов на вопросы, реально возникаю­щие у него в связи с вариантами, которые он слышит, и в этом и состоит смысл существования орфоэпии. Поэтому перед создателями орфоэпи­ческих рекомендаций стоит задача квалификации существующих произно­сительных вариантов, которая должна не только опираться на понимание основных тенденций развития языка, но и быть адекватной их оценке в мас­совом языковом сознании носителей литературного произношения. Нор­мативные рекомендации не должны быть консервативными; в ситуации конфликта между речевой практикой и рекомендациями специалистов, пред­почитающих традиционные орфоэпические варианты, у специалистов прак­тически нет шансов одержать победу. Об этом свидетельствует судьба ор­фоэпических рекомендаций Д. Н. Ушакова, которые остались в истории все­го лишь памятником старомосковской орфоэпической нормы. С. Б. Бернш­тейн пишет: «Дмитрий Николаевич в мое время уже понимал, что не удер­жать старое произношение, которое основательно преобразилось под воз­действием чисто книжной речи, орфографии. Но переживал он этот про­цесс тяжело, как личную трагедию. Он активно включился в повседневную языковую практику: учил актеров, дикторов радио, учителей классическим нормам русской речи. И сейчас, слушая дикторов радио старшего поколе­ния, мы все время обнаруживаем следы “ушаковской тренировки” (10 ап­реля 1967)» ⁹.

Самая трудная задача в деле создания орфоэпических рекомендаций — это своевременное признание тех новых вариантов, которые идут на смену старым. Думается, что в этом случае лучше даже «забежать вперед», чем опоздать. Это не значит, что надо торопиться запретить старую форму и рекомендовать; просто новые формы не следует игнорировать, и норма­тивные словарные пометы для них должны быть более мягкими, нейтраль­ными; справедливость запретов должна быть очевидна по крайней мере для представителей образованного городского населения.

Лингвистам известны тенденции изменения орфоэпических норм, но всякая тенденция реализуется на конкретных лексемах и развивается, рас­пространяясь на все большее количество лексем.

⁸ Найман А. Рассказы о Анне Ахматовой. М., 1999.
⁹ Бернштейн С. Б. Зигзаги памяти. М., 2002. С. 302.

Так, например, в русском языке несомненно существует тенденция ус­транения чередований в глагольном формообразовании и перехода глаго­лов из менее продуктивных классов в более продуктивные - о силе этих тенденций нам дает сведения, между прочим, диалектология: например, устранение чередования задненебных с шипящими в пользу задненебных свойственно не только едва ли не большей части говоров, но и городскому просторечию (формы текёт, стригёт) и, как известно, проникло в литера­турный язык в виде форм ткёшь, ткёт, ткём, ткёте, которые полностью вытеснили «законные» формы с чередованием [к]/[ч] и еще в начале XX в. считались ненормативными. Конечно, было бы преждевременным санк­ционировать текёт и стригёт — пока, кажется, ни у кого нет сомнений в их ненормативности; однако нельзя исключить того, что их статус в будущем может измениться.

Другой пример — смена формообразовательного класса глаголами типа капать, махать, пахать и т. п.: в Горб.-2000 ¹⁰ для капать старая и новая формы даются как равноценные (каплю и капаю); для махать — новая фор­ма махаю дается с пометой «и доп.»; для пахать — форма пахаю имеет помету «не рек.» (в ОС-83 она вообще не упоминается).

Мощной произносительной тенденцией является замена флексии им. падежа мн. числа -и(-ы) на -á. Вопрос о нормативности новой флексии ре­шается индивидуально для каждого слова, но нормативные оценки вариан­тов должны согласовываться с узусом — только это могло бы обеспечить единство орфоэпических помет в словарях разных авторов, которые сейчас весьма разноречивы. Так, например, ОС—83 предлагает: «шофёр, -а, мн. -ы -ов // в профессион. речи мн. á, -óв»; Горб.-2000 — «шофёр (неправильно шóфер) мн. шофёры, род. шофёров и в просторечии шоферá, шоферóв»; БТС-98 форму шоферá дает с пометой «разг.» ¹¹.

Думается, что все три оценки не соответствуют современному статусу формы шоферá, которая едва ли не полностью вытеснила форму шофёры и явно не заслуживает никаких ограничительных помет. Напротив, форма шофёры представляется весьма близкой к тому, чтобы получить помету «устар.», как дóкторы, профéссоры (впрочем, кажется, само это слово вытесняется словом водитель).

Бесспорным фактом современной орфоэпической нормы следует при­знать то, что сокращается количество слов с неподвижным ударением и из а. п. а слова переходят в а. п. b или с (напр., старое шарф, шáрфа, шáрфы, шáрфов — новое шарф, шарфá, шарфы́, шарфóв или шарф, шáрфа, шар­фы́, шарфóв). При этом иноязычная лексика (по крайней мере, какая-то ее часть, но какая — мы не знаем) не проходит стадии освоения по а. п. а, а сразу же приобретает а. п. b. (хиты́, хипы́, битлы́, бутикú и т. п.), однако это

¹⁰ Горбачевич К. С. Словарь трудностей произношения и ударения в современном русском языке СПб, 2000. Далее — Горб.-2000.
¹¹ Большой толковый словарь русского языка / Под ред. С. А. Кузнецова. СПб., 1998. Далее — БСТ-98.

