|
И. И. Ковтунова Н. М. КАРАМЗИН В ИСТОРИИ РУССКОГО Н. М. Карамзин утвердил в русском литературном языке новую систему литературного, книжного синтаксиса, противопоставив ее старым формам книжного синтаксиса, шедшим от литературной традиции XVIII в. В этом была его величайшая историческая заслуга: новая система синтаксиса в своих главных чертах стала прочным достоянием русского литературного языка. Акад. В. В. Виноградов очень точно охарактеризовал основное направление карамзинской реформы синтаксиса: «Карамзиным выдвигается лозунг борьбы с громоздкими, запутанными, беззвучными или патетически ораторскими, торжественно-декламативными конструкциями, которые отчасти были унаследованы от церковнославянской традиции, отчасти укоренились под влиянием латино-немецкой ученой речи. Принцип произносимой речи, принцип легкого чтения литературного текста, принцип перевода стиха и прозы в звучание, свободное от искусственных интонаций высокого слога, ложатся в основу новой стилистики» ¹. Коренным изменениям подверглись самые принципы построения литературного текста. Логическая ясность, естественная последовательность звеньев речевой цепи, легкое понимание и легкое чтение текста стали законом новой эстетики языка. В предшествующей литературной традиции господствовали иные эстетические нормы. Необходимым условием не только красоты, но и самой по себе литературности речи было обязательное присутствие средств языка с книжной и высокой окраской. Игра на стилистической окраске языковых средств вытекала из самой сущности теории трех стилей, соотносившей стилистически окрашенные средства языка с определенными видами и жанрами литературной речи. В области синтаксиса легкость восприятия текста не только не принималась во внимание, но напротив: важной приметой эстетически организованной речи часто становилась затрудненность синтаксической структуры. В подавляющем большинстве случаев это было связано с тем, что синтаксические схемы с книжной и высокой стилистической окраской представляли собой сложные конструкции, которые были принадлежно- ¹ В. В. Виноградов. Очерки по истории русского литературного языка XVII—XVIII вв. М., Учпедгиз, 1938, стр. 179—180. См. также: В. В. Виноградов. Стиль Пушкина. М., Гослитиздат, 1941, стр. 271. 153стью церковнославянского, отчасти латинского и немецкого синтаксиса. Эти конструкции, не соответствовавшие естественным синтаксическим тенденциям собственно русского языка, играли тем не менее важнейшую роль в теории и практике трех стилей, широко применяясь в «высоком» и «среднем» слоге. Они сошли со сцены только тогда, когда в них исчезла необходимость, т. е. тогда, когда, с одной стороны, утратили свою актуальность «высокие» жанры, в значительной своей части связанные с поэтикой классицизма, и, с другой стороны, когда на основе стилистически нейтральных языковых средств среднего слога были созданы такие формы литературной речи, которые были пригодны для всех сфер литературного выражения и по своим эстетическим достоинствам не только не уступали тем развитым формам высокого слога, которые были выработаны в церковно-книжной традиции и в традиции светского красноречия, но и превосходили их. Создание такой прозы было огромным достижением и важнейшим итогом литературной деятельности Н. М. Карамзина. К числу наиболее существенных сторон синтаксической реформы Н. М. Карамзина, в корне преобразивших характер литературного текста, было изменение в принципах расположения слов и в принципах ритмико-интонационного членения речи. Принципы словорасположения, господствовавшие в XVIII в. и находившие значительное место в предкарамзинский период, заключались в свободе порядка слов внутри словосочетаний и составных сказуемых и в некоторой скованности в расположении частей предложения, в построении всего предложения в целом. В «новом слоге» восторжествовал противоположный принцип: единые нормы в расположении компонентов словосочетаний и большая свобода, большая гибкость в расположении частей предложения. Эта свобода давала возможность приспосабливать порядок слов в предложении к выражению смысловых связей в тексте (т. е. к актуальному членению предложения — по современной терминологии). Отсутствие гибкости в порядке частей предложения объяснялось господством в литературном языке XVIII в. стилистически окрашенных книжных шаблонов словорасположения. Господство это, прошедшее через весь XVIII в., было вызвано их двоякой ролью: 1) их значением как неотъемлемых синтаксических средств высокого слога; 2) их значением как средств литературного изложения вообще, как примет литературности речи. В этой роли они функционировали не только в высоком, но и в среднем слоге. Поскольку главенствующим принципом построения литературного текста было применение синтаксических средств с определенной стилистической окраской, то часто отступали на второй план и логика синтаксического движения и естественная смысловая последовательность речевых звеньев. Примером таких конструкций может служить постановка управляемых членов перед управляющими. Вот образцы подобного