Среди обширных и многообразных научных интересов Г. В. Сте­панова в области романской филологии, общего языкознания и лите­ратуроведения особое место занимают исследования по испанскому языку, которым он увлекся еще на студенческой скамье, став в 1937 г., студентом романского отделения Ленинградского университета. В июне 1938 г., в разгар гражданской войны в Испании, он поступает на краткосрочные курсы переводчиков испанского языка, а затем ока­зывается в Испании и принимает участие (1938—939 гг.) в на­ционально-революционной борьбе испанского народа. С тех пор ис­панская тема стала ведущей в научном творчестве Г. В. Степанова, а испанский язык стал его amor linguae, как удачно выразил отноше­ние лингвиста к исследуемому языку Ю. Н. Караулов в одной из своих недавно опубликованных книг.¹

Поступив после окончания университетского курса в 1947 г. в аспирантуру, он выбрал тему, которой увлекся еще в студенческие годы: «Роль Сервантеса в становлении испанского национального литературного языка», которую защитил в качестве кандидатской диссертации в 1951 г.

Верность избранной проблематике исследования языка эпохи его национального развития и существования проявилась в середине 50-х годов, когда Г. В. Степанов, резко раздвигая рамки привычной испанистики, обратился одним из самых первых в нашем языко­знании к разработке новых проблем, связанных с национальными испаноязычными формами речи в странах Латинской Америки.

С этого времени и до конца своей жизни, занимаясь общими вопросами теории языка и социальной лингвистики, Г. В. Степанов никогда не забывал две основные темы своей научной биографии — формирование испанского литературного языка и испанский язык Латинской Америки.²

Интерес к латиноамериканским формам испанской речи возник у Г. В. Cтепанова отчасти под влиянием акад. В. Ф. Шишмарева,

считавшего серьезным просчетом романистики то, что в поле зрения ее не попадает Новая Романия, между тем как здесь, по его мнению, в своих исторических условиях проходят языковые процессы, изуче­ние которых важно не только само по себе, но и для выяснения ряда «темных мест» общероманской языковой истории. Интерес Г. В. Степанова к изучению испанского языка в Новой Романии был поддержан также акад. В. М. Жирмунским, который уделял в своей научной деятельности исключительно большое внимание вопросам социологии языка и позже был одним из оппонентов докторской диссертации Г. В. Степанова, посвященной испанскому языку в латиноамериканских странах.³ В то же время сложившийся под влиянием этих благоприятных рекомендаций личный исследова­тельский интерес Г. В. Степанова находил общую поддержку, по­скольку в этот период стала определяться научная потребность в том, чтобы обратиться к исследованию состояния системы таких языков, как английский или немецкий, обслуживающих, как известно, не­сколько самостоятельных национально-государственных общностей. В этом отношении испанский язык, обслуживающий группу стран Латинской Америки, не только удачно входил в ряд таких поли­национальных или национально негомогенных языков, но и стано­вился убедительным свидетельством достаточной универсальности соответствующих национально-языковых ситуаций в современном мире, оценить которую в полной мере языкознание не смогло.

В самом начале рассмотрения этой проблемы и вклада, который внес в ее разработку Г. В. Степанов, необходимо подчеркнуть, что лингвисты уже неоднократно и в прошлом обращали внимание на факты неидентичности языка самому себе на всей территории своего распространения, подчеркивая, что он сохраняет свое единство лишь в определенных условиях. Так, в германистике А. Бах в связи с этим замечал: «Простое рассуждение и повседневный опыт пока­зывают, что носителем сколь-нибудь единого диалекта всегда явля­ется определенный коллектив сношений. Там, где группы людей, говорящих на одном языке, разъединены, речь обособившихся объ­единений приобретает в конце концов свои характерные черты».⁴ В отечественном языкознании вопросам обусловленности языкового развития обстоятельствами жизни социальных групп большое внима­ние уделял еще акад. Л. В. Щерба, который подчеркивал, что в языко­вой системе мы имеем «некую социальную ценность, нечто единое и общеобязательное для всех членов данной общественной группы, объективно данное в условиях жизни этой группы. . . Но малейшее изменение в содержании, т. е. условиях существования данной со­циальной группы, как-то: иные формы труда, переселение, а следо­вательно, и иное окружение и т. п., немедленно отражается на изме­нении речевой деятельности данной группы и притом одинаковым образом, поскольку новые условия касаются всех членов данной группы».⁵