не всегда находит отражение в словарях; например, в БТС-98 хиты́, но бу­тúки. Конечно, в словаре должна быть форма бутúки, но неправильно иг­норировать реально бытующую и, вероятно, чаще употребляемую форму бутикú.

Одним из активных процессов в современной акцентной системе явля­ется тенденция переноса ударения на основу в спрягаемых формах глаго­лов на -ить. Разные глаголы в разной степени продвинулись в этом направ­лении, и орфоэпические словари отражают это разными пометами: как равноправные варианты в ОС-83 дается сóлит и солúт, дóит и доúт; не­равноправные с пометой доп. — новые варианты мúрит, посéлит, помé­стит; с пометой не рек. — новые варианты глýшит, мóрит, звóнит; с поме­той неправ. — вклю́чит.

На вопрос, почему говорить сóлит — это хорошо, мúрит — не вполне хорошо, звóнит — плохо, а вклю́чит — категорически нельзя, никакого аргу­ментированного ответа не существует. Эти пометы даются только на осно­вании интуиции эксперта. Но эксперт в данном случае — просто один из людей, владеющих литературным языком, никаких преимуществ перед дру­гими представителями этого социума у него по сути дела нет, а интуиция у разных экспертов (так же, как и у «рядовых» носителей литературного язы­ка) разная, о чем свидетельствуют различия орфоэпических помет у авто­ров разных словарей: так, например, напóит характеризуется как ненорма­тивное в словарях Агеенко и Зарвы ¹², дается с пометами разг. в БТС-98, доп. в Горб.-2000 и равноправное с напоúт (т. е. полностью нормативное) в ОС-83 и ряде других словарей.

Динамика орфоэпической нормы в данном случае совершенно очевид­на — об этом свидетельствует, например, эволюция помет при формах гла­гола дружить: форму 3 лица ед. числа глагола дружить словари до сере­дины XX в. давали только с ударением на окончании — дружúт; в словарях 1960-х — 1970-х гг. рядом с ней появляется форма дрýжит с пометами «про­сторечное» и «допустимо», а также на втором месте в числе равноправных (дружuт и дрyжит); далее дрýжит получает статус нормы, а дружúт проиобретает пометы «устаревающее» (Горб.-2000) и «допустимо устаре­вающее» (ОС-83).

Борьба за правильное литературное произношение часто превращается в попытки затормозить этот процесс, и изредка это удается: так, например, ударение на основе в личных формах глагола звонить (звóнишь, звóнит, звóним, звóните, звóнят), которые еще в 1960-е г. XX в. Н. К. Пирогова на основе проведенного ею социологического эксперимента констатировала у 75% студентов филологического факультета МГУ (а это весьма предста­вительный социум), в настоящее время благодаря усилиям радетелей чис­тоты русского языка приобрело одиозный характер как показатель неинтел­лигентности, плохого владения русским языком, хотя на самом деле для

¹² Агеенко Ф. Л., Зарва М. В. Словарь ударений русского языка. М., 1993; Агеенко Ф. Л., Зарва М. В. Словарь ударений русского языка / Под ред. М. А. Штудинера. М., 2000.

этого нет серьезных причин, поскольку перенос ударения на основу имен­но в этом типе глаголов находится полностью в русле современных произ­носительных тенденций. Сколько-нибудь объективно найти границу между «разрешенным» и «запрещенным» в цепочке глаголов этого типа можно было бы только путем анализа данных лингво-социологических исследова­ний, которыми мы не обладаем.

На вопрос «почему правильно говорить дрýжит, но неправильно вклю́­чит?» может быть только один правильный ответ: «потому, что большин­ство носителей литературного языка говорит дрýжит, но включúт». Но поскольку у нас нет достоверных, статистически документированных све­дений о том, какой процент литературно говорящих людей предпочитает и реально практикует тот или иной акцентный вариант (предпочтения и ре­альное употребление, как уже говорилось выше, не всегда совпадают, и второе — важнее), то и дискуссия на эту тему лишена смысла, а попытки кодификации произносительных норм оборачиваются попытками дикто­вать «urbi et orbi» личные вкусовые предпочтения автора словаря.

Социолингвистические исследования (которые ведутся, к сожалению, не у нас) показывают существенные расхождения между орфоэпическими словарями (так называемой «эксплицитной нормой») и данными опросов и наблюдений («имплицитной нормой»). Так, например, форму налúл, имеющую в словарях пометы доп. и разг. при нормативном нáлил, по дан­ным Э. М. Шараповой ¹³, употребляют и признают правильной 92,5% гово­рящих; переня́ли (норма — пéреняли) — 88,8%; посéлишь (норма — по­селúшь) — 88,7%, помéстятся (норма — поместя́тся) — 87,7%.

Очевидно, что для успешности орфоэпической деятельности необходи­мо в большей мере пользоваться методами социолингвистики, исходя из того, что единственным критерием правильности орфоэпических рекомен­даций является узус тех людей, которые по своему социальному статусу должны считаться говорящими на литературном языке. Но если такие ис­следования не проводятся, то, очевидно, пометы орфоэпических словарей должны быть менее жесткими.

¹³ Sharapova Elisabeth Marklund. Implicit and Explicit Norm in Contemporary Russian Verbal Stress Uppsala, 2000.