расположения слов в науч- 154ной речи Ломоносова: Сие правило во всяком употреблении морских инструментов, когда корабль колеблется, наблюдать должно: Ведают физики, сколько оные к исследованию естественных таинств и к просвещению человеческого разума, ведают астрономы, сколько для точного определения течения главных тел сего видимого мира, ведают географы, сколько для измерения и беспогрешного разделения шара земного, ведают навигаторы, сколько для безопасного правления корабельного пути на море таковые внимательные примечания служат; Украшение есть изобретенных идей пристойными и избранными речами изображение. Линейная последовательность частей предложения здесь обратна направлению синтактико-смысловой зависимости: синтаксический и семантический стержень словосочетания оказывается в конце предложения, а все зависимые от него члены предшествуют ему. Конструкции с глаголом в конце предложения и с приглагольными членами перед глаголом были одним из наиболее распространенных книжных шаблонов в литературном языке XVIII в. Другой яркий пример — конструкции с дислокацией, т. е. с дистантным расположением синтаксически связанных членов. Эти конструкции пришли из латинского синтаксиса и были необходимой принадлежностью украшенной речи, красноречия. Обладая «высокой» стилистической окраской, они в то же время широко и свободно употреблялись и в среднем слоге в качестве примет литературной речи как таковой. Вот некоторые примеры: И поистине, когда первейший неосмысленных труд туда клонится, чтоб и самые лучшие умных предприятия людей препятствиями опровергнуть; то благоразумный муж долженствует всяким образом предохраняться, да не хитрых ухищрения, да не злых остервенение, и да не безумных бесстыдство и наглость принесут делам его повреждение и остановку: он оберегается еще, для сего ж самого, и в растленном нашем естестве от недостойных, и чрезмерно кипящих волнением пристрастий. Тредиаковский; Что в человеческом обществе нужнее есть употребления разных махин и знания внутреннего вещей сложения? Ломоносов; Тамо пещеры чистейших омывают потоков воды. Сумароков; Его комедия столько по справедливости разумными и знающими людьми была похваляема, что лучшего и Молиер во Франции своим комедиям не видал понятия и не желал. Новиков. Одним из принципов ораторского красноречия было разнообразие в расположении слов. Но характерно, что самый этот принцип, имевший давние традиции, также вызвал к жизни застывшие стилистические шаблоны. К числу их относились хиазмы, т. е. такие конструкции, во второй части которых слова располагались в обратном порядке по сравнению с первой: Наказует мастерски, 155Монаршески снабдевает, исправляет без строгости, с избытком награждает, воскрешает избавлением преступивших, заслуживших благодеянием ободряет. Ломоносов. Список синтаксических шаблонов с книжной и высокой окраской можно было бы продолжить. Важно то, что эти негибкие, застывшие конструкции сильно ограничивали возможности варьирования порядка слов в предложении для выражения контекстовых смысловых связей (т. е. актуального членения текста). Нельзя сказать, чтобы эта функция словорасположения вообще отсутствовала в текстах XVIII в. (иначе они представляли бы сплошную головоломку), но следствием употребительности книжных шаблонов было то, что порядок слов в предложении часто не вполне соответствовал, а в иных случаях и резко противоречил актуальному членению текста. См., например, случаи такого несоответствия в предложениях, где применена традиционная схема с глаголом на конце и приглагольными членами перед глаголом (рема, оказавшаяся в начале или середине предложения, выделена разрядкой): Вопрос. Какими случаи сие разделение и разность в языках учинилась. Ответ. Разными и многими случаи языки пременились, яко: 1) ..., 2) ..., 3) ...; Истинна есть, что человек по естеству познать Бога способность имеет, если токмо внятно и прилежно о том помыслит, к чему нам сей видимый мир за наилучшую книгу служить может, о чем и учители христианские многие утверждали, особливо Тертулиан, Антоний великий, Августин и Златоуст в их книгах, и наш Димитрий Ростовский архиепископ утверждает, особливо же о сем Англинский епископ Дергам в его преизрядных книгах, именуемых астро- и физико- феология, изъяснил... (Татищев). В «новом слоге» были ликвидированы архаические книжные конструкции и утверждены в качестве обязательной литературной нормы такие принципы словорасположения, которые соответствовали чертам собственно русского синтаксиса. «Карамзин, — писал Н. И. Греч, — увидел и доказал на деле, что русскому языку, основанному на собственных своих, а не на древних началах, свойственна конструкция новых языков, простая, прямая, логическая; что выразительность его склонений и спряжений дает ему право располагать слова по требованиям смысла, а не по словоизвитиям Цицерона» (Разрядка моя. — И. К.) ². В основу общелитературной нормы были положены, с одной стороны, строгие правила расположения слов в словосочетаниях (управляемые члены после управляющих, связка перед именной частью сказуемого и др.) и, с другой стороны, потенциальная подвижность членов предложения, необходимая для реализации смысловых связей в тексте. Иначе говоря, строгие нормы расположения компонентов словосочетаний не только могли, но и ² Н. И. Греч. Чтения о русском языке, ч. 1. СПб., 1840, стр. 127. 