Особенности системы литературного языка, развивающиеся в по­линациональном языке на национальном уровне, также уже давно привлекали к себе внимание специалистов. Так, В. Д. Аракин еще

в 30-х годах опубликовал в журнале «Иностранный язык в школе» статьи, в которых рассмотрел в общих чертах вопрос об англий­ском языке в Америке,⁶ а в послевоенное время этой теме по­святил свое выступление в том же журнале Б. В. Братусь, который, справедливо критикуя псевдонаучные воззрения Г. Менкена на ан­глийский язык США как на отдельный американский язык, необосно­ванно пренебрег тем, что английский язык в США представляет собой, по Щербе, собственную «социальную ценность», заявив о нали­чии здесь некоего «американо-английского диалекта».⁷ Однако только в 50-е годы в результате взвешенного отношения к проблеме взаимоотношения языка и нации и пристального изучения американ­ского состояния английского языка лингвисты пришли к выводу о существовании особого литературного образца (нормы) англий­ского языка в США. Впервые такое заключение было сделано А. И. Смирницким, который, пусть не в специальном исследовании, а попутно, при изучении строя древнеанглийского языка, заявил: «Самый образец английского языка в США является иным, чем в Великобритании. .   Таким образом, литературный английский обра­зец в Соединенных Штатах и литературный английский образец в Великобритании. . . противостоят друг другу как два основных варианта английского языка: американский английский и британ­ский английский — варианты одного и того же языка».⁸ По сути дела этот вывод был первым теоретическим и терминологическим прорывом при изучении характера системы полинационального лите­ратурного языка и оценке статуса своеобразия нормы языка, выявля­емого на национальном уровне. Так, Э. Г. Ризель еще в 1953 г., занимаясь вопросами национального языка в Австрии по существу первая употребила понятие «вариант» языка и подчеркивала наличие здесь «национальных черт», «австрийских особенностей в рамках немецкого языка», «национальных особенностей внутри немецкого языка», однако не смогла прийти к убедительным выводам и обобще­ниям. Говоря об австрийских особенностях в лексике, она определяла их в качестве своеобразных дублетов, находящихся «на разных ступе­нях внедрения в общий словарь литературного немецкого языка».⁹ Подобное утверждение предполагает, что австрийские формы (дуб­леты) еще не обладают статусом равноправной, паритетной нормы, а с другой стороны, такой взгляд теоретически ориентирует на пер­спективу нивелирования национальных особенностей языка путем вхождения их, по мнению автора, в конечном счете, в «общий словарь» литературного языка. Таким образом, в то время, когда во второй половине 50-х гг. вопросами национального состояния си­стемы единого литературного языка стал впервые вплотную заниматься Г. В. Степанов, в языкознании по этому поводу имелись лишь отдельные, позднее себя вполне оправдавшие, высказывания (мнения А. И. Смирницкого) либо суждения, не обладавшие до­статочной научной ценностью (оценки Э. Г. Ризель), но отсутст­вовала сколь-нибудь удовлетворительная целостная теория, на осно­вании которой можно было бы подвергнуть научному анализу вопросы национально-языковых отношений во многих странах.

Впервые свои идеи в отношении проблем изучения испанского языка в странах Латинской Америки Г. В. Степанов изложил на страницах академического журнала «Вопросы языкознания» в 1957 г. Обратившись к исследованию испано-американских форм речи, он подчеркивал, что с самого начала необходимо говорить о существовании здесь особенностей испанского языка на «на­циональном уровне», о «национальных особенностях» испанской речи в Латинской Америке, отдельные национальные формы которой он на­зывал в то время «разновидностями»,¹⁰ т. е., согласно толковым словарям, видоизменениями, частными видами какого-либо типа или явления, вариантами. Говоря о закономерностях таких про­цессов образования языка, Г. В. Степанов подчеркивал, что «дис­социирующие тенденции» в этих разновидностях не могли получить свободного развития, и распада языковой общности не произошло, хотя совершенно закономерно выявились факты расхождений как ме­жду испано-американскими формами языка и испано-европейским языком, с одной стороны, так и между отдельными испано-аме­риканскими разновидностями в странах Латинской Америки — с другой. Имея в виду взаимопринадлежность всех латино-аме­риканских ипостасей испанского языка к одному общему лингвисти­ческому понятию единого (испанского) языка, Г. В. Степанов предла­гал их квалифицировать «как разновидности испанского языка с совпадающими тенденциями развития до сих пор единой в своей основе языковой структуры».¹¹ Таким образом, выступления Г. В. Степанова по вопросам развития и функционирования на­циональных форм одного и того же языка, как и высказывания А. И. Смирницкого, а также ранний, «дотеоретический» интерес к характеру и состоянию системы литературного языка за преде­лами его основной или исходной территории распространения (В. Д. Аракин и др.), — все это определило научную проблему и заложило основу, на которой позднее стало развиваться это новое исследовательское направление, раздвинувшее рамки пробле­матики изучения путей формирования национальных языков. Оце­нивая результаты этих начинаний Г. В. Степанова, Е. М. Вольф и Ю. С. Степанов недавно писали, что его исследования и теоре­тические разработки позволили по-новому подойти к пониманию национального языка в сложных условиях существования многих вариантов как языка, имеющего возможности самостоятельного и не­зависимого развития, причем отношение вариантов единого языка друг к другу должно осмысляться как паритетное в социальном, культурном, политическом и лингвистическом аспектах.¹²

Началом широкого теоретического изучения состояния полина­циональных литературных языков в их национальном пространстве, при всем том, что, как было отмечено выше, уже было подготовлено в нашем языкознании в этом отношении в 50-е годы, следует признать прежде всего монографическое исследование Г. В. Сте­панова «Испанский язык в странах Латинской Америки»,¹³ послужив­шее в дальнейшем основой для его докторской диссертации.¹⁴ В это же время в издательстве «Высшая школа» вышла в свет

книга А. Д. Швейцера «Очерк современного английского языка в США»,¹⁵ а позднее — книга автора этих строк «Очерк современного немецкого языка в Австрии»,¹⁶ в которых аналогичная проблематика исследовалась на материале английского и немецкого языков. Таким образом, в поле зрения исследователей оказались наиболее рас­пространенные полинациональные языки — испанский, английский, немецкий. В начале 70-х годов вышла в свет книга Е. А. Реферовской «Французский язык в Канаде»,¹⁷ послужившая примером для изуче­ния других национальных разновидностей французского языка (Бельгия, Швейцария).

Согласно наиболее общему представлению, сформулированному в различных публикациях этого периода, национальные разновид­ности или варианты являются определенными формами приспособле­ния единого языка к условиям, нуждам общественного развития и традициям наций — носителей данного языка и представляют собой особые формы функционирования единого языка.¹⁸ Так, говоря об испанском языке в странах Латинской Америки, Г. В. Степанов подчеркивал: «У американской разновидности испанского языка за четыре с лишним столетия сложилась своя история, в странах Ла­тинской Америки возникла своя языковая традиция, своя языковая политика, свое эстетическое понимание норм общенародной речи».¹⁹ Следовательно, основное значение высказанных положений сводится к тому, чтобы заключить, что в условиях раздельного применения единого языка в своем собственном территориальном, историческом и социальном пространстве в нем развиваются в каждом отдельном случае свои характерные черты, в соответствии с которыми язык данной общности дифференцируется от данного языка другой нацио­нальной общности. Иными словами, перефразируя известное вы­сказывание А. Мартине, можно сказать, что благодаря формирова­нию национальных форм единого языка он перестает «быть идентич­ным самому себе на всей территории своего распространения».²⁰

Однако при определении понятия национального варианта языка недостаточно констатировать наличие у него своих специфических черт и особенностей. Подобно тому как при определении сущности литературного языка вообще, в отличие, например, от диалекта, мы отмечаем его нормированный характер, а главное — наличие обработанной (кодифицированной) нормы, точно так же националь­ные варианты единого литературного языка проверяются на наличие у них собственной нормы. В связи с этим Г. В. Степанов писал: «Испано-американская разновидность испанского языка, в силу целого ряда обстоятельств культурного, исторического, политиче­ского, геоэтнографического порядка, сама превратилась в особую норму (исторически — в норму второго порядка), которая находит свое отражение в устной речи образованных латиноамериканцев и в литературе латиноамериканских стран». При этом он одновре­менно подчеркивал, что эти нормы имеют автономный характер и собственный авторитет: «Национальная (общенародная) языковая норма собственно Испании не является в настоящее время единствен­ной нормой для всех стран, говорящих на испанском языке».²¹ При-