156должны были нарушаться, если этого требовал смысл (по современной терминологии — актуальное членение текста). Новый принцип словорасположения, блестяще воплощенный в карамзинской прозе, впоследствии неоднократно разъяснялся в трудах по грамматике и риторике. Например, Н. Кошанский устанавливает следующие правила: Первое правило: слова и выражения должны следовать за идеями и представлениями... — то есть, в каком порядке являются идеи и картины: так идут в прозе слова и предложения. Напр.: «На бодром коне, белом, как снега Скандинавские (вот как следуют идеи прозаика) далеко опередил (кто? и кого?) Оскольд первые ряды являющегося воинства». М. Н. Муравьев. Второе правило: каждое слово должно быть на своем месте. — Лучшим прозаикам это известно. У них должно учиться узнавать места слов. Слова не на своем месте, хотя не изменяют значения, но, кажется, теряют половину ясности и силы. Напр.: Вот три сряду выражения Карамзина, я переменю места слов, и что будет?... «Сильнее истина воображения; чувство красноречия разительнее — и действие таланта моего слабого возвысит, о Россияне! сердце ваше». Слова те же, но исчезла сила и потеряна ясность сих прекрасных мыслей: «Истина сильнее воображения, чувство разительнее красноречия — и ваше сердце, о Россияне! возвысит действие моего слабого таланта» ³. Таким образом, соответствие расположения слов ходу мыслей становится одним из наиболее существенных моментов синтаксического построения текста в «новом слоге». Порядок слов в предложении избавляется от власти готовых шаблонов и приобретает необходимую свободу для выражения смысловых связей в тексте. Не случайно А. С. Пушкин, противопоставляя язык Карамзина языку Ломоносова, писал о свободе карамзинского языка: «Однообразные и стеснительные формы, в кои отливал он (Ломоносов. — И. К.) свои мысли, дают его прозе ход утомительный и тяжелый. Эта схоластическая величавость, полуславянская, полулатинская, сделалась было необходимостью: к счастью, Карамзин освободил язык от чуждого ига и возвратил ему свободу, обратив его к живым источникам народного слова» (Путешествие из Москвы в Петербург). Было бы излишним приводить многочисленные тексты из Карамзина для иллюстрации новых принципов словорасположения, так как это те самые принципы, которые господствуют и в современном русском литературном языке. Любой наугад взятый отрывок из карамзинской прозы наглядно демонстрирует, с одной стороны, различие между синтаксисом Карамзина и синтаксисом его предшественников и, с другой стороны, близость синтаксиса Карамзина к современному синтаксису: Язык наш выразителен не только для высокого красноречия, для громкой, живопис- ³ Н. Ф. Кошанский. Общая реторика, изд. 2. СПб., 1830, стр. 37. 157ной поэзии, но и для нежной простоты, для звуков сердца и чувствительности. Он богатее гармониею, нежели французский; способнее для излияния души в тонах; представляет более аналогических слов, то есть сообразных с выражаемым действием: выгода, которую имеют одни коренные языки! Некоторые изменения в деталях, происшедшие в XIX в., не затронули основ карамзинской реформы в области расположения слов (так же обстояло дело и во многих других областях языка). В 1886 г. Я. К. Грот писал об авторе «Писем русского путешественника»: «...этот молодой человек писал уже языком, каким теперь пишем все мы, но который тогда с удивлением услышали в первый раз» ⁴. С изменениями в принципах словорасположения теснейшим образом было связано преобразование в «новом слоге» ритмико-интонационной структуры текста. Выразительными образцами «патетически ораторских, торжественно-декламативных конструкций», о которых писал В. В. Виноградов, были конструкции двух типов: 1) конструкции с расположением ударений по типу хиазмов: Ее провидение и промысл... украшает возлюбленным мúром и громкою твоею слáвою вселенную наполняет; возрастают наýки и худóжества и жúтницы твои преизобилуют. Ломоносов. Такое расположение ударений было связано с хиастическим расположением членов предложения или компонентов словосочетания; 2) расположение акцентируемых членов в начале предложения или речевого такта, а не в конце (как в современном русском литературном языке). Одно из правил красноречия у Ломоносова гласило: «...