знание паритета национальных норм явилось лишь следствием их постепенного развития и утверждения, поскольку поначалу в период «высокого авторитета пиренейской литературной нормы» все мест­ные американские особенности, ставшие нормой для данной мест­ности (Уругвай, Куба и т. д.) и для данной социальной среды (в том числе и для местных культурных слоев населения), рассмат­ривались как диалектные «отклонения», нарушение нормы эталона. Лишь по мере формирования и укрепления латиноамериканских наций и государств, с ростом национального сознания, развитием на­циональных литератур местные особенности речи утверждаются в качестве местных норм культурной речи.²² Говоря о взаимоотно­шениях, которые устанавливаются между пиренейской и латино­американскими нормами испанского языка, и оценивая возможности их взаимодействия, Г. В. Степанов с сомнением указывал на то, что так называемая «норма паниспанского ареала», которая харак­теризует общеупотребительный для всех стран испанской речи язык, не содержащий каких бы то ни было элементов, способных вызвать «представление об ограниченности социального или территориаль­ного порядка», в настоящее время могла бы оказаться реальностью. «Совершенно очевидно, — заключал он, — что в данном случае мы имеем дело с абстракцией, реальность которой подтверждается теми общими строевыми элементами, которые позволяют говорить об испанском языке, бытующем в двух десятках стран, как о единой системе. Кроме этого объективного «нормального» пласта, имеется целый ряд явлений, нормативность которых определяется престижем, авторитетом той или иной формы речи».²³

Если будущее для сформировавшихся национальных латиноаме­риканских стандартов испанского языка состоит в том, чтобы в ходе их конвергенции они слились в единой общеиспанской норме, то этот процесс может происходить вовсе не обязательно под эгидой пире­нейского стандарта в качестве идеала нормы для всего mundo hispanohablante. Реальным путем такого объединения является, по мнению Г. В. Степанова, «участие американского варианта на равных правах с пиренейским, т. е. путь взаимного сближения пиренейской и американской норм». При этом наибольшие «шансы» принять участие в такой «американизации» испанского языка имеют те языко­вые явления, которые стали всеобщими или имеют тенденцию стать таковыми в латиноамериканском испаноязычном ареале.²⁴ Однако все это, так сказать, область прогнозов, которые в отношении путей развития языка нередко не подтверждаются. Что касается их современного положения, то пиренейская и латиноамериканские формы речи рассматриваются как совокупность паритетных нацио­нальных реализаций испанского языка. «Испанский язык, — пишет Г. В. Степанов, — понимаемый как совокупность вариантов (пире­нейского, уругвайского, кубинского и т. д.), представляет собой архисистему, включающую в себя несколько частных функциональ­ных систем».²⁵

Национальная нормализация литературного языка является од­ним из важнейших актов культурно-языкового строительства данной

нации. Ее процессы происходят в русле общих норм и не пре­следуют целей языкового обособления. Однако национальная норма, отражающая сущность варианта языка, является суверенной и са­мостоятельной, осознается и поддерживается в пределах каждой на­циональной общности, т. е. рассматривается в качестве социально нейтральной и престижной, и в отношении ее соблюдается правило лояльности: ей следуют, ее используют. Следовательно, националь­ный стандарт единого языка считается одинаково образцовым, об­щественно утвержденным, помещающимся на той же плоскости, что и другая национальная разновидность (вариант) нормы данного языка. «Прошло то время, — подчеркивает в связи с этим В. Н. Яр­цева, — когда американский вариант английского считался „испор­ ченным английским“».²⁶

Признание паритета вариантов единого полинационального языка делает совершенно закономерным требование национальной куль­туры речи, отвечающей общей задаче как языкового, так и нацио­нального строительства в странах распространения данного языка. Между тем реализация этого принципа может наталкиваться на оп­ределенные трудности, возникающие нередко по причинам не столько лингвистического, сколько, как правило, культурно-политического свойства. В немецком языке это было характерно для Австрии, где длительное время в прошлом в самой стране и за ее пределами ставился под сомнение самый факт существования австрийской нации и австрийского государства, чем определялось и отрица­тельное отношение к национальным чертам и особенностям немецкого языка в Австрии. Требование австрийской культуры речи еще в не­давнем прошлом определялось неоднозначно, поскольку наряду с ши­роким мнением о необходимости сохранять и поддерживать реально существующие австрийские языковые особенности отмечались край­ние взгляды «справа» и «слева». Первые — «пангерманисты в об­ласти языка» (Sprachgroßdeutsche) — настаивали на соблюдении «чистой» немецкой литературной нормы, полностью соответствующей собственно немецкому языковому стандарту, в то время как другие, исходя из требований австрийской национальной идентификации и в области языка, высказывали мнение об отказе от немецкого литературного языка вообще и целесообразности возведения в ранг литературного языка австрийского обиходно-разговорного языка (Umgangssprache), основным экспонентом которого в Австрии явля­ется венский городской полудиалект (das Wienerische).²⁷ Безусловно, подобные крайние взгляды не получили широкого признания, но для многих в Австрии того времени речь шла об осознании всех нацио­нальных ценностей культурной и духовной жизни общества, среди которых вопросы национально адекватных форм речи занимали особое место.

Во многих своих работах Г. В. Степанов рассматривает анало­гичные ситуации в отношении испанского языка в различных странах Латинской Америки. Наиболее резкое выражение идея так назы­ваемого «языкового национализма» получила в Аргентине, где идео­логической предпосылкой и основой лингвистического сепаратизма

были революционные события периода войн за независимость (с 1810 г.) и возникновение аргентинской нации. Одним из самых активных сторонников движения за национальный аргентинский язык был поэт X. М. Гутьерес, предпринимались и другие попытки теоре­тического обоснования права «аргентинского языка на обособление» (Люсьен Абей). В начале XX в. в Чили получила широкое рас­пространение идея чилийского национального языка, выдвинутая Миррором, авторам нашумевшей книги «Чилийская раса» (Raza chilena), а также профессором X. Сааведрой, выступившим со статьей «Наш родной язык» (Nuestro idioma patrio).²⁸ Во всех этих и других аналогичных случаях общим является то, что вопросы языковые здесь тесно переплетаются с вопросами политическими. Они показы­вают, что связь языка с социальной действительностью интересовала не только и не столько языковедов, сколько политиков, поэтов, писа­телей, государственных деятелей и просто носителей языка. В оценке характера связи языка и общества огромную роль играет субъектив­ный фактор, но «не в смысле индивидуального почина (хотя бы он и был подхвачен многими субъектами), а в смысле проявления со­знания и воли говорящих по отношению к родному языку». И на­конец, «чисто языковедческие соображения» в защите языка играют роль вспомогательную, но не главную и отнюдь не основную, на пер­вый план выдвигаются аргументы, взятые из социальной реаль­ности.²⁹

При разработке теории национального варианта единого языка Г. В. Степанова, как и других исследователей этих проблем, глубоко интересовали вопросы источников, способствовавших процессам раз­вития национальных форм речи и определявших характер их специ­фических особенностей. Отмечалось, что в этих процессах опреде­ленную роль играли собственные (местные) диалекты и другие формы существования языка (городские диалекты и полудиалекты, оби­ходно-разговорные формы языка), однако подчеркивалось, что зна­чение этого источника не следует преувеличивать или чрезмерно обобщать. В этой связи Г. В. Степанов специально обращал внимание на то, то в целом единство испанского языка, функционирующего в испаноязычных странах Америки и Европы, сохраняется, во-первых, потому, что испаноязычная Америка получила достаточно униформи­рованный язык не только в литературной, но и в народно-разго­ворной форме, а во-вторых, потому, что факторы, которые приводили в свое время (феодальная эпоха) к диалектной дробности, пере­стали действовать в период образования другого общественного уклада (капиталистического).³⁰ Не отрицая определенной роли этого языкового источника, воздействующего на процесс формирования дифференцирующих черт варианта языка, необходимо подчеркнуть, что значительная часть выявляемых между национальными вари­ антами расхождений возникает в результате неадекватного выбора факультативных вариантов на уровне нормы из некоего «набора инвариантных конститутивных признаков, присущих данному языку на любой территории его распространения».³¹ Такие факультативные варианты на уровне нормы, будучи реализованными и принятыми

в том или ином национальном коллективе, превращаются в «аксиоло­гическую», т. е. оценочную, норму, служащую в качестве масштаба при оценке соревнующихся объективных норм с точки зрения пра­вильности/неправильности, образцовости/необразцовости, и стано­вятся обязательными для данного узуса.³² Такой выбор часто сопря­жен с поляризацией дублетных форм между данными вариантами языка. Межвариантные расхождения возникают также и на систем­ном уровне на основе языковых элементов, являющихся либо ре­зультатом развития собственных материальных и творческих воз­можностей языка, либо результатом влияния других языков на основе собственных контактов. При этом Г. В. Степанов подчеркивал, что установление типов выбора («на уровне нормы», «на уровне системы»), разумеется, носит несколько условный характер, как и сам термин «выбор». Взаимодействие структур — системы и нормы — в сущности не допускает отрыва одной от другой. В системе не может появиться ничего такого, чего не было бы уже в норме, но и само изменение нормы есть не что иное, как реализация определенной возможности, уже существующей в системе. Разделение, подчерки­вает Г. В. Степанов, вызвано желанием яснее показать, что для варьирования в пределах одного языка в отличие от отдельных (расходящихся) языков характерны «нормальные» изменения, а не системные.³³ Таким образом, в целом национальный вариант лите­ратурного языка — это вариант нормы и самой системы языка.

Понятие варианта литературного языка, как это видно из всего сказанного о путях его развития и функционирования, не создает никаких условий для сравнения его с диалектом, даже если до­пустить, что при этом имеется в виду метафорическое описание отношений национальных разновидностей одного языка с исходной или исторически основной формой данного языка (например, латино­американские формы в сравнении с пиренейским испанским языком). Дело здесь не только в статусе всех национальных вариантов одного языка, в соответствие с которым все они равноправны и равноположены и между ними нет тех отношений взаимодо­полнения на речевой оси, которые обычно устанавливаются между литературным языком и диалектом. Подобное сравнение неприемлемо прежде всего потому, что в любом национальном варианте языка (аргентинском, американском, австрийском), помимо литературного языка, обладающего, как мы знаем, своими национальными осо­бенностями, выявляются собственные местные диалекты, которые соотносятся с литературным языком данного национального ареала точно так же, как они соотносятся с литературным языком на исходной, «исторической» территории данного языка (Испания, Англия и т. д.). Так, в пределах распространения австрийского варианта немецкого языка (Австрия) мы имеем дело преимущест­венно с так называемыми баварско-австрийскими диалектами, тогда как в ареале германошвейцарской общности Швейцарии литератур­ный язык соотносится только с алеманнскими диалектами.

Национальные варианты литературного языка необходимо отли­чать и от так называемых территориальных вариантов или, точнее,

от определенных совокупностей местных особенностей, которые могут развиваться во всяком литературном языке с достаточно обширным ареалом распространения или на основе заметно различающихся между собой диалектов, как например в немецком языке обоих германских государств — ГДР и ФРГ. Хотя как национальному варианту, так и территориальным разновидностям литературного языка свойственно культивирование местных (диалектных, террито­риальных) языковых особенностей, в национальном варианте эта местная специфика дифференцирующих факторов представляет со­бой лишь один из источников развития, в то время как пита­тельной средой для территориального варианта является этот мест­ный (диалектный, ареальный) языковой материал. При этом совокуп­ность этих местных черт, как правило, не входит в кодифицированную норму языка, тогда как в национальном варианте литературного языка эта местная (национальная) специфика образует основное ядро самой нормы данного варианта. К этому следует добавить, что в национальных вариантах, точно так же, как и в любом национально гомогенном литературном языке или в исходной («исто­рической») форме данного литературного языка (например, в испан­ском литературном языке Испании), могут развиваться собственные территориальные особенности, не охватываемые кодифицированной нормой языка.

Если говорить о совокупной структуре национальной речи отдель­ных наций — носителей одного общего языка (латиноамериканские нации, американцы, австрийцы, германошвейцарцы), то необходимо со всей определенностью подчеркнуть, что в ней выделяются, как мы можем заключить из всего сказанного ранее, все необходимые эле­менты языковой иерархии, принципиально характерные для любой структуры национального языка: литературный язык, диалекты, раз­личные обиходно-разговорные формы языка (полудиалекты, терри­ториальные и областные говоры и др.), т. е. структура национального варианта языка воспроизводит структуру любого самостоятельного национального языка, не образуя отдельного языка, но создавая национальный вариант по отношению к исходному, «историческому» национальному языку (испанскому национальному языку Испании, английскому национальному языку Великобритании и т. д.). Так, в австрийском варианте между полярными разновидностями форм национального языка — литературным языком и диалектами — вы­деляются такие промежуточные формы, как полудиалект, территори­ альные обиходно-разговорные языки (Verkehrsmundarten) и авст­рийский обиходно-разговорный язык (österreichische Umgangsspra­che), тогда как в немецкоязычной Швейцарии в структуре речи германошвейцарцев выделяются лишь местные (кантональные) диа­лекты и литературный немецкий язык швейцарской окрашенности, а в функции обиходно-разговорного языка используются местные (алеманнские) диалекты (Schwyzertütsch), которые в силу своей однородности взаимопонятны в национальных пределах. Обобщая сказанное, мы можем заключить, что понятие варианта распростра­ няется и на совокупную структуру данной национальной речи.

Именно в этой связи Г. В. Степанов подчеркивал: «Испанский язык Америки есть разновидность (вариант) структурно единого испан­ ского языка в совокупности особенностей его новых общенародных форм и местных диалектов и говоров».³⁴ Следовательно, говоря о национальном измерении литературного языка, мы используем понятие национального варианта литературного языка, а имея в виду совокупность всех форм, в которых существует в целом язык данной нации (литературный язык, обиходно-разговорные формы языка, диалекты), мы можем говорить о варианте языка (национальном варианте языка). Оформление совокупности форм существования языка в составе варианта в самостоятельные социолингвистические единицы, подчеркивает Г. В. Степанов, не обязательно приводит к различию в их названии: франко-канадский вариант называется французским языком Канады, а португало-бразильский — порту­гальским языком Бразилии и т. д. Однако известны и такие случаи, когда объективно возникающая вариативность внутренней структуры и формирование самостоятельных внешних систем, которые реали­зуются в различных социумах, находят отражение в различии названий. Пример тому названия «молдавский язык», «румынский язык»».³⁵

Придерживаясь такого представления о характере строения на­циональных вариантов языка, можно заключить, что совокупность всех национальных реализаций одного общего языка образует свое­образную корреляционную архисистему. В лингвистическом плане это соответствует ситуации, при которой один общий язык сущест­вует как абстракция и практически реализуется в виде отдельных вариантов, точно так же и полинациональный литературный язык обозначает «некую совокупность частных вариантных подсистем, то есть лингвистическую ситуацию, при которой единый литературный язык является скорее тенденцией или идеальным заданием, нежели реальностью».³⁶

Необходимо отметить, что как объекты лингвистического иссле­дования общий язык и полинациональный литературный должны сополагаться на равных правах друг с другом. Отмечая это, в част­ности, в отношении вариантов испанского языка, Г. В. Степанов подчеркивал, что пиренейская национальная речь, «являясь истори­ческой „точкой отсчета“ не воплощает в себе в нынешнем своем состоянии безусловного идеала общего испанского языка».³⁷ (Кстати, заметим, что выделение «исторической» точки отсчета в норме языка, как и самой «исходной» или «исторической» формы языка, мы можем сделать только в отношении испанского или английского языка, где за таковые формы можно принять пире­нейскую форму испанского и британскую форму английского в сравнении с «трансплантированными» американскими ипостасями этих языков, поскольку в немецком все национальные варианты являются одинаково исходными и историческими.) Настаивая на ав­тономности, практической и юридической самостоятельности языка в его национальном измерений, Г. В. Степанов заключал: «Если не су­ществует отдельного аргентинского языка, то реальностью явля-

ется испанский язык аргентинской нации. Аргентинцы владеют испанским языком как собственным национальным достоянием (точно так же, как два десятка других испаноязычных наций)».³⁸ Обобщая наблюдения над историей становления и судьбой раз­личных национальных форм единого языка, можно отметить, что национальные варианты в целом обладают совокупностью таких признаков, которые не только обеспечивают им известную стабиль­ность, но и несут в себе тенденции дальнейшего развития в русле этих форм. И это происходит при всем том, что в современных условиях взаимного общения и средств массовой коммуникации наблюдаются тенденции к взаимному сближению, т. е. в направлении конверген­ции языков и их вариантов. Рассуждая о действии этих сил в на­стоящее время, А. Мартине, в частности, говорил о том, что при­чиной «языковой дифференциации является не расстояние как тако­вое, а ослабление внутриязыковых связей». Он подчеркивал, что если «увеличение расстояния компенсируется упрочением коммуникатив­ных связей, языковое поведение остается тем же: пока на то, чтобы пересечь Атлантический океан, требовались недели, развитие английского языка Англии отличалось от английского языка Аме­рики; железнодорожная лексика Англии отличается от американ­ской как в целом, так и в деталях». Развивая эти сравнения, он продолжал: «Иные условия мы имеем теперь, когда на пре­одоление расстояния между Нью-Йорком и Лондоном требуется всего несколько часов, а звук голоса пересекает океан почти мгно­венно. Поэтому сегодня можно говорить скорее о конвергенции, чем о дивергенции». «Если в один прекрасный день, — заключал он, — граждане Советского Союза откроют обсерваторию на Луне, то едва ли возникнет особый лунный диалект русского языка, при условии, конечно, что между Луной и Землей будет поддержи­ваться постоянная связь».³⁹ Нельзя не оценить остроумную образ­ность А. Мартине, но в случае с национальными вариантами языка, исторически сложившимися в своем территориальном и социальном пространстве, мы имеем дело не только с фактором расстояния (австрийский и германошвейцарский варианты с самого начала скла­дывались в условиях непосредственного территориального контакта) и интенсивности взаимного общения различных социумов, но со всей совокупностью условий самостоятельного существования нацио­нально-государственных общностей людей — носителей данного языка. Конечно, в современных условиях, о которых говорит А. Мар­тине, национальные варианты одного языка развиваются более или менее параллельно, а общие наднациональные тенденции в языковой нормализации будут постоянно приводить к процессам нивелирова­ния различий между ними. Однако варианты языка, как пока­зывает и опыт нашего времени, несмотря на все предсказания, не сливаются полностью, а местные языковые отношения, националь­ная литература, духовная и материальная культура всегда будут давать новый материал для существования национальных вариантов. Именно по этим причинам трудно представить, что в настоящих усло­виях любое сближение может привести к сложению какой-либо

образцовой паниспанской или пангерманской нормы, так как при всех попытках выделения некоего объективного «нормального» (об­разцового) пласта, равноудаленного от каких-либо специфических (национальных) черт, всегда будет оставаться «целый ряд явлений, нормативность которых определяется престижем, авторитетом той или иной формы речи».⁴⁰

Оценивая наблюдающиеся уровни дифференцированного (дивер­гентного) развития литературных языков в своем собственном тер­риториальном и социальном пространстве, лингвисты отмечают, что, например, европейские разновидности французского языка (Бельгия, Швейцария) не обнаруживают значительных расхождений и обра­зуют в этом отношении наиболее «слабый» ряд, тогда как бри­танский и американский варианты ныне представляют собой полно сформировавшиеся национальные формы речи, обладающие собст­венной кодифицированной нормой, тем самым как бы замыкающие ряд классификации таких языков по степени интенсивности раз­вития отличительных черт.⁴¹ Однако сколь бы малыми ни были различия в вариантах тех или иных языков, они приобретали и могут приобретать «престиж национальных форм речи»,⁴² становясь и средством национальной идентификации.

Разработка концепции национального варианта языка, осущест­вленная в нашем языкознании в 60-е годы, стала новым вкладом в теорию национального языка и послужила началом для иссле­дования национально-языковых отношений во многих других языках мира. Следует согласиться с мнением видного лингвиста из ГДР В. Фляйшера, когда он, говоря о процессе формирования этой теории в советском языкознании, отмечает, что пройденный путь не был «прямолинейным» (geradlinig).⁴³ Действительно, потребо­валось пройти не только через сдержанное отношение со стороны некоторых из тех, кто занимался традиционным кругом вопросов национальных языков («одна нация — один язык»), но и преодолеть ошибки и заблуждения других в их попытках подойти к сущностной и терминологической интерпретации состояния неидентичности языка, обслуживающего различные социально-языковые общности. Заслуга в создании и укреплении этого нового научного направления бесспорно принадлежит Г. В. Степанову, теоретическое значение работ которого высоко оценил еще в самом начале акад. В. В. Вино­градов.⁴⁴ Говоря о значении этой концепции для современного языко­знания, В. Фляйшер призывает лингвистов к более интенсивному теоретическому отклику (Reflexion) на нее и подчеркивает, что она «соответствует традициям советской социолингвистической школы (Forschung) и является очередным свидетельством ее продуктив­ности».⁴⁵

. . .Испания, Великая Отечественная война, фронт и партизанский отряд. . . страшный недуг и смерть: он позднее других пришел в науку и рано ушел из нее навсегда. Но то, что успел сделать акад. Г. В. Степанов, останется долго служить филологии, составит памятные страницы ее истории.

ПРИМЕЧАНИЯ