где слово устремить или возвысить должно, тут нередко бывает пристойнее вмещать оные напереди» («Краткое руководство к красноречию», § 321). Особенно характерны были периоды с несколькими однородными частями в начале и с нисходящим расположением акцентов, т. е. с постепенным интонационным спадом к концу: Не снисканием многословного мыслей распространения, не витиеватым сложением замыслов или пестрым предложением речений украшено, ниже риторским парением возвышено будет сие мое слово. Ломоносов. Обычна была препозиция сопоставляемых или противопоставляемых членов, выделенных логическим ударением: Искусный море плаватель не токмо в страшное волнение и бурю, но и во время кротчайшия тишины бодрствует; Помыслит, что не флот Российский, но целая Россия к берегам его пристала. Ломоносов. Все эти и подобные им конструкции, повторяясь, создавали характерный ритмико-интонационный рисунок текста. В карамзинской прозе был утвержден в качестве нормы книжного литературного языка иной ритмико-интонационный принцип, ⁴ Я. К. Грот. Очерк деятельности и личности Карамзина. СПб., 1867, стр. 11. 158отличавшийся простотой и единообразием по сравнению с ритмико-интонационным принципом ораторской речи. В его основу было положено членение речи на короткие и сравнительно одинаковые ритмические отрезки (речевые такты) с более сильными ударениями в конце речевых тактов, а в целом предложении — в конце предложения. Такому распределению акцентов в предложении соответствовали и нормы порядка слов в словосочетаниях — более сильное ударение на втором компоненте словосочетания. В уже упомянутой «Общей реторике» Н. Кошанского находим следующее правило: «останавливать читателя там, где ему легко остановиться. Располагать слова, выражения и знаки препинания так, чтобы чтение было легко и приятно. Напр., Карамзин: «Юный Борис, С нормированием ритмико-интонационной структуры текста неразрывно было связано и нормирование порядка слов при актуализации. Если раньше актуализируемые члены в целом обладали свободой расположения — при ярко выраженной тенденции к препозиции или к хиастическому расположению в конструкциях с высокой окраской, — то в «новом слоге» была установлена в качестве нейтральной нормы литературного книжного синтаксиса постпозиция актуализируемых членов (актуализируемые члены, несущие на себе логическое ударение, естественно, располагались в конце предложения или речевого такта). Важно подчеркнуть, что в синтаксической реформе Карамзина речь шла о новой системе литературного, книжного синтаксиса, противопоставленной старой системе книжно-славянского синтаксиса. Принцип легкой произносимости литературного текста не следует смешивать с разговорностью. Синтаксис Карамзина был не менее, а, может быть, еще более далек от разговорного, чем от книжно-славянского синтаксиса. Руководящей тенденцией «нового слога» было стилистическое нивелирование литературного языка. Проза Карамзина не должна была «возвышаться» к интонациям ораторской речи и не должна была «падать» к интонациям живой разговорной речи. И если первое иногда допускалось (например, в написанной в патетических тонах и содержащей элементы стилизации повести «Марфа-посадница»), то второе исключалось даже в диалогах. Эту тенденцию очень наглядно иллюстрируют те стороны синтаксической реформы, о которых здесь шла речь, так как нормы словорасположения и ритмико-интонационные нормы книжно-литературного ⁵ Н. Ф. Кошанский. Общая реторика, изд. 2. СПб., 1830, стр. 37. 159языка резко отличаются от соответствующих норм разговорной речи. Деятельности Карамзина предшествовала длившаяся несколько десятилетий подготовительная работа. Но ни один из его предшественников не сумел последовательно воплотить в своем творчестве стилистически нейтральные черты собственно русского литературного синтаксиса. Даже над теми авторами, которые теоретически признавали необходимость борьбы с архаическими книжными конструкциями, в их практической литературной деятельности тяготела власть традиции. Карамзин, по словам Н. И. Греча, «не толковал, не доказывал, почему этот слог не хорош, а сам начал писать как должно, и примером своим увлек современников и последователей» ⁶. В творчестве Карамзина, получившем колоссальный литературный и общественный резонанс, были выработаны такие формы речи, которые могли стать столь же авторитетным образцом для подражания и воспроизведения, каким некогда были произведения Ломоносова. Высокие эстетические достоинства карамзинской прозы способствовали закреплению в литературной практике наиболее существенных черт русского литературного синтаксиса, лежавших в основе этой прозы. Я. К. Грот, говоря о значении Карамзина в истории русского литературного языка писал: «Так возникла в первый раз на русском языке проза ровная, чистая, блестящая и музыкальная, в выразительности и изяществе не уступавшая прозе самых богатых литератур Европы» ⁷. Оценивая роль Карамзина, очень важно различать те стороны его деятельности, которые имели исторически преходящее значение, и те стороны, историческая ценность которых оказалась незыблемой. Если к числу первых относятся художественные достоинства его произведений, расцениваемых с позиций истории словесного искусства, то к числу вторых, несомненно, следует отнести освобождение литературного языка от господства книжно-славянской традиции и утверждение нормативной основы собственно русского литературного языка. В сфере литературного синтаксиса эта сторона деятельности Н. М. Карамзина оказалась особенно значительной и плодотворной. г. Москва ⁶ Н. И. Греч. Чтения о русском языке, ч. I. СПб., 1840, стр. 343